— Приходите к нам сегодня обедать, ладно, Джим? — вдруг сказала она.

— Сегодня?

— Папа тоже будет рад, я знаю.

— Я непременно приду, — пообещал он.

За оживленной, дружеской беседой обед прошел очень непринужденно. Никто не торопился вставать из-за стола.

— Давайте встретимся завтра в полдень, Джим, и вместе перекусим, — сказал мистер Карвер, прощаясь с Макэлпином. — Я хочу о вас поговорить с нашим главным редактором мистером Хортоном.

— Он тебе нравится, правда? — спросил он у дочери после ухода Макэлпина.

— Да, очень нравится. Он интересный человек.

— Имей в виду, что у него ни гроша за душой.

— Он ведь не бизнесмен.

— И тем не менее остановился в «Ритце». Красивый жест. Сжег за собой мосты.

— Мне и это в нем нравится. А тебе?

— Пусть его, меня это не тревожит.

— Тревожит что-то другое?

— Да, Кэтрин.

— О! А мне казалось, ты от него в восторге.

— Ну, разумеется, в восторге, но, милая моя, у меня все-таки газета. И эта его особенность — ты ее тоже заметила — это непоколебимая убежденность в правильности своих суждений…

— Да, в нем это есть.

— Это не просто самоуверенность. Он убежден, что мир таков, каким ему представляется.

— Но это же хорошо, это так редко встречается, — не сдавалась Кэтрин.

— Знаю, что редко. И знаю, что хорошо, — согласился он. — Мне это тоже нравится. Но у меня газета. Когда я поручаю новому сотруднику колонку, мне небезынтересно знать, не поставит ли он меня когда-нибудь в затруднительное положение. Такие вещи нужно принимать в расчет.

— Ах как мы благоразумны! — засмеялась Кэтрин. — Но меня не проведешь. Я вижу, что он пришелся тебе по вкусу.

— Не спорю, — ответил отец. — Но хочу сперва удостовериться, что не выпускаю из бутылки джинна.

На следующий вечер, в одиннадцать часов Макэлпин должен был встретиться с Кэтрин на радиостудии. Кэтрин выступала в организованной Молодежной Лигой передаче с призывом собрать средства в помощь увечным детям. Времени оставалось еще порядочно, и Макэлпин решил выпить по коктейлю с Чаком Фоли. Хотя война разлучила их и жили они в разных городах, Фоли по-прежнему оставался самым близким его другом. Много лет назад Фоли работал в рекламном бюро, мечтал стать поэтом и даже выпустил тоненький сборник сентиментальных стихов. Но потом он устроился главным бухгалтером в одном монреальском агентстве, забросил поэзию, редко виделся с товарищами по колледжу, а жене, которая жила в другом городе, пересылал деньги во почте, чтобы она оставила его в покое. И все же Фоли никогда не забывал о Джиме и старался его опекать. У Макэлпина еще до того, как он начал преподавать в университете, выдалась однажды очень тяжелая зима, когда, оставшись без гроша, он по уши увяз в долгах и мерз в холодном весеннем пальтишке. Тогда никто из его приятелей, кроме Фоли, не заметил, что ему холодно и голодно. Преуспевавший в ту пору Чак Фоли объявил однажды, что хочет купить новое пальто, а старое, вполне хорошее и дорогое, отнес Макэлпину, уверив приятеля, что ему самому оно не нужно. Об этом пальто Макэлпин никогда не забывал.

Дожидаясь звонка Фоли в вестибюле гостиницы, Макэлпин от нечего делать принялся болтать по-французски с портье.

Из лифта вышел крупный краснолицый мужчина в каракулевой шапке.

— Да ведь это Макэлпин! — неожиданно воскликнул он. — А Фоли не сказал мне, что вы тут. Что поделываете?

— Что я поделываю? — самым сердечным тоном отозвался Макэлпин, который понятия не имел, что это за тип. — Я размышляю, почему упомянутый Фоли не рассказал мне о вашей шапке. Вид у вас колоритный.

— Да, если человек в состоянии купить такую шапку, — отозвался незнакомец, — значит, он встал на ноги. — И, покосившись на строгий костюм Макэлпина, прибавил: — А вот выглядеть как Трумэн может всякий.

