— У тебя хорошие способности к арифметике! — раздраженно отозвалась Козима. — Но скажу тебе, что он мне и тогда не понравился.

— А твой отец говорит, что ты тогда же влюбилась в Вагнера.

— Мой отец часто говорит несообразности. И он удивительно любопытен к чужим делам и чувствам. И всегда попадает пальцем в небо.

— Если бы я не знал тебя, Козима, меня очень огорчил бы такой отзыв о твоем отце…

— …«и о моем учителе», — подсказала Козима. — А ты думаешь, что знаешь меня?

— Полагаю, что знаю.

Козима промолчала.

«Чудное небо, — думала она, — и всюду счастье. Всюду. Когда же оно придет ко мне?»

— Эти отрывки из новой оперы Вагнера, — начал Бюлов, — удивительны. Любовь и смерть. Любовь рядом со смертью.

— Этого я не понимаю, — холодно сказала Козима.

— И как он умел преобразить легенду!

— Ты ее знаешь? — торопливо спросила Козима.

— Кого?

— Легенду, разумеется.

— А я думал — женщину.

— Значит, была женщина?

— Ты же встречала ее в Цюрихе.

— Ах, эта жена купца? Красивая.

— Очень.

— Но какая-то… без костей.

Бюлов пожал плечами.

— Расскажи мне сначала про легенду, — вновь начала Козима.

— Да ведь ты ее знаешь.

— Нет, я знаю только сценарий Вагнера. А ты сам сказал, что это не одно и то же. И Вагнер так говорит.

— Видишь ли, существуют несколько средневековых легенд о Тристане и Изольде. Но они скорее забавные.

— Забавные?

— Ну да. О том, как остроумная королева обманывает своего старого мужа.

— Вот как!

— Существуют так называемые кочующие сюжеты. Наиболее распространенные из них, обнаруженные дальнейшими изысканиями…

«Есть люди, — думала Козима, — которые даже о прекрасном говорят так, что отбивают всякую охоту слушать».

Она была несправедлива. Ученики Бюлова всегда слушали его с интересом, а музыканты оркестра ценили его искусство говорить коротко и убедительно. Она была чудовищно несправедлива и сознавала это.

— В одной из легенд рассказывается, — продолжал Ганс, — как при дворе короля Марка жил юноша, по имени Тристан. Но король был бездетен, и, хотя очень любил Тристана, он задумал…

— Ну хорошо, я поняла. Тем более, что и в опере Вагнера то же самое. Теперь расскажи о жене купца.

— О Матильде?

— А разве есть другая жена купца?

— Да нет… Ты так перескакиваешь с одной темы на другую.

— Угу!

— Что ты этим хочешь сказать?

— Что я перескакиваю с одной темы на другую.

Бюлов снова пожал плечами.

— Это было еще в Цюрихе, куда Вагнер бежал после дрезденских событий.

— А это правда, что ему угрожала смертная казнь?

— Как будто ты этого не знаешь!

— Ну, продолжай.

— Вагнер переехал в Швейцарию и там познакомился с Отто Везендонком.

— Это и был старый муж остроумной королевы?

— Отто не стар. Ты же его знаешь. Любезнейший человек и большой ценитель музыки.

— И она, кажется, совсем не остроумна…

— Отто был восхищен Вагнером и предложил ему поселиться рядом с его виллой.

— Действительно, забавно!

— Что же тут забавного?

— Ничего. Продолжай.

— Матильда была очень молода, чуть старше тебя, и восторженна. Вагнер, конечно, неинтересен внешне: тщедушный, неуклюжий.

— Я же его видела!

— Ну да, ты его видела. Значит, можешь судить. Но его внутренний богатый мир, гениальность, остроумие, его музыка — все это не могло не произвести впечатления на молодую женщину.

— Знаешь, мне стало как-то скучно слушать. Обыкновенный пошлый роман.

— В том-то и дело, что не совсем обыкновенный. Совсем не обыкновенный. И даже трогательный.

— Да?

— У нее был муж, у Вагнера жена.

— Эта вульгарная Минна? Я помню: ужасно крикливая. Кстати, куда она девалась?

— Они разошлись. Бедняжка сильно хворает.

— Значит, он почти свободен?

— Я вижу, тебе ее не жалко.

— Ни капельки… В чем же заключалась необыкновенность того романа?

