Связь Элимелеха со своими последователями была настолько тесна, что тех сразу опознавали. Тот, кто видел его и тот, кого замечал Элимелех, в глазах своих уносил его отображенный образ.

Никому не дано было пройти через Лизенск не изменившись.

Однако не довелось Элимелеху вкусить блаженства безмятежной старости. Слишком уж он преуспел, слишком уж обильные плоды приносило его учение. Он, желавший, как и его Учитель, обеспечить возможно большему числу общин возможно большее количество руководителей, неожиданно отстал, оказался не у дел. В отличие от Маггида, Элимелех, видимо, поддался чувству ревности. Он, который помог своим ученикам стать цадиками, теперь не мог смириться с их успехом. Он, который сам убедил своего любимого ученика Яакова-Ицхака — будущего Люблинского Ясновидца — высвободиться из тисков авторитета Учителя и встать на собственный путь, — ныне сожалел об этом. Яаков-Ицхак, осевший в маленьком местечке Ланцхут, привлек к себе лучшие силы Лизенска. Легенда донесла до нас душераздирающий вопль великого старца: «Я хочу жить, я еще хочу жить!» Он слал в Ланцхут посланцев, то требуя, то убеждая, то вымаливая отсрочку выполнения приговора. Пусть Яаков-Ицхак подождет — всего несколько месяцев, ну самое большее несколько лет — и я возвышу его, возвышу даже над собой. Поздно. Яаков-Ицхак уже вошел в хасидскую историю. Тогда Элимелех попросил его по крайней мере переехать куда-нибудь подальше — слишком близок Ланцхут к Лизенску. Яаков-Ицхак не нашел в себе сил отказать. Он переехал в Люблин, где и снискал славу, получив прозвище «Святой Ясновидец». Разрыв между Лизенском и Люблином, как ни грустно, стал окончательным.

Хасидские ученые затратили массу усилий, пытаясь объяснить и даже оправдать этот разрыв, уподобляя его «разрывам», давным-давно имевшим место между пророком Илией и его преемником Елисеем и между Моисеем и Иисусом Навином. Они говорят: Ясновидец понял, что старый рабби Элимелех был слишком свят для нового поколения, а ученик, дабы показать, чего он стоит, должен разорвать узы, связывающие его с Учителем. Моисей и Иисус, Илия и Елисей не могли править вместе, точно так же не удавалось это Элимелеху из Лизенска и Святому Ясновидцу из Люблина.

Слишком легкое, да и ненужное объяснение. Иудаизм никогда не добивался монолитности. Его учения — сумма, синтез; они представляют все течения, все направления: и Учителей и учеников. Единожды данную Тору получают тысячи раз тысячами способов, и каждый человек украшает ее по-своему.

Причины обиды рабби Элимелеха на Люблинского Ясновидца следует искать не в теориях, а в человеческой натуре. Ибо ревность — любая ревность (даже Учителя к ученику) — свойство общечеловеческое. И мучительное. Хасидские летописи упоминают о нем со смущением и горечью. Элимелех предстает перед нами неузнаваемым, словно подмененным — ожесточенным, раздражительным, разбитым физически. Он отказывается от пищи, от контактов с внешним миром. Он еле разговаривает, а после Маарив, вечерней службы, полностью безмолвствует. Повсюду ему мерещатся измены, мерещится, что он окружен шпионами; он не доверяет даже самым преданным почитателям, обзывает их льстецами и лицемерами.

Однажды ночью, едва закончилась суббота, он кинулся проверять, дома ли некий рабби Давид. Позже рабби Давид, проведший субботу с Ясновидцем, оправдывался: «Я думал, что ежели заберусь к нему на плечи, то смогу дотянуться до вас, рабби». Но Элимелеха не проведешь! И легенда заканчивается довольно жестоким сообщением, что рабби Давид за предательство был наказан. Он умер на следующий год.

Похоже, Элимелех озлобился и на своих собственных детей, хотя они лелеяли его и преданно охраняли отцовский трон. Он ничего им не оставил: «Пусть будут бедняками, пусть живут подаянием, и если они сами ничего не достойны, то пусть ничего им и не подадут».

Когда в 1786 году он умер, то забрал с собой Лизенск… Город исчез с географической карты, с тем чтобы навсегда войти в легенду.

