Она улыбнулась против воли. Его остроумие было поразительным. Кто бы мог ожидать такого от кирпичной стены. Это удивляло. Еще больше удивляло то, что она приняла всерьез его намерение сорвать кепку и обнаружить под ней ослиные уши, как он сказал ей.

– Ах, – сказал он, приняв ее улыбку и ответив своей: – У парня есть зубки. Буду осторожней. Жемчужно-белые. Конечно, ты молод. Скоро они будут гнить и вонять.

– Ваши же не гниют.

– Ты хочешь сказать, что я настолько стар, что должен был давно потерять их?

– Я не… – Она остановилась, а потом напомнила: – А как насчет моих обязанностей, капитан?

– Разве Конни не объяснил тебе, когда подписывал контракт?

– Он сказал только, что я должен прислуживать вам, но не другим офицерам. Нет, подробно он ничего не объяснял, только сказал, что я должен делать все, что вы прикажете.

– Но этого достаточно, разве нет?

Она стиснула зубы, пока раздражение не прошло, потом сказала:

– Капитан Мэлори, мне рассказывали о юнгах, которых заставляли даже доить коров…

– Милостивый Боже, вот это да! – сказал он с притворным ужасом, но через некоторое время ухмылялся снова. – Я не люблю молока, парень, так что успокойся. Это тебе делать не понадобится.

– А что понадобится? – настаивала она.

– А многое. Подносить за столом. Играть роль слуги в каюте и многое другое. Например, поскольку я забыл бумажник дома, то и эту роль тебе придется взять на себя. Но ничего особо сложного, как видишь.

Только быть у него всегда под рукой. Собственно, она так и предполагала себе эту службу. Ее так и подмывало спросить, не нужно ли будет еще к тому же потереть ему спинку или подтереть жопу, но хотя он и сказал, что не следует прятать уши под кепкой, то есть скрывать свой темперамент и образованность, она не решилась. Это было смешно. Ради Бога, каютный юнга Дрю не должен был делать ничего, кроме как приносить еду с камбуза. Из всех капитанов в гавани ей довелось выбрать этого англичанина, и не просто англичанина, а бесполезного аристократа. Если он когда-либо физически работал в своей жизни, она съест свою кепку.

Но ничего этого она не сказала этому человеку. Она не сумасшедшая.

Джеймсу пришлось сдержать свой смех. Он, конечно, не собирался загружать ее какой-либо работой. И ей не пришлось бы жаловаться. Он готов взять на себя часть ее трудов. Например, роль бумажника. Потому что он целых десять лет вообще обходился без бумажника. Но чем более она будет занята в каюте, тем меньше она будет маячить на глазах у команды. Он не хотел бы, чтобы кто-нибудь еще раскрыл ее секрет, пока он не будет готов раскрыть его сам. Затем, чем больше она будет в его каюте, тем вернее она будет принадлежать ему.

Сейчас же, однако, ему нужно было, чтобы между ними было как можно большее расстояние. Наблюдая, как она свернулась в клубок у него на кровати, он кое-что придумал.

«Самообладание, старичок, – сказал он себе. – Если ты не можешь, то кто сможет?»

Отличная штука. Давно он не переживал такого искушения. Самоконтроль – самое простое, когда чувства притупились от скуки, от ожидания, что же, как не самоконтроль, заставит их снова встрепенуться.

Джорджина решила, что беседа с капитаном Мэлори нисколько ей не повредила. Может быть, молчание как раз толкнуло бы его на какие-нибудь другие фокусы. Она не думала, что он мог бы подойти к кровати и осмотреть ее, но этот день был не так уж удачлив для нее.

Она открыла глаза и увидела, что он склонился над ней.

– Все еще бледен, как вижу, – сказал он. – Я сделал так, чтобы облегчить нагрузку на твой нервный животик.

– О, вы это сделали, капитан, – ответила она.

– Больше не нервничаешь?

– Нисколько.

– Прекрасно. Теперь тебе не нужно больше лгать. И торопиться не нужно. Подумай, что тебе ничего больше не надо, кроме как принести в следующий раз еду.

Он успокоил ее разговором, и она забыла, какой он опасный человек.

– Извините, но я не спал предыдущую ночь.

Он выглядел очень дружелюбно. Он никогда не казался ей настолько дружелюбным. Но он не выглядел свирепым и снова изумлял ее.

