— Гол! Гол! — в упоении кричала Кэтрин. — Великолепно, правда, Джим? Какая стройная комбинация! Просто как балет, да?

Ответ Макэлпина утонул в реве трибун. Румяный мужчина, сидевший с ним рядом, вскочив с места, высыпал ему на пальто весь арахис из пакета, потом хлопнул его по спине и заключил в объятия, а священник, восторженно воздевая кверху руки, разразился пылкой тирадой на французском языке. Все вокруг смеялось и бурлило шумным ликованием, и лишь один Макэлпин молчал, как зачарованный уставившись на лед. «Да, Кэтрин нрава — думал он. — Стройная комбинация. И все что нарушает стройность, — плохо. А Пегги нарушает ее».

Прозвучала сирена. Поток людей, жаждущих кофе и бутербродов с горячими сосисками, подхватил их и вынес в фойе. Тесно прижатые друг к другу, они покачивались в давке, то чуть вперед, то чуть назад, и им никак не удавалось пробраться к буфетной стойке. Кэтрин увидела двух своих знакомых из Молодежной Лиги и окликнула их. Макэлпин вдруг оказался лицом к лицу со своим соседом, худощавым патером. Низенький священник, достававший ему лишь до плеча, был в шляпе, плотно надвинутой на голову. Его костлявый локоть больно упирался в ребра Макэлпина.

— Хорошая игра, — улыбаясь, произнес он с небольшим акцентом.

— Неплохая.

— Только вот этот новый стиль мне не очень по душе. А как вам?

— Да что, катаются, катаются, и больше ничего, — согласился Макэлпин. — Просто бросают шайбу в зону, а потом все вкатываются за ней.

— Такое впечатление, словно наблюдаешь ходы на шахматной доске. Не так ли?

— Вы правы, — сказал Макэлпин.

У священника было умное, некрасивое лицо. Уж он-то хотя бы из профессионального интереса должен был бы обратить внимание на такую дилетантку, как Пегги. Как хорошо было бы с ним поговорить и, найдя поддержку в его профессиональном участии, уже не чувствовать себя столь бесконечно одиноким. Но нет! В конце концов и он примкнет к своей пастве и к Вольгасту.

— Когда я был мальчиком, хоккей был другим, — сказал Макэлпин. — Игра строилась на коротких передачах. Изумительное было зрелище.

— Да, теперь играют по-другому, — согласился священник. — И сейчас есть комбинации. Но многие игроки не могут подержать шайбу.

— Ну а Ричард? Это по крайней мере он умеет.

— В зоне — да.

— А больше, конечно, катается без шайбы, — сказал Макэлпин.

Он не сомневался, что и священник будет против них. Еще бы! Вот Пегги в исповедальне: «Каюсь перед всемогущим господом и перед тобой, отец. Каюсь в том, что ко всем без различия относилась одинаково. Каюсь в том, что не сберегала свою любовь только для достойных. Каюсь в том, что пробуждала в людях самое дурное и восстанавливала их друг против друга. Отчего не приношу я людям мира, отец?» — «Милое дитя мое, все это очень сложно. Не нарушай общественного благочиния. Ты заблуждаешься, считая, что стоящие на страже закона и порядка враждебны поборникам… ну, словом, тем, кто, как ты, ратует за неуемную доброту и нежность. Хорошенько подумай об этом, милое дитя, взгляни на это в свете высшей гармонии. Блаженный Августин учил…»

— Нынче самый холодный вечер за всю зиму, — вяло промямлил священник, чувствуя, что Макэлпин утратил к нему интерес.

— А сильные тут у вас бывают морозы? — спросил Макэлпин.

В этот момент звук сирены объявил, что перерыв окончен. Кэтрин, которую оттеснили от него на несколько шагов, крикнула: «Сюда, Джим», — и они вернулись на свои места.

