Однажды люди слышали, как он вскричал: «Одно из двух: Бог — царь мира, а я плохо служу ему, либо Он не царь, и тогда это моя вина».

Его друг, возвращаясь домой из Межирича, где провел несколько лет, постучался в дверь рабби Аарона. Было это поздней ночью.

— Кто там? — спросил рабби Аарон.

— Я, — простодушно ответил гость, уверенный, что его узнают.

— Один Бог имеет право говорить Я. Земля слишком мала, чтобы вместить два «Я». Разве ты не научился этому в том месте, откуда идешь?

Его друг понял, что еще многому надо ему научиться, и в ту же ночь вернулся в Межирич.

Аарон из Карлина учил своих последователей любить жизнь и не отрекаться от ее изобилия. Уныние становится грехом, говорил он им, ибо притупляет ум и оборачивается ненавистью, ненавистью к себе самому. А тот, кто ненавидит себя, рано или поздно возненавидит других.

Он говорил также: «Кто не поднимается — падает! Тот, кто не совершенствуется, — теряет опору под ногами».

Ученик Маггида, рабби Вулф из Житомира, предпочел остаться проповедником. Отсюда его интерес к языку.

«Мысль, по сути дела, бесконечна. Ее ограничивает только сказанное слово. Тогда почему же человек старается выразить свои мысли? Потому что назначение высказанного слова — очеловечивание мысли».

Он говорил: «Я не могу понять так называемых просвещенных людей, которые требуют ответов, бесконечных ответов о сущности веры. Для верующего нет вопроса, для неверующего нет ответа».

Перед смертью рабби Вулф сказал своему слуге:

— Я знаю и страшусь… Грядет день, когда мир утратит равновесие, а человек — разум… Грядет день, и это заставляет меня трепетать. Ты слышишь?

— Да, рабби, я слышу.

— Прошу тебя, скажи это другим. Скажи им, что никого не пощадят в тот день, даже таких людей, как мы с тобой. Мы должны углубиться в себя, чтобы отыскать искру. Скажешь им?

— Да, рабби, но… когда этот день придет, как им избежать гибели? Знаешь ли ты средство, рабби? Больной вздохнул:

— Когда день придет, скажи нашему народу, что я знал это заранее.

Он повернулся к стене и умер.

Рабби смотрит на кучера, который, чтобы не терять времени, смазывая повозку, бормочет утренние молитвы. Рабби не бранит его. Напротив, обратив взор к небесам, он зовет их в свидетели: «Воззри на народ Свой и гордись, Бог Израиля. Что делает этот человек, занимаясь своей телегой? Он молится. Найдется ли еще один народ, который столь неотступно думает о Тебе?»

По дороге в синагогу, где он должен руководить субботней службой, рабби встречает «просвещенного» молодого человека, который с вызывающим видом достает трубку и закуривает. Рабби останавливается, чтобы напомнить ему:

— Ты, верно, забыл, что сегодня суббота?

— Нет, не забыл.

— Гм, тогда, должно быть, ты не знаешь о законе, запрещающем курить в субботу?

— Вовсе нет, я знаю все ваши законы, — дерзко отвечает курильщик.

Рабби оглядывает молодого человека с головы до ног. Он не поддается на провокацию. Вместо этого он обращается к Тому, Кому этот юноша бросает вызов: «Ты слышишь? Верно, он попирает кое-какие Твои заповеди. Но ты должен признать одно: никто не вынудит его солгать».

Герой этих анекдотов, конечно, не кто иной, как рабби Леви-Ицхак Дербаремдикер (Милосердный), чаще его, впрочем, называют по имени города Леви-Ицхак из Бердичева. Его рассказы, диалоги и проповеди невозможно приписать никому другому. Его монологи — это поэмы, его поэмы — это легенды, а все вместе живое свидетельство в пользу человека. И всегда он оставался нашим предстателем перед Господом.

Современник Великого Маггида из Межирича, он занимает уникальное место в хасидском движении, так же как и в жизни каждого хасида. Его популярность равна популярности Баал-Шема. Даже сегодня — пожалуй, сегодня даже больше, чем в прошлом, — он вызывает у нас уважение и любовь. Ни один учитель европейской диаспоры со времен Баал-Шема не оставил такого глубокого следа в еврейском воображении.

