— Джим, посидите. Я сию минуту, — проговорила Кэтрин своим ясным, отчетливым голосом. Но она не спешила. Макэлпин понял, что она нарочно заставляет его ждать. Он сел за стол около двери, взял из пачки несколько листков бумаги, вынул карандаш и начал рисовать.

— Бога ради, извините, Кэтрин, — сказал он, вскакивая с виноватым видом ей навстречу. — Как прошла передача?

— Меня пытаются уверить, что я произнесла чрезвычайно сильную и зажигательную речь. Что это? — Она увидела рисунок. — Кого вы тут изобразили? Да ведь это я! Как хорошо! Можно, я покажу всем?

— Не надо.

— Как хотите, но я все равно его забираю. Надпишите мне его, Джим.

Он улыбнулся и написал: «Мадам Радио».

— Годится?

— В самую точку. — Кэтрин спрятала рисунок в сумочку. — Ну пойдемте. Этот коротышка режиссер — престранное создание. Мне кажется, на радио все с причудами. Слишком долго варятся в собственном соку. Замариновались.

— Вернее, законсервировались.

— Вот именно. Я чувствовала, что здесь какое-то другое слово.

В лифте она сказала:

— А отчего вы опоздали, Джим?

— Я был с Фоли. Мы заболтались, и время прошло незаметно.

Они вышли на улицу.

Снега намело уже по щиколотку.

— Боже мой, Джим, как чудесно! — воскликнула Кэтрин. — Больше всего люблю зиму. В такую погоду, как сейчас, хочется в горы, хочется ходить на лыжах. Вы ходите на лыжах, Джим? Очень досадно, если нет. Кстати, вы мне так и не сказали, где же это вы засиделись с Фоли?

— Здесь, напротив. Мы пили коктейль, — ответил он.

— Здесь, напротив, — повторила Кэтрин. — Он был так занимателен?

— Чак интересный собеседник, когда в настроении.

— Я прекрасно знаю, что такое Фоли. Вы скажете, я его не люблю, потому что он был приятелем моего мужа? Но объясните мне, Джим, почему он проводит все время в обществе боксеров, пьяниц и каких-то темных личностей? Ведь это позерство, комедия. Я знакома с людьми, с которыми он учился в школе, прекрасно знаю, к какому обществу он принадлежит. Неужели он дуется на людей своего круга потому, что не поладил с женой?

— Не знаю. Надо будет у него спросить. А вот то, что он доброжелателен к людям, — знаю.

Он шел, наклонив голову, чтобы снег не залетал в лицо, и взгляд его упал на красивые кожаные ботинки Кэтрин.

— Вот хорошо, что вы надели теплые ботинки, Кэтрин, — сказал он. — Девушка в легких туфельках, наверное, промочила бы ноги, не успев даже улицу перейти. Как вы считаете?

— Должно быть. Почему вы об этом спросили?

— Просто так.

— Вам не хочется говорить о Фоли?

— Нет, почему же.

— Тогда расскажите мне, о чем вы с ним так долго беседовали?

— Не думаю, что это расположит вас к нему. — Макэлпина сердило, что Кэтрин не одобряет его дружбу с Фоли.

— Я вам еще раз повторяю, Джим, не тратьте попусту время на этого человека. В нашем городе дружба с Фоли не принесет вам пользы.

— В самом деле?

Его сдержанный, суховатый тон напугал и обескуражил Кэтрин. «Что я на него так напустилась? — упрекнула она себя. — У меня и в мыслях не было им командовать». Они шли по снегу рядом, взявшись под руки, но между ними был полный разлад. Оба понимали, что наступил момент, когда уже нельзя оставаться просто добрыми друзьями. Им придется узнать друг друга с новой стороны, каждый должен будет выяснить, чего можно ждать от другого. «Она, пожалуй, мне и вовсе запретит встречаться с Фоли, — думал он. — Разве я не имею права дружить с кем мне угодно? Я как знал, что ей нельзя рассказать о той девушке».

А Кэтрин, спрятав в поднятый воротник шубки лицо, с болью чувствовала, как возвращается унизительное прошлое. Что с ней будет, если, заглянув в лицо Джиму, она наткнется на отпор, прочтет в его глазах то выражение, которое встречала в глазах мужа?

— Стоит ли портить себе настроение из-за Фоли, когда вокруг такая прелесть, верно, Джим? — заговорила Кэтрин.

— Мне кажется, я мог бы до утра ходить по улицам, — ответил он.

— Волшебная ночь.

Тут, поскользнувшись, Кэтрин чуть не упала. Макэлпин подхватил ее, они засмеялись, и в то же мгновение им снова стало хорошо и легко друг с другом.

