Тротуары были покрыты снегом, в свинцово-сером небе по-прежнему ни одного просвета. Все вокруг заледенело. Макэлпин подумал, что если Пегги сейчас не работает, то наверняка сидит дома.

…В передней первого этажа было три звонка, проведенные к трем квартирам, и под каждым из них указана фамилия жильца. Табличка с фамилией Пегги была замусолена таким множеством пальцев, что букв почти невозможно было разглядеть. Макэлпин позвонил и по узкой прихожей направился к ее двери. На его стук никто не ответил, тогда он попробовал приоткрыть дверь. Она оказалась незапертой.

— Пегги, — позвал он и с тревогой подумал: «Неужели она никогда не запирается?»

Сзади раздались шаркающие, неуверенные шаги. Он обернулся. Перед ним стоял давно не бритый человечек в нелепом, долгополом коричневом пальто и в кепке. На вид ему было не меньше шестидесяти лет, лицо измято, взгляд тупой, немигающий.

— Что же это, ее дома нет? — спросил он, сильно запинаясь.

— Да, мне кажется, мисс Сандерсон нет дома, — сухо сказал Макэлпин.

— Ах ты, вот досада-то, — расстроился старик и огорченно заморгал глазами.

В квартире наверху мужской голос запел:

— Лох Ломонд, твои прекрасны бе-е-е-рега!

— Ого! Это еще что за фрукт? — насмешливо сказал старик. — Ну и голосок! Послушайте, я Ковбой Леман. Меня все знают, — кичливо добавил он.

Его и в самом деле все знали, этого старого бездельника, всегда готового к услугам. На его физиономии появилось недоверчивое выражение, когда выяснилось, что Макэлпину его имя ничего не говорит.

— Вот взгляните-ка, что я ей тут принес, — сказал старик. — Самые шикарные воскресные издания.

Он вытащил из-за пазухи пачку газет, которые подобрал где-то в закусочной, и бросил на кровать. Потом, вздохнув и горестно пожав плечами, сказал:

— Вот жалость-то, что не застал.

— О, понимаю, понимаю, — смущенно произнес Макэлпин и достал из кармана монету в пятьдесят центов. — Вот возьмите. Я думаю, если бы мисс Сандерсон была дома, она бы вам, конечно, что-нибудь дала.

— Еще бы не дала, — усмехнулся старый бездельник. — Ну так я пошел. Она, наверно, скоро вернется. Вы ей скажите, мол, Ковбой заходил, — и он зашаркал прочь.

«И кто только с ней незнаком, — думал Макэлпин, тоже направляясь к выходу. — Боже милостивый, кто только к ней не забредал в эту незапертую дверь!»

Выйдя на улицу, он на всякий случай огляделся, не идет ли Пегги, с минуту постоял, держа руки в карманах, потом быстро зашагал к перекрестку, свернул за угол и пошел к востоку по Сент-Катрин. У него мелькнула одна идея, и он спешил ее осуществить. На Пил возле газетного киоска стояли шалопаи, играющие на бегах и задевали проходящих мимо девушек, говоря им скабрезные комплименты. Макэлпин беспечно насвистывал, предвкушая ожидавшую его в конце пути тихую, ни с кем не разделенную радость.

Хорошее настроение породило счастливую мысль: он вспомнил, кого может расспросить о Пегги. Ведь здесь же в Монреале живет и преподает в Макгилле старый Филдинг, лысый жилистый старикан, произносящий слова так, будто у него рот набит мраморными шариками. Как раз в то время, когда Пегги училась в колледже, Филдинг вел у них курс английского языка и, разумеется, все о ней знает. Однако Макэлпин не стал звонить сейчас Филдингу. Он ускорил шаг и все посматривал на небо. Облака редели. Город укрылся толстым зимним одеялом. На Филлипс-сквер он посмотрел на статую короля Эдуарда VII и улыбнулся ему как старому приятелю. Король, кажется, совсем закоченел.

Пересекая площадь, он прикинул в уме, как далеко он отклонился к югу, и решил, что никак не больше нескольких кварталов, затем он свернул на восток и вышел к церкви. Но это была большая каменная церковь святого Патрика, а вовсе не та старенькая церквушка, которую он ожидал здесь увидеть.

Он обратился к невысокому, похожему на Наполеона франкоканадцу.

— Тут где-то есть такая маленькая церковь, — заговорил Макэлпин. — Она совсем непохожа на эту. Очень простая и в то же время причудливая. Что-то в ней есть романское, что-то готическое…

— А, знаю, — сказал француз. — Сейчас вспомню. На улице Сент-Катрин есть такая маленькая старинная церковь.

