Было приготовлено праздничное застолье, которое должно было продлиться до самой ночи. Ровена сидела рядом со своим мужем и наблюдала, как он уплетал жидкую похлебку: из-за отсутствия зубов ничего другого он есть не мог. Но, заметив, что Ровена сама ничего не ест, он милостиво, а может, из чувства противоречия завалил ее золотое блюдо разными яствами. Она была уверена, что, если хоть что-то возьмет в рот, ее тотчас вырвет.

Гилберт был в прекрасном расположении духа. Он совершил то, чего добивался, и ничто не могло омрачить его настроение, даже ее упорное молчание, на которое он каждый раз наталкивался, когда заговаривал с ней.

Он сидел с ней рядом, по другую сторону от мужа, с аппетитом ел, с еще большим удовольствием осушал кубки с вином и без устали хвастался, как он теперь изгонит Фалкхерста из их графства или, если удастся, убьет его, что, конечно, предпочтительнее. Милдред была права. Гилберт не позволял вассалам Лайонза принять участие в торжестве от начала до конца — и по этому поводу было много откровенного недовольства, — он заставил их покидать замок группами по сто человек в течение всего этого дня. Их отправляли в его собственную крепость, чтобы они присоединились там к его армии, которая уже получила приказ на рассвете отправиться в Турез. Гилберт даже не хотел подождать, когда он сможет нанять еще воинов. Он хотел окружить Фалкхерста в Турезе, пока этому вояке не удалось улизнуть.

Ровену совсем не интересовали их разговоры о войне. Она так ненавидела Гилберта, что в душе надеялась, что Гилберту не удастся отнять у Фалкхерста Турез, хотя это и будет означать, что Турез никогда опять не будет принадлежать ей. В военном искусстве Гилберт и Фалкхерст не уступали друг другу. Она искренне надеялась, что они убьют друг друга.

Когда настало время дамам проводить Ровену в брачные покои, Ровена испытала такой ужас, что казалось, она вот-вот лишится чувств. Она была так же мертвенно бледна, как и ее супруг.

Не прозвучало, как обычно в таких случаях, никаких непристойных шуток, никто не давал неприличных советов. Ей достались лишь взгляды сочувствия и жалости. Служанки быстро справились с работой — приготовили ее к брачной ночи — и поспешно вышли из комнаты. Она осталась в одной тонкой рубашке. Никто не обмолвился о том, что ей нужно ее снять. Гудвин так подслеповат, что, может, он и не заметит, и тогда хоть что-то защитит ее кожу от его прикосновений.

Как только она осталась одна, она накинула пеньюар и быстро потушила все свечи, оставив гореть одну у ложа, которую могла загасить, находясь в постели. Затем она направилась к столу, на котором заметила бутылку вина и два кубка, из которых был наполнен только один. Но она не решалась взять кубок с вином, в котором было зелье. Ведь зелье должно было действовать лишь в течение нескольких часов. Что, если ее супруг придет не сразу? Следует ли ей немного подождать? Ей надо было бы спросить Милдред, как быстро зелье начнет действовать.

Внезапно дверь широко распахнулась и в спальню быстро вошел Гилберт. Глаза его были устремлены на ее руку, протянувшуюся к кубку.

— Не надо, оставьте это, — коротко приказал он, готовый остановить ее, если она ослушается. Он принес свою бутылку с вином и поставил ее на стол.

— Хорошо, что я решил испытать вашу покорность.

— Как еще я могу поступить, когда вы держите мою мать пленницей?

Он не обратил внимания на ее слова и бросил мрачный взгляд на кубок с вином.

— Вы намеревались отравить его?

— Нет.

Взгляд его стал еще мрачнее, когда он повернулся к ней.

— Тогда себя?

Она издала что-то наподобие смешка, почти истерического, сожалея, что у нее не хватило духа отравиться. Он схватил ее за плечи и с силой встряхнул.

— Отвечайте!

Она сбросила с плеч его руки.

— Если бы я и захотела кого-нибудь отравить, так это были бы вы! — произнесла она сквозь зубы, стараясь выразить во взгляде, который она бросила на него, переполнявшую ее ярость.

На какое-то мгновение он действительно испугался, что она может что-нибудь сделать с собой.

Он отвел от нее взгляд и сказал:

— Вы придаете этому слишком большое значение.