– Ты еще молод заниматься тем, чем занималась моя команда в прошлую ночь. Так почему же ты не спал?

– Ваша команда, – ответила она, – возвращается, отрекается от всего, чего бы она ни натворила.

Он засмеялся.

– Через несколько лет, дорогой мальчик, ты станешь более терпим.

– Да, я понимаю, капитан. Я знаю, что матросы обычно делают в последнюю ночь в порту.

– О? Знаком с этой стороной жизни, да?

«Помни, что ты мальчик! Помни, что ты мальчик, и, ради Бога, не красней больше!»

– Разумеется, – ответила Джорджина.

Она снова увидела, как поднялась эта дьявольская бровь. Смеялись и его зеленые глаза.

– Тебе рассказывали или подсказал… твой опыт?

Джорджина икнула. Потом кашляла целых десять секунд.

Капитан похлопал ее по спине. Когда она стала дышать снова нормально, у нее было ощущение, что он сломал ей позвоночник, эта кирпичная стена, своими кирпичными кулаками.

– Не думаю, что мой опыт, капитан Мэлори, или отсутствие такового могут как-то отразиться на моей работе.

Она могла бы многое сказать по поводу его неортодоксального допроса, но его «Правильно!» лишило ветра ее паруса. И это к счастью, потому что в этот момент она не рассуждала, как двенадцатилетний мальчик. А он должен был ей сказать еще многое.

– Извини меня, Джорджи. Это привычка у меня такая, так разговаривать. Поэтому не принимай ничего на свой счет, поскольку, если быть совершенно честным, твое поведение очень изумило меня.

Она не ожидала от него таких слов. Что это такое? Хочет – хамит, хочет – издевается, хочет – оскорбляет. Черт его подери, да это худший негодяй, чем она думала раньше.

– Могли бы вы оградить меня впредь от подобных провокаций, сэр, – спросила она сухо, сквозь зубы.

Он рассмеялся.

– И пропустить такие сеансы колдовства, как этот? Нет, дорогой мальчик, я не откажу себе в удивлении и любопытстве, ни ради мужчины, ни ради женщины, ни ради ребенка. Во мне так мало осталось этого любопытства.

– Не щадя никого, не так ли? Даже больных детей? Или вы считаете меня достаточно выздоровевшим, чтобы я мог встать, капитан?

– Так ты мужчина или плакса?

– Кто я?

– Ты не плакса?

Грязный мужик. Он подзуживает ее, используя ее гордость. Мальчики двенадцати лет очень гордые, что, без сомнения, он учел. Девочка такого же возраста уже залилась бы слезами. Но парень скорей умрет, чем признает, что он обижен, расстроен. Черт возьми, она женщина, которая не хочет ничего, кроме как дать ему по физиономии, но не может, потому что Джорджи, которым она притворяется, такие вещи делать просто не может.

Она смотрела на него и видела, что он прямо-таки готов к целой серии сарказмов и только и ждет от нее какого-нибудь ответа, чтобы начать.

– У меня есть братья, капитан, все они старше, чем я, – сказала она ему холодно. – Поэтому всякие подколки и подтрунивания не являются чем-то новым для меня. Мои братья находят в этом удовольствие… хотя, я уверен, не такое, как вы.

– Хорошо сказано, паренек!

На его физиономии было написано удовольствие. О, если бы была возможность дать по этой роже до того, как она покинет корабль!

Но новая волна чувства поднялась в ней, когда этот человек наклонился, ощупывая ее подбородок точно так же, как это делал мистер Шарп, исследуя ее лицо. Однако, в отличие от мистера Шарпа, прикосновения капитана очень нежны. Двумя пальцами он касался ее левой щеки.

– Много мужества и, как сказал Конни, ни одного усика. – Пальцы ползли медленно по ее щеке к подбородку, очень, очень медленно, очень возбуждая ее. – Отлично, дитя.

Джорджине снова стало плохо, начались боли в животе. Но они прекратились сразу же, как только капитан убрал свою руку. Все, что ей оставалось делать, – это лежать на спине, но он неожиданно вышел из каюты.

Боли в животе у Джорджины прошли быстро, но понадобилось добрых пять минут, прежде чем ее тревожные мысли успокоились и она поняла, что осталась одна в каюте. Когда она это поняла, то издала такой вопль отвращения, который был бы, конечно, услышан за дверью каюты, если бы кто-нибудь оказался там случайно. Но там никого не было, в чем она убедилась, открыв дверь.