Проводив Кэтрин домой и вернувшись к себе в гостиницу, он решил, что еще рано и следовало бы куда-нибудь съездить, после чего со спокойной душой вышел на улицу, поймал на Шербрук такси и поехал на Сент-Антуан.

На этот раз, входя в кафе, он не испытывал ни малейшей неловкости.

Широко распахнутая дверь вела из розового фойе в переполненный бар. Возле узкой лестницы, ведущей в ночной клуб, помещалась билетная касса. Перед Макэлпином шли двое хорошо одетых белых мужчин, он купил билет и стал подниматься вслед за ними. Наверху метрдотель, сурового вида мулат, попросил его предъявить билет и указал на столик с четырьмя металлическими стульями, один из тех, что окружали тесное пространство, отведенное для танцев. Играл джаз — шестеро музыкантов-негров. Однако Макэлпин отказался от столика. В дальнем конце зала он заметил отделанный розовой кожей и никелем бар и решил, что там он будет меньше привлекать к себе внимание. Взяв у темнокожего бармена порцию водки с содовой, он принялся исподволь оглядывать зал.

Белых было весьма немного; причем белые женщины почти все определенного толка — аляповато расфранченные, не расстававшиеся с жевательной резинкой. Правда, было здесь и несколько очень юных, изящно одетых девушек с мечтательными глазами. Нигде не видно было пьяных, никто не кричал и не веселился сверх меры, как это делали приятели Фоли из «Клуба трепачей».

А вот и Пегги за столиком в дальнем углу. Только так, непременно так должна была она сидеть тут — совсем одна, одетая с трогательной простотой, которая делала ее такой заметной. Все тот же пробор посредине, сзади — маленькая косичка. В черной юбке и белой блузке, она больше чем когда-либо напоминала тихоню школьницу.

Проходивший мимо негр официант остановился около нее, и они чему-то посмеялись, потом он двинулся было дальше, но вернулся, они еще поговорили, на этот раз серьезно, и он отошел от ее столика, просияв. Из дамской комнаты вышла хорошенькая мулатка в белом вечернем платье. Пегги ее окликнула. Мулатка торопливо подошла к ее столику, открыла сумочку и стала показывать девушке какие-то фотокарточки. Обе принялись их разглядывать, поворачивая к свету, сосредоточенно кивали головами, и, по-видимому, сошлись на том, что фото превосходны. Девушка в белом платье так увлеклась, что опустилась было на стул, позабыв об ожидавшей ее компании. Ее окликнули. Засмеявшись, мулатка потрепала Пегги по плечу и присоединилась к своим друзьям.

Оркестр умолк, танцующие пары стали расходиться. Макэлпину любопытно было посмотреть, кто из музыкантов подойдет к столику Пегги. Но тут вдруг откуда-то вынырнул шустрый, щупленький, коричневый старикашка, которому давно уже пора было спать, подскочил к Пегги и галантно пожал ей руку. Девушка что-то сказала ему, наверное пошутила, потому что тот в притворном ужасе схватился за голову, после чего, усмехаясь про себя, заковылял прочь, веселый, оживленный, в отличном настроении. На площадке у лестницы старикашка оглянулся на руководителя джаза Элтона Уэгстаффа и, чтобы привлечь его внимание, захлопал в ладоши. Уэгстафф в ответ широко улыбнулся. Здесь все были у себя дома и каждый знал, что он среди своих.

Уэгстафф, очень черный, с высоким лбом, был красив тяжелой, мрачной красотой. Когда он шел по залу между столиками, Макэлпин заметил странную вещь. Встретив улыбку Пегги, Уэгстафф отвел глаза, на какое-то мгновение замялся в нерешительности, потом направился к столику девушки, как, очевидно, собирался сделать с самого начала, пока сомнение не вкралось в его душу. Он сел и, уже вполне овладев собой, принялся непринужденно болтать с Пегги. Было ясно, что в глубине души он знал, что и он, и Пегги, и официант, и девушка в белом платье, и старикашка — все люди свои.

К столику подошел и Уилсон, трубач. Высокий мужчина с правильным, симпатичным лицом, атлетически и в то же время удивительно пропорционально сложенный и поэтому не казавшийся таким уж мощным. Его кофейного цвета кожу красиво оттенял светло-коричневый двубортный костюм. На левой руке он носил часы на золотом браслете.

