– Еда удовлетворительная. В любом случае у меня нет пока большого аппетита. – А поскольку она продолжала стоять на месте, он добавил: – Дверь, дорогой мальчик. Она сама не откроется.

Он отметил, как она сжала губы, пока шла к двери. Она не любит, чтобы ей указывали. Или, может быть, ей не нравится его сухой тон? Он также обратил внимание, как начальственно она указала Арти, куда поставить сундуки, заработав кислый взгляд матроса, после чего снова изменила манеру поведения, превратившись в молодого парня.

Джеймс чуть не расхохотался, пока не сообразил, что если она будет забывать о роли, которую взяла на себя, это может создать много проблем. Команда такого парня могла бы не потерпеть. Однако он объявил, что парень находится под его особой защитой. После этого за его спиной начали, наверное, шептаться, хихикать, а Конни хохотал. И Джеймс должен был сам приглядывать за Джорджи Макдонеллом. Но это не так трудно. В своей мальчишеской одежде она была просто обаятельна.

Шерстяная кепочка, которая ему запомнилась, все еще скрывала ее волосы, хотя соболиные брови подсказывали, что волосы ее темные. О том же говорили красивые карие глаза. Из-под кепки не торчало никаких подозрительных локонов. Значит, то ли ее волосы были недостаточно длинны, то ли она их обрезала (он все-таки надеялся, что она этого не сделала), чтобы лучше выдавать себя за мальчика.

Белая курточка была с длинными рукавами и высоким воротником средней ширины и эффектно скрывала ее формы. Он попытался сообразить, что же она сделала с грудью и узкой талией, которой, как он помнил, она обладала. Талия была не такая уж узкая под широким ремнем. Если она что-то и подложила, то очень аккуратно, искусно и незаметно. Остальное скрывал дождевичок, накинутый поверх курточки.

Да, это идеальная одежда для ее целей. С одной стороны, ее – где надо – полнит шерстяная одежда, с другой – толстая кожаная. Дождевичок сидит плотно, как стальная клетка, он не слетит даже при сильном ветре. Если его развязать, он едва ли покажет три дюйма ее курточки в районе груди и живота.

Курточка скрывала все остальное до бриджей. Они же заканчивались ниже колен, где толстые шерстяные чулки прятали ее икры. Не будучи ни просторными, ни обтягивающими, они создавали вид нормальных мальчишеских ног.

Он молча смотрел, как она извлекала каждую вещь из сундука и находила ей место в комоде и шкафу. Джонни, его предыдущий юнга, не так аккуратно обращался с вещами. Просто рассовывал их по ящикам и все. Джеймс достаточно повизжал, прежде чем тот научился делать все как надо. Но маленькая Джорджи управлялась с делами с женской аккуратностью. Он сомневался, осознает ли она это, известен ли ей какой-либо иной способ раскладывания вещей. И долго ли она будет разыгрывать свою роль, выказывая такое неумение притворяться, как сейчас?

Он старался смотреть на нее глазами человека, не знающего ее секрета. Это было трудно, потому что он-то как раз хорошо знал, что скрывается под мальчишеской одеждой. Но если бы он не знал… Господи, было бы не так легко догадаться. Именно рост подтолкнул, видимо, ее к такой идее. Конни-то был прав, она действительно штучка. Рост не больше чем у десятилетнего мальчика, хотя она определила свой возраст в двенадцать лет. Ад и пламя, она не так уж молода для него, разве нет? Он, конечно, не мог ее спросить об этом. Ему было трудно поверить, что это она. Не важно, что он чувствовал тогда вечером в таверне. Ее сладкий, душистый рот. Ее глаза, подчиняющие душу мужчины, заглянувшего в них. Она, должно быть, молода. Но не слишком.

Она закрыла крышку второго пустого чемодана и спросила:

– Можно их вынести отсюда, капитан?

Он ухмыльнулся, помимо воли.

– Сомневаюсь, что ты сможешь это, дорогой мальчик, поэтому не надо напрягать свои еще неокрепшие мускулы. Арти вернется за ними позже.

– Я сильнее, чем кажусь, – настаивала она упрямо.

– Действительно? Приятно знать это, поскольку тебе целыми днями придется двигать эти тяжелые стулья. Обычно по вечерам я обедаю вместе с первым помощником.