— Нет, та была не на Сент-Катрин.

— Тогда минуточку. Церковь Бонсекер, церковь моряков с резными деревянными барельефами. Ее все осматривают. Вам нужно взять такси…

— Да нет же, она где-то здесь неподалеку.

— А, теперь понял. Это пристройка к женскому монастырю в восточной части Сент-Катрин. Там есть восковая статуя маленькой Терезы из Лизье в гробу. Настоящий сюрреализм.

Макэлпин отступился.

— Очень вам благодарен, — сказал он, и они раскланялись.

Он еще долго бродил по окрестным улицам, оглядываясь по сторонам, не попадется ли на глаза какой-нибудь запомнившийся с прошлого раза дом или переулок. Церквушка исчезла, и это рождало в нем беспокойство. Исчезла не только церковь, но и ожидавшая его здесь тихая, ни с кем не разделенная радость. А вдруг все это означает, что и Пегги исчезла? Ушла, оставив отпертую для всех дверь. Что, если и ее он так и не разыщет?..

Обожженный тревогой, он заторопился к Сент-Катрин и взял такси до дома Пегги на Крессент-стрит. Он вошел без стука. Пегги стояла возле печки. Он почувствовал такое облегчение, и сердце так бешено заколотилось у него в груди, что он и слова не смог выговорить. Она здесь, она в самом деле здесь, от радости он даже не сразу заметил, что на ней комбинезон, какие во время войны носили женщины, работавшие на военных заводах. Лишь когда она обернулась и взглянула на него, он увидел, как она одета, и не смог скрыть удивления.

— А, это вы, — сказала она и засмеялась.

— Что вас рассмешило?

— У вас такой ошеломленный вид.

— Я никак не ожидал увидеть вас в таком костюме.

— И это все?

— Я боялся, что вообще вас не увижу.

— Почему?

— К тому же меня, вероятно, удивило, что вы так хладнокровно отнеслись к моему вторжению.

— Сюда все заходят запросто, — ответила она. — Ну раз уж вы здесь, садитесь.

Она взяла у него пальто и сказала:

— Спасибо вам за ботинки, Джим. Я их примерила, они совершенно впору.

— Как вы узнали, что они от меня?

— А кто же, кроме вас, способен на такое? Ну садитесь же. Вы что, никогда не видели фабричной работницы?

— Видеть-то видел, но вы-то к ним какое имеете отношение? Как все это понять?

— Я собираюсь на работу.

— В таком костюме? И куда?

— На фабрику сапожных кремов и баллончиков для зажигалок. Моя смена с четырех до двенадцати.

— Бог ты мой! — он в ужасе вскинул руки.

— Вы чудак. Ну не все ли равно, где я работаю? Мне не на что жить. Мне нужны деньги, и, по правде говоря, нет уже больше сил обивать пороги посреднических бюро и всяких подобных контор.

«Тем более, — чуть было не добавил он, — что вам, возможно, никто и не предложил бы другой работы, поскольку у вас, может быть, и в самом деле слишком своеобразные вкусы, из-за которых вы стали отверженной в городе». Но он вовремя удержался и промолчал, опасаясь, как бы она не решила, будто и он тоже готов от нее отступиться.

— Как бы там ни было, в атом комбинезоне вы настоящая картинка, — сказал он. — У вас есть бумага?

Он взял лист почтовой бумаги с бюро и сел за стол.

— Что вы хотите делать?

— Сидите тихо. Я буду вас рисовать.

— Правда? А вы умеете?

— Если портрет вам не понравится, можете не платить, — сказал он, улыбаясь. — Только помогите мне воссоздать фон. Чем вы там занимаетесь на фабрике?

— Я обжимщица.

— Обжимщица? А что это за штука?

— Я заворачиваю края у баллончиков, заполненных горючей смесью.

— Где же находится ваша фабрика?

— У канала, в квартале Сент-Анри. Она такая старенькая, того гляди развалится. И вся провоняла дешевыми духами из-за эссенции, которую добавляют в раствор.

Пегги рассмеялась и оживленно стала рассказывать. Наконец-то у нее есть место, где — она точно знает — ей будет хорошо. В первый день ей казалось, она ни за что не привыкнет к машине. Баллончики неумолимо надвигались на нее по ленте транспортера, она поспешно хватала их, непрерывно, ритмично нажимая ногой на тугую педаль, и не могла отделаться от ощущения, что машина подчинила ее своей чуждой разуму механической власти. Однако на второй день она к ней уже привыкла и даже начала поглядывать по сторонам, на других работниц. И тут ей вспомнились первые дни в школе. Тогда ей тоже все лица вокруг казались грубыми и асимметричными.