— В том, что они с самого начала отказались друг от друга, хотя и продолжали друг друга любить.

— Откуда ты все это знаешь?

— Я не могу этого знать. Но я этому верю, — сказал Ганс с чувством.

«Все-таки он благородный человек, — подумала Козима. — И у него сейчас такое хорошее лицо, когда он говорит обо всем этом».

— Если хочешь знать, меня это не восхищает, — сказала она. — Отказываться всякий умеет.

— Ты думаешь?

— Особенно, если грозят разные неприятности. А вот завоевать, удержать!.. Мне нравятся те, кто не отказываются.

— Но если это связано с несчастием других?

— Не знаю, — сказала Козима.

— Вот и в легенде тоже отречение. Король Марк любил Тристана. А эта обязывало…

«Любовь, любовь, — думала Козима, — сто пудов любви… И как не надоест! А я вот хотела бы посмотреть на художника, который хорошо описал бы нелюбовь! Показал бы, как люди не любят и как им холодно от этой нелюбви».

А вслух она сказала:

— Мне совсем не нравится этот ноющий, печальный Тристан. Другое дело — Зигфрид. Свободный, смелый, полный жизни!

— Свободный? Что ты, девочка? Свободных людей не бывает. И богов также.

«Да, он умен, — продолжала думать Козима. — И талантлив. И я просто не знаю, что мне нужно».

В сущности, никто не выдавал ее насильно. Отец спросил, нравится ли ей Ганс Бюлов. Так как она привыкла к Гансу, ученику ее отца, то ответила:

— Да, он очень мил.

— Что бы ты сказала, — спросил тогда Лист, — если бы этот мальчик…

Козима покраснела, как вообще краснеют девушки в таких случаях, и, в свою очередь, спросила:

— А зачем тебе так хочется сбыть меня с рук?

— Мне этого совсем не хочется. Но я желаю тебе счастья. И я хочу, чтобы еще при моей жизни…

— Но ведь ты еще молодой. И будешь жить долго.

Потом она сказала с притворной печалью:

— Да! Я ведь некрасива. Не то что Бландина.

— Ты отлично знаешь, что твоя «некрасивость» не мешает тебе нравиться многим людям. Поклонники Бландины не раз предпочитали тебя. Так что…

И она согласилась, неизвестно почему. И была, в сущности, довольна. И только через два месяца на свадьбе Бландины, уловив в лице сестры какое-то восторженно-растерянное выражение — совершенно такое же, как у Эмиля Оливье, жениха Бландины, — подумала:

«Так вот как оно бывает! Впрочем, мы с ней такие разные!»

А у Ганса был такой же солидно-благодушный вид, как и всегда. И Козима представляла себе его приблизительный разговор с Листом, который мог состояться за два месяца до того.

— Ты что-то грустен, мой мальчик. Я замечаю это в последнее время. Может быть, Козима тебя обижает?

— О, что вы!

— Она ведь умеет обижать, не правда ли?

Ганс молчит.

— Скажи по совести: как ты к ней относишься?

Ганс краснеет:

— Ведь вы знаете…

— По правде говоря, нет. Но если ты предложишь ей руку, я думаю, она не будет против.

— Вы были всегда так добры ко мне…

— Видишь ли, она незаурядный человек, но мятущийся, трудный. И мне кажется, что ты со своим спокойствием и уравновешенностью как раз к ней подходишь.

Ганс опускает глаза и повторяет:

— Вы были всегда так добры ко мне.

Какая двойственная фраза! Что она означает? «Вы были всегда так добры ко мне и теперь даруете мне счастье, благодарю». Или: «Вы, право, „слишком балуете меня, будьте же добры и впредь: не накидывайте мне петлю на шею!“»

Но отец истолковывает слова Бюлова лишь в одном смысле. И все решено.

И вот уже два года прошло.

— Тебе холодно? — спросил Бюлов.

— Нет. Или… да.

— Тогда вернемся в гостиницу.

— Нет, все-таки Вагнер ужасен. Пользоваться чужим гостеприимством и вообще чужими услугами…

— Ты сегодня говоришь не то, что думаешь.

— Говорят, он мелочный, злой, завистливый. И страшно неблагодарный.

— Это говорит твоя мачеха, княгиня Витгенштейн.

— Сама знаю, как ее зовут. Незачем называть еще и титул.