В доме, где жила Кэтрин, было множество входных дверей, расположенных в углублениях, похожих на ниши. Когда они вошли в одну из этих полутемных ниш, Макэлпин спросил:

— Можно к вам подняться, Кэтрин?

— В другой раз, Джим.

— Ну вот… — сказал он нерешительно.

— Ну вот… — тихо повторила она.

Свет фонаря, падая сбоку, освещал ее запрокинутое лицо; потом Кэтрин отвела голову, и черты ее лица стали мягче. Она расстегнула шубку, полы, собравшись складками, распахнулись, свет падал теперь ей на грудь, а там, где черное платье туго стягивал пояс, была тень. Кэтрин ждала, подняв лицо и глядя снизу вверх на Джима.

— Мне весь вечер вспоминался наш сегодняшний разговор, — сказала она. — Знаете что интересно? Мне никак не удавалось отделить свои слова от ваших. Так и не вспомнила, что говорила я, что — вы, а все вперемежку. У нас с вами, наверно, родство душ. Это приятно. Приятно и ново… — Она запнулась.

— Я понимаю, — сказал он. — Когда я шел к вам в студию, что-то похожее происходило и со мной.

Он привлек ее к себе и поцеловал. Но объятие не было крепким, а поцелуй — горячим и страстным. Когда он отпустил ее, Кэтрин не шелохнулась. Она ждала, смущенная и встревоженная. «Он тогда обиделся. Я это сразу почувствовала. Осадок, наверно, остался. Все дело только в этом, — убеждала она себя. — Он не такой, как Стив. Его действительно влечет ко мне». Она подняла голову, но так нерешительно, что Макэлпин догадался о ее смятении; догадался и все же не обнял ее, опасаясь, как бы она не узнала, что в этот миг его сердце не с нею, да и мысли бродят где-то далеко и заняты чем-то другим. Он подумал, что ничего такого не было бы, если бы он рассказал Кэтрин о той девушке.

— Как хорошо все, верно? — смущенно выговорил он.

— Да, Джим, все хорошо, — Кэтрин еще продолжала ждать.

— Завтрашний ленч, конечно, многое решит.

— Все будет отлично, Джим.

— Не сомневаюсь.

— Что ж, доброй ночи, Джим.

— Доброй ночи, Кэтрин.

— Позвоните мне завтра, — сказала она и торопливо отвернулась.

Подхваченные вихрем струйки снега резво кружились над крышами старомодных, приземистых, сложенных из серого камня зданий, когда Макэлпин и Карвер, покинув «Канадский клуб», шагали по Сент-Джеймс-стрит рядом с деятелями мира бизнеса, возвращающимися после ленча в свои конторы. Поддерживая друг друга под руку, Макэлпин и его спутник то и дело обменивались заботливыми восклицаниями.

— Осторожно, мистер Карвер, — говорил Макэлпин, когда встречное такси вдруг занесло на снегу.

А через несколько шагов мистер Карвер предупреждал:

— Куда вы, Джим, там же сугроб.

В промежутках между этими полными дружеской теплоты репликами мистер Карвер объяснял Макэлпину, почему главный редактор Дж. К. Хортон возражает против его сотрудничества в газете.

— Понимаете ли, Джим, раз есть главный редактор, необходимо соблюдать хотя бы видимость того, что его мнение что-то значит, — сказал он.

В ту же минуту они оба, как по команде, пригнули головы, защищая лица от ветра.

— Да, конечно… — пробормотал Макэлпин. В первое мгновение ему не удалось скрыть охватившую его тревогу. Но потом у него вдруг возникла уверенность, что мистер Карвер на его стороне. — Если на то пошло, мистеру Хортону и положено быть осторожным, — добавил он. — Я рассчитываю только на вашу благожелательность, мистер Карвер.

— А она вам обеспечена, — подтвердил мистер Карвер.

Ему льстило, что Макэлпин на него рассчитывает. Он привык проявлять отеческую заботу о попавших в беду служащих. Уже не раз ему приходилось навещать жену какого-нибудь репортера — игрока или пьяницы — и убеждать ее положиться во всем на него. И мистер Карвер неизменно уберегал от бед семейные очаги игроков и алкоголиков. Заключив соглашение с раскаявшимся репортером и его женой, он распоряжался выплатить незадачливому сотруднику аванс, с тем чтобы постепенно погасить задолженность еженедельными удержаниями из гонорара. Но к Макэлпину у него было совсем другое отношение, и он должен был убедиться, что тот его не подведет.