В углу слева от ворот канадцев защитник блокировал нападающего команды «Рейнджер», прижал его к борту и, отбросив шайбу, ликвидировал угрозу своим воротам. В отместку рейнджеровский форвард, проезжая мимо защитника, с такой силой ударил его клюшкой по плечу, что она разлетелась надвое. Судья этого не заметил, поскольку игра шла на другом конце площадки. Пострадавший защитник, как на пружине, повернулся к обидчику, потом упал на колени и завертелся на льду, схватившись руками за шею. Трибуны охнули. В этот момент второй защитник канадской команды, отбросив клюшку и перчатки, набросился с кулаками на рейнджеровского форварда. Тот отпрянул, подняв клюшку, чтобы оборониться. Тут наконец судья остановил игру и, яростно грозя защитнику, знаками велел ему удалиться с поля. Неожиданно откуда-то вылетел еще один рейнджеровский форвард и набросился на канадского защитника. Вслед за ним на площадку высыпали остальные игроки, и началась ожесточенная потасовка. Мелькали кулаки, лед усеяли перчатки и клюшки. Кое-кто из игроков фехтовал клюшками, как шпагами. Толпа восторженно взвыла.

В конце концов судьи разняли дерущихся и принялись раздавать наказания. Больше всего штрафных минут выпало на долю канадского защитника, первым отбросившего клюшку и напавшего на рейнджеровского форварда, того самого форварда, который, собственно, и начал драку. Малым штрафом был наказан напавший на него форвард. Нападающему же «Рейнджера», сломавшему клюшку о плечо защитника, главному заводиле и виновнику драки, вообще удалось выйти сухим из воды. С беспечным и повинным видом он не спеша разъезжал по площадке.

— А что же этому? — спросил священник, обращаясь к Кэтрин и указывая на рейнджеровского форварда.

— Правда, вы только посмотрите, каким паинькой прикинулся, — закричала Кэтрин, негодующим жестом указывая на забияку из «Рейнджера».

Остальные десять тысяч зрителей вскочили с мест и, точно так же указывая на форварда, возмущенно орали:

— Эй, а этого почему не удалили? Выгнать его с поля!

Тем временем виновник скандала преспокойно подъехал к скамье запасных за новой клюшкой. Его невинный вид мог довести до бешенства, но судья, слепой дурак, попался на эту удочку. Все игроки на канадской скамье вскочили и, колотя клюшками по бортику, указывали судье на форварда. Но судья, подбоченившись, не желал замечать всеобщего возмущения и предложил провести вбрасывание.

— Долой его! Долой, долой! — вопила Кэтрин. Ее красивое лицо исказилось от гнева, глаза возмущенно сверкали. — Спустить главному зачинщику! Он ведь заварил всю эту кашу!

Толстяк француз, который, вскочив на ноги, извергал: ошеломляюще стремительный поток французских проклятий, вдруг перешел на английскую речь. Одновременно с ним вопили еще десять тысяч глоток, но ему казалось, что английские слова должны достичь слуха судьи.

У него дрожала челюсть, глаза закатились, он готов был разрыдаться, однако в следующую минуту лицо его побагровело, щеки надулись и он яростно выкрикнул:

— Слепошарый! Идиот! Весь вечер ни черта не видел! Вор! Мошенник! Ничтожество! Убирайся с поля! Пошел вон! Подохни ты! Плюю на тебя!

Он приложил ко рту рупором ладони и издал душераздирающий стон.

Теперь поле казалось белевшей на дне черной пропасти крохотной площадкой, где корчились жертвы, а на исполинских склонах пропасти пронзительно вопила обезумевшая белолицая толпа, обвиняя двух — того, кто, нарушив правила, с независимым видом разъезжал по ледяному полю, и того, кто ему потворствовал. Толпа ревела и улюлюкала, как безумная. Свист, звонки, гудки сирены. Разбушевавшийся толстячок француз, будто вынырнувший из моря звуков, дубасил Макэлпина по плечу. Потом он вдруг вспрыгнул на сиденье, стащил с обеих ног калоши и швырнул их на площадку. Целый град галош посыпался со всех трибун на игроков, еле успевавших увертываться. Описывая в воздухе широкие дуги, на поле плавно приземлялись шляпы.

— Они все с ума посходили, — пробормотал Макэлпин, наклоняясь к Кэтрин. — Воют, как ненормальные.

Ярость толпы потрясла его. Ведь несколько минут назад он пробовал представить себе, как враждебность этих людей обрушивается на него и Пегги. Но если исходить из правил, думал он, игрок действительно виноват. А в невиновности Пегги я убежден. В этом разница.

Кто-то сзади сдернул с Макэлпина шляпу и с размаху забросил ее на лед. Схватившись руками за обнаженную голову, Макэлпин грозно обернулся.

— Джим, что с вами творится, Джим? — смеясь, крикнула Кэтрин.

— Что со мной творится? — переспросил он негодующе.