Он загоготал, потом взял Макэлпина за плечо и доверительно осведомился о его успехах у француженок. Впрочем, заметил он, рано или поздно Макэлпин оценит преимущество соотечественниц перед француженками. Хотя, добавил он, пока они в новинку, отчего бы и не пофорсить. Когда телефонистка крикнула: «Вас вызывают, мистер Макэлпин. Будете разговаривать?», — его собеседник проводил его до кабинки, пожал руку и, сказав: «Вот спросите у Фоли», — удалился.

— Мне велено кое-что спросить у тебя, Чак, — сказал Макэлпин. — Это верно, что француженки быстро приедаются?

— А кто на меня ссылается?

— Здоровенный детина, не помню его фамилию. Он носит меховую шапку.

— Никогда в жизни не откровенничал с людьми в меховых шапках, — высокомерно ответил Фоли. — Как продвигаются переговоры с великим издателем?

— Отлично. Расскажи-ка мне о дочери великого издателя. Что собой представлял ее муж?

— Ничего особенного, симпатичный пьянчужка… его фирма торгует кожаными изделиями.

— А почему они разошлись?

— Убей, не знаю. Может, ему опротивела торговля.

— Дальше, Чак.

— А может быть, мисс Кэтрин оказалась ведьмой. Или бедняга женился, а проснувшись наутро, схватился за голову. Кому охота жениться? Так где мы встретимся? Там, где вчера, в «Монт-Роял»?

— Да, у входа с Пил-стрит.

— Я, возможно, приду не один. Пока не знаю точно, но может быть.

— А с кем?

— С одной девочкой из нашей конторы. Мы с ней ходим иногда в кафе. Она славная.

— Но меня будет ждать Кэтрин.

— При чем тут Кэтрин? — удивился Фоли. — Неужели тебе не хочется увидеть девушку, свежую, как маргаритка? Что за вздор! Тебя же не убудет оттого, что ты посидишь с ней за одним столиком. Цветок так и останется для нас цветком, мы даже будем верить, что роса еще не обсохла. Жду тебя через двадцать минут. О’кэй, сынок?

— Я приду, — сказал Макэлпин, в глубине души надеясь, что девушка не явится.

Начал падать снег, и все вокруг погрузилось в обманчивый сонный покой. Взглянув вверх на легкие пушистые хлопья, Макэлпин подумал, уж не вернуться ли ему за галошами. С Шербрук-стрит он свернул на Пил. Было не холоднее чем днем, но падающие хлопья снега густо прочертили освещенное пространство перед входом в отель. К этому часу такси обычно уезжали к вокзалу, улицы пустели. Пользуясь передышкой, швейцар вышел постоять на тротуар. На противоположной стороне улицы из открытых на верхнем этаже окон «Самовара» долетали звуки цыганской музыки и жалобы контральто, потом послышались негромкие аплодисменты. Став возле дверей отеля, чтобы укрыться от снега, Макэлпин рассеянно поглядывал через дорогу на распахнутые окна ночного клуба и подумал, что надо бы пригласить Кэтрин сходить куда-нибудь потанцевать.

Из ночного клуба напротив вышла тоненькая девушка в черном платьице с короткими рукавами, остановилась, окруженная роем снежинок, и замахала рукой двум смуглым мужчинам, которые стояли в нескольких шагах от Макэлпина. Они поманили ее, и она перебежала через дорогу, оставляя на снегу следы; мужчины принялись смеяться и балагурить, один взял девушку за голую руку выше локтя. Она была прехорошенькая, и Макэлпину стало досадно, что этим шалопаям достаточно ее поманить. Потом она вернулась к ночному клубу, а мужчины смотрели ей вслед. «Вот и все дела, — сказал один и с сальным смешком прищелкнул пальцами, — и собой недурненькая. Ты бы сразу сказал, чего тебе нужно». Макэлпин подслушивал, будто уличный мальчишка, и все больше закипал. Нет, это ни в какие ворота не лезет. Неужели эти двое не могли хотя бы сами перейти через дорогу? Хамы. Такой красивой тоненькой девушке и знать бы их не следовало. Чушь какая-то творится.

Обычно он не обращал особого внимания на то, что происходит на улице. Но в этот снежный вечер что-то изменилось. Может быть, его привлекала белизна освещенных улиц. Как бы там ни было, вместо того, чтобы войти в холл, купить номер «Нейшн» и заняться чтением, он остался здесь. К отелю подъехало такси, оставив на запорошенной снегом мостовой две черные колеи. Пассажир, французский патер из Квебек-сити вышел сам и галантно помог выбраться пожилой даме, своей сестре. Изящным жестом он вручил шоферу скромные чаевые.