– Только с ним? – Ее глаза обежали пять стульев, стоявших в каюте. – А другие офицеры?

– Это же не военный корабль, – заметил он. – Я предпочитаю уединение.

Ее немедленно озарила мысль:

– Тогда я, пожалуй, пойду…

– Ну зачем так спешить, парень. – Он остановил ее у двери. – Куда ты спешишь, если твои обязанности ограничиваются этой каютой?

– Я… ну… так понял, что вы… нуждаетесь в уединении.

– Мой голос показался, наверное, слишком резким для тебя, малый?

– Сэр?

– Ты разговариваешь слишком невнятно.

Она опустила голову.

– Простите, капитан.

– Не так. Ты смотри мне в глаза, когда просишь прощения, иначе не считается. Я ведь не твой отец, чтобы отодрать тебя за уши или выпороть, я твой капитан. Поэтому не прячься каждый раз, когда я повышаю голос или когда я в плохом настроении и смотрю сердито. Делай, что тебе говорят, без вопросов и возражений, и мы будем прекрасно ладить. Понятно?

– Вполне.

– Превосходно. Тогда двигай сюда свою жопу и приканчивай эту еду вместо меня. А то мистеру О'Шону покажется, что я не благодарен ему за его работу, и тогда не ручаюсь, что он положит мне на тарелку в следующий раз. – Когда она попыталась запротестовать, он прекратил это, заявив: – По всему видно, что ты влачишь полуголодное существование, будь я проклят, если это не так. Но мы заставим твои косточки обрасти мясом еще до того, как прибудем на Ямайку. Даю тебе слово.

Джорджине ничего не оставалось делать, кроме как тащить стул к столу, особенно после того, как она убедилась, что он практически не притрагивается к еде. Не то чтобы она была голодна. Но как ей есть, когда он будет смотреть на нее? А она должна разыскать Мака, а не тратить дорогое время на еду. Она должна рассказать ему потрясающую новость о том, кто является капитаном, иначе будет поздно.

– Между прочим, паренек, мое стремление к уединению не распространяется на тебя, – сказал капитан, подталкивая к ней поднос с уже остывшей пищей. – Да и как это возможно, если в твои обязанности входит постоянно находиться при мне? А я ведь тебя последнее время даже не замечал.

Да, но как бы там ни было, теперь он ее заметил и ждет, когда же она начнет есть. С удивлением она заметила, что и рыба, и овощи, и фрукты были превосходны. Холодные, они оставались вкусными.

Хорошо, скорее начнешь, раньше закончишь. Она торопливо принялась за еду и только через несколько минут заметила свою ошибку. Ее стало тошнить. С расширившимися от ужаса глазами она сорвалась с места с одной мыслью в голове: «Господи, освободи меня от этого». Вдогонку ей неслись слова капитана:

– Господи, уж не собираешься ли ты… Да, вижу, да…

Ее уже не волновало, что он думает, потому что ей было плохо. Когда все прошло, она почувствовала мокрую ткань у себя на лбу и тяжелую сочувствующую руку на плече.

– Я виноват, парень. Я должен был сообразить, что ты слишком чувствителен к такой пище. Успокойся, пойдем, уложу тебя в постель.

– Нет, я…

– Не возражай. Может быть, тебе никогда больше не предложат полежать на настоящей, мать ее, удобной кровати. Воспользуйся моим хорошим расположением к тебе.

– Но я не хоч…

– Я думал, мы согласились, что ты будешь исполнять мои приказания? А я приказываю тебе лечь на кровать и отдохнуть. Поэтому как нам поступить: или мне отнести тебя, или ты в состоянии передвигать свою жопу самостоятельно?

– От нежности к остроумию, от остроумия к грубости. Джорджина не могла ему ответить, она побежала к кровати и бросилась на нее… Он любит быть господином, единоличным правителем, он из тех, кто считает, что капитан на корабле в открытом море – это сам Господь Всемогущий. Но она так плохо себя чувствовала, а тут еще приходилось лгать дальше. Пришлось лечь. На его кровать, будь она неладна. Он стоит над ней. А теперь склонился… Она икнула, потом стала молиться, чтобы он не услышал этого, поскольку он прикладывал мокрую тряпочку к ее лбу. Тебе нужно снять кепку и дождевичок, ботинки тоже. Тогда будешь чувствовать себя удобней.