В детстве я представлял себе его могучим, непобедимым защитником слабых, исполненным милосердия, готовым на все ради торжества правды и справедливости. Он был моим героем тогда, остается и сейчас. Часто, предпринимая путешествие во времени в поисках своих духовных истоков, я вспоминаю его песни и молитвы. И когда мы помышляем о преграде между жертвой и преследователем, между умирающим и смертью, его имя вспоминается первым. Призывать его имя, согласно хасидской традиции, значит сформулировать пожелание и заручиться его исполнением. «В чем величие Леви-Ицхака из Бердичева? — спрашивал мой дед. И отвечал: — Он был борцом».

Однако он не был рабби в общепринятом смысле этого слова. Он не добивался распространения своей собственной доктрины, не нуждался в учениках, последователях, поклонниках. Бердичевский хасидизм возник и исчез вместе с ним. Он не основал ни школы, ни династии. Воздвигнутое им здание он носил в себе.

Возможно, этим, главным образом, и объясняется то единодушное уважение, с которым относились к нем? другие великие вожди движения. Он не был ничьим соперником. Шмелке из Никольсбурга называл его своим учеником в «Нигла» (устной традиции), и учителем в «Нистар» (эзотерической традиции). Шнеур-Залман из Ляд говорил так: «Бог — цадик наверху, а Леви-Ицхак — здесь, внизу». Барух из Меджибожа утверждал, что ангелы и серафимы завидуют его душевному жару. Нахман из Брацлава, сам рьяный бунтовщик, воздал ему хвалу, узрев свет Израиля в его свете. Другой нонконформист, Менахем-Мендл из Коцка, безапелляционно заявлял, что врата святилища любви были открыты Леви-Ицхаком. После его смерти они вновь сомкнулись.

Будучи другом всех рабби и рабби всех их учеников, он не принадлежал ни к одному клану. Он был выше соперничества и отказался от участия в бесчисленных сварах, раздиравших движение. Защитник Израиля, он ходатайствовал за каждого несправедливо униженного, осужденного еврея в отдельности и за всех вместе. Его самые чудесные приключения, самые прекрасные истории об этих приключениях показывают Леви-Ицхака в роли защитника, противостоящего Судии. Я любил их в детстве, не видел в них ничего, кроме рассказов о любви и дружбе. Сегодня я чувствую, что они отягощены отчаянием, духом мятежа — и люблю их еще больше. Я часто обращаюсь к ним. Я обязан им многим. И бывает, перед тем как писать, я наведываюсь в их сокровищницу.

Кем же он был? Его жизнь прослеживается лишь в общих чертах. О его детстве известно очень мало, почти ничего. Мы знаем, что он родился в Галиции в 1740 году, что он обладал острым, пытливым умом, что очень рано стал ученым-талмудистом и что женился весьма молодым. Когда Баал-Шем умер, Леви-Ицхаку было двадцать лет. Он мог бы встречаться с ним, но не повстречался. Возможно, все это его не занимало — недавно основанное движение не привлекало его. Он отправился к Шмелке в Никольсбург изучать Талмуд и комментарии, а не хасидизм. Рабби Шмелке, впечатленный его ученостью и жаждой знаний, уделял Леви-Ицхаку пристальное внимание. Это был ученик в его вкусе: экономный в движениях и скупой на слова.

«Он ни разу не произнес ни одного слова понапрасну», — позднее сказал рабби Шмелке. И он послал Леви-Ицхака в Межирич, к Маггиду, где ему довелось открыть,

что исходные принципы иудаизма надо переживать, а не изучать.

Сразу после женитьбы Леви-Ицхак пришел провести праздники к своему тестю — влиятельному члену общины. Накануне Симхат-Тора он был приглашен прочесть молитву, открывающую торжественное шествие и пляски. Польщенный Леви-Ицхак взобрался на кафедру, обернул плечи ритуальным покрывалом и — снял его. Минутой позже он завернулся в него, но лишь с тем, чтобы снова снять. Это продолжалось довольно долго, на глазах у изумленных прихожан. Наконец Леви-Ицхак решительно сорвал шалит, гневно прокричав: «Так если ты сразу и хасид, и талмудист, можешь читать молитву сам!» — и вернулся на свое место.