И все же, несомненно, в нем было величие. Лишь несколько школ могут быть поставлены рядом с его школой. Ученики Элимелеха (все — основатели династий) преклонялись перед ним. И даже Ясновидец не отрекся от своего Учителя, так же как впоследствии от него, Ясновидца, не отрекся его собственный ученик — еврей из Пшисхи, покинувший Люблин, чтобы основать свою собственную школу и поднять собственный бунт.

Но это уже другая история.

Только чудом великий чудотворец рабби Исраэль, Маггид из Кожниц, остался жив. Измученный, истощенный, ослабевший настолько, что его в течение пятнадцати с лишним лет приходилось вносить в синагогу, он восстанавливал силы только во время молитвы. Тогда он становился совершенно другим человеком. Он пел, плясал, словно к нему возвращалась молодость. Остальное время он проводил в постели, под тяжелыми шерстяными одеялами. Кругом толпились ученики и почитатели, за которых он в случае надобности вступался, и часто с успехом. В качестве чудотворца он не знал себе равных.

Исцелитель души и тела, он «одарял» детьми бездетные пары, распределял богатство людей состоятельных среди бедняков, утолял печаль и страдания умирающих и успокаивал тех, кто их оплакивал. Для евреев и неевреев он бьш последним шансом, последней надеждой.

Говорят, князья и генералы стучались в его дверь перед тем, как идти на войну или принять важное решение. Те, кто верил в него — а таких было множество, — ничего не предпринимали без одобрения рабби Исраэля. Издалека приходили они, чтобы увидеть его хоть на мгновение. Некоторые считали его вторым Исраэлем Баал-Шем-Товом.

Рассказывают:

«Почуяв приближение смертного часа, Элимелех из Лизенска объявил свою последнюю волю. Мендлу из Риминова он завещал свой мозг, Иехошуа Гешелю из Апты — язык, Яакову-Ицхаку из Люблина — зрение, а Исраэлю из Кожниц — свое сердце.

Этим и стал Маггид из Кожниц: сердцем своего поколения».

Он изрек: «Что есть человек? Горсть праха, обреченная на исчезновение. А между тем — вот, он обращается к Богу, и притом, словно к старому знакомому. Разве это не заслуживает благодарности?»

И еще: «Человек, взыскующий высот, должен достичь их посредством других людей, с их помощью и помогая им. Если все сыны Израилевы возьмутся за руки, эта цепь достигнет престола небесного».

И еще: «Каждый человек обязан выводить себя из Египта ежедневно».

Женщина просила помолиться за нее: ей хотелось ребенка. «Моя мать была такой же несчастной, вроде тебя, и по той же причине, — сказал он ей, — пока не встретила Баал-Шем-Това. Она подарила ему плащ, и на следующий год я родился». «Спасибо тебе, — воскликнула женщина радостно, — я поступлю так же, как твоя мать. Я принесу тебе наипрекраснейший плащ, какой только сумею разыскать». Маггид улыбнулся: «Не стоит. Тебе это не поможет. Видишь ли, моя мать не знала этой истории».

Во сне посетил его прародитель человечества Адам: «Ты жаждал очищения, ты молился за себя, и молитва твоя была услышана. А теперь я хотел бы, чтобы ты помолился за меня».

Маггид говорил: «Величие Торы заключается в том, что она преображает каждый новый день, всякий раз доставляя самое огромное, самое главное удовлетворение».

В юности он допоздна засиживался за занятиями. Отец же, подозревая, что он проводит время в развлечениях, картежничая или попросту болтаясь по улицам, жестоко наказывал его за безделие. Исраэль молча сносил удары.

Позже его, уже знаменитого рабби, спросили, почему он не произнес ни слова в свое оправдание.

«Не каждому дано пострадать за Тору», — объяснил он.

Самого себя он считал Божьим вестником: «Пошли меня куда угодно, делать что угодно, я готов, вот я».

Его (да, кстати, и моя) любимая молитва, которую он читал чаще всего: «Владыка вселенной, Ты знаешь, что сыны Израиля непомерно страдают. Они достойны спасения. Но если, по причинам, мне неведомым, Ты еще не желаешь этого, то спаси, по крайней мере, все остальные народы, и сделай это поскорее».