И он, и Уэгстафф держались ровно и непринужденно и не старались привлечь к себе внимания Пегги. Повернувшись к проходившему мимо них негру, Уилсон тронул руку Пегги, как бы желая показать этим легким, нежным, дружеским прикосновением, что он все время с ней, даже в тот момент, когда здоровается с приятелем. Макэлпину пришло в голову, что эта спокойная короткость обоих музыкантов с Пегги едва ли могла возникнуть, если бы они встречались с ней только в кафе. Раз у них такая дружба, то они, наверное, бывают у нее дома. И обаяние ее нетронутой свежести, конечно же, не оставляет их равнодушными. На них тоже действует притягательная сила этой свежести и желание обладать ею, загоревшееся в нем, когда он пытался поцеловать девушку, конечно, возникает и у них. Он достал сигарету и с нетерпением стал ждать, когда оркестранты снова поднимутся на эстраду. Наконец Уэгстафф встал. Трубач Уилсон ласково похлопал Пегги по руке, и они отошли. Макэлпин направился к ее столику.

— Здравствуйте, Пегги, — сказал он, чувствуя себя незваным пришельцем.

— А, здравствуйте, — она взглянула на него с досадой, но не выдержала и улыбнулась: ее рассмешил его робкий вид.

— Что вас привело сюда, профессор?

— Вы как-то мне сказали, что бываете здесь, вот я…

— А-а, — произнесла она довольно недоверчиво.

Он был тут очень уж не к месту и к тому же так робко держался, что она не знала, как с ним говорить.

— Вы, кажется, решили ходить за мною по пятам. Зачем это?

— А почему мне нельзя тут бывать?

— Потому что вы здесь чужой. Вы и мне чужой, — отрезала она. — Я не люблю, когда меня преследуют.

Он смущенно пожевал губами и, не говоря ни слова, продолжал стоять перед ней с терпеливым упорством. Ей стало немного не по себе.

— Чудной вы какой-то. Не могу понять, откуда у вас эти заскоки. Отчего вы не идете домой?

— Мне хотелось бы вас проводить.

— Я никуда не ухожу.

— Может быть, вы позволите угостить вас коктейлем?

— Ну что ж, — ответила она, пожав плечами.

Тут он заметил, что музыканты, уже разобравшие инструменты, но еще не начавшие играть, наблюдают за ними. Все шестеро. Что же, они так и будут топтаться и пялить глаза на него и на Пегги? Что это за опека? А если он попробует увести девушку, что тут тогда начнется?

Он улыбнулся всем этим нелепым мыслям и сказал:

— Я видел, как вы разговаривали с трубачом и руководителем оркестра. Мне тоже хотелось подойти и поговорить с ними. Может быть, в перерыв вы их позовете? Я был бы рад с ними познакомиться.

— И не подумаю, — резко сказала она.

— Почему? Вы знаете, я человек без предрассудков. Возможно, мы с ними друг другу понравимся. Ну как?

— Я уже сказала вам: и не подумаю.

— Но отчего же?

— Отчего? Да оттого, что я насквозь вас вижу. Чувствую нутром. Ведь вы так и хватаете меня за рукав. А я терпеть не могу, чтобы меня держали за рукав. Ну скажите мне, бога ради, зачем вы сюда притащились за мной, как нянька?

— Но, Пегги…

— Ой-ой-ой, какой обиженный телячий взгляд! Вы же знаете, что я права. Уходите.

— Пегги, — сказал он мягко, — возможно, вы разбираетесь в моих чувствах лучше, чем я сам. Я в этом деле пас. Я пришел сюда потому, что надеялся вас встретить. Я с удовольствием познакомился бы с вашими друзьями. Это мне поможет узнать вас.

— А зачем вам меня узнавать?

— Не знаю.

— Боже, как загадочно!

— Да и вообще, оба ваши приятеля показались мне симпатичными людьми. Ну перестаньте дуться, Пегги. Хотя бы расскажите мне о них.

Его смирение наконец ее смягчило.

— По-моему, у нас в Канаде нет лучшего трубача и лучшего руководителя оркестра, чем Ронни и Элтон. Элтон — из Нью-Йорка, Ронни — из Мемфиса. Оба они мои старые друзья. Во всяком случае, я их таковыми считаю.

— Да, мне тоже показалось, что вы похожи на старых друзей. С кем же вы раньше познакомились? С Уилсоном?