Она поняла, что он имеет в виду бракосочетание.

— Чем скорее вы сможете зачать ребенка, тем скорее я вас избавлю от супруга.

— Так вы намереваетесь его убить?

Он не ответил, так как они услышали, что к спальне, дверь в которую Гилберт оставил открытой, приближаются участники свадебного пира вместе с новобрачным.

— Забирайтесь в постель и ждите его. — Он подтолкнул ее к брачному ложу. — И ведите себя как подобает новобрачной.

Ровена резко повернулась к нему.

— Это вам следует ожидать его здесь, этот брак — дело ваших рук, — прошептала она с яростью. — Он так слеп, что, может быть, не заметит разницы.

Гилберт только хмыкнул.

— Мне приятно видеть, что в вас все еще есть та сила духа, которую я уже не раз замечал. Знаете ли, я лучше не стану доверять вам и возьму все это с собой.

«Все это» означало бутылку с вином и наполненный кубок, которые стояли на столе. Ровене пришлось закусить губу, чтобы не умолять его оставить ей хотя бы кубок. Но узнай он, что ей хочется, чтобы он оставил именно его, Гилберт, ни секунды не колеблясь, унес бы кубок с собой. В любом случае для нее все было потеряно.

С глухим рыданием она побежала к постели и едва успела прикрыться покрывалом, как появился новобрачный. Его несли несколько рыцарей, еще оставшихся в замке. При виде Ровены они перестали грубо шутить, а Гилберт без всяких церемоний выпроводил их из спальни, как только заметил, какими глазами они смотрели на нее. Через несколько секунд она осталась наедине со своим супругом.

Его подготовили к встрече с ней. На нем был похожий на мантию черный халат, который еще более оттенял бледность его кожи. По дороге в спальню шнур вокруг талии развязался, и он даже не пытался завязать его, а, наоборот, позволил ему упасть при первом же шаге. Ровена быстро закрыла глаза, но вид его тела остался перед ее мысленным взором — тоненькие, как палки, ножки, обтянутые кожей ребра, впалый живот и этот крошечный предмет между ног. Она слышала, что у этого предмета много названий, и все они обозначали некое грозное оружие. Но то, что открылось ее взору, не вызвало у нее никакого страха.

Она чуть не рассмеялась, но слезы были еще слишком близко, и смеха не получилось. Она стала молча молиться, чтобы вынести все это, чтобы все закончилось как можно быстрее, чтобы она не обезумела, когда он совершит над ней это.

— Ну, где же ты, моя красавица? — капризно произнес он. — Я слишком стар, чтобы играть в прятки.

— Здесь, мой господин.

Он продолжал смотреть, прищурившись, влево, и она поняла, что он не расслышал ее. Она снова повторила свои слова, почти выкрикнув их. После этого он направился в ее сторону, споткнувшись о ступеньки, ведущие к ложу.

— Ну? Ну? Чего же ты ждешь? — настойчиво спросил он тем же капризным тоном, остановившись на верхней ступеньке, но не пытаясь забраться в постель. — Разве ты не видишь, что моему воину надо помочь, прежде чем он встанет для тебя по стойке «смирно». Подойди и поиграй с ним, жена моя.

Так вот этот крошечный предмет должен быть воином? У Ровены вырвалось какое-то недоуменное восклицание, но он не слышал. Он хихикал про себя, а его глаза смотрели совсем не на нее, а куда-то за кровать, и выражение этих глаз было каким-то изумленным.

— Я бы совсем не обиделся, если бы ты, моя красавица, поцеловала его, — предложил он, все еще хихикая.

Она невольно закрыла рот ладонью, так как мысль об этом вызвала у нее приступ тошноты, и почувствовала, как комок подступает к горлу. Если бы ему удалось заметить выражение ее лица, он бы больше не смеялся. Но он был в одинаковой степени глух и слеп.

— Ну? Ну? — снова потребовал он. Он стал шарить взглядом по постели, но, даже стоя совсем рядом, он не смог отыскать ее.

— Где же ты, моя глупышка? Неужто мне надо позвать своего слугу Джона, чтобы отыскать тебя? Скоро ты с ним встретишься. Если я не смогу сделать так, чтобы ты через месяц забеременела, я поручу это Джону. Я слишком стар для таких дел. Ты у меня последняя, и так или иначе я получу от тебя сына. Что ты на это скажешь?