Надо сказать, что мальчуган очень беспокоился, когда Тиофи бывал внизу, в шахте. Может, он вспоминал про отца и боялся нового несчастья. Как знать? Он никому ничего не говорил, даже своему дядюшке Тиофи. Но думал, думал он и вот что надумал:

— Послушай-ка, дядюшка Тиофи, я хочу ходить в шахту вместе с тобой. Сколько ребят, таких как я, уже работают там!

Что правда, то правда, много было у взрослых углекопов в помощниках вот таких же мальчуганов, как он, Шашаль. Но нельзя сказать, что они шли в шахту по доброй воле. А Шашаль вдруг сам попросился, и вид у него был очень решительный.

Подумал Тиофи и говорит:

— Я-то хотел, чтобы ты в школе немножко поучился, малыш. Моих деньжат пока на двоих хватает. Может, ещё чуть-чуть подождать? Нет? Ты твёрдо решил? Ну что ж, если тебе по вкусу наше шахтёрское ремесло, я тебе мешать не буду.

Мальчуган ему на шею бросился от радости:

— Когда же, дядюшка Тиофи, когда?

— Дня через два-три. Надо сперва договориться с мастером.

И в следующий понедельник чуть свет Шашаль спустился в шахту вместе с Тиофи. Тут стал ему Тиофи наставления давать:

— Сегодня ты работать ещё не будешь. Надо сначала осмотреться как следует, что и как. Я тебя отведу в одну старую штольню, ты там сиди и никуда не уходи.

Тиофи не сказал мальчугану, что хочет испытать его. Не испугается ли он один в темноте? Не пропадёт ли у него вкус к работе под землёй после первого дня в шахте? Может, это всё только мальчишеские причуды?

Пока спускались, Тиофи всё наблюдал за мальчиком. Шашаль сперва немножко побледнел и зубы стиснул. Но это и понятно, так уж всегда бывает с непривычки. Подумать только — лететь вот так, прямо в темноту! Взрослые, и те трусят.

Как спустились, Тиофи и говорит мальчугану — Самое главное здесь — не спешить. Подожди, пока привыкнешь к потёмкам. А потом иди смело, даже когда скользко. Под тобой ведь не лёд, а твёрдая земля. Ниже своих пяток не упадёшь.

И пошли они. Впереди Тиофи шагает, быстро — мальчугану пример подаёт. А Шашаль за ним следом. Маленькая шахтёрская лампочка только крохотный кружочек внизу освещает. А в шахте под ногами-то не паркет, уж можете себе представить! Шашаль то и дело спотыкался, но от Тиофи ни на шаг не отставал. Даже когда вагонетки с углём перед самым его носом загромыхали, он и глазом не моргнул. Тиофи это заметил и остался очень доволен: крепкий парнишка, ничего не скажешь!

Скоро подошли они к узенькой боковой галерее возле заброшенной штольни. Кругом тихо, давно уже здесь никто не работал. Тиофи остановился и сказал:

— Сиди здесь, малыш, смотри никуда не уходи. Как кончится смена, я за тобой приду.

И пошёл Тиофи к своему забою, а Шашаль один в темноте остался. Только от шахтёрской лампочки маленький жёлтый кружочек падал, да разве это можно назвать светом! Кругом темно, как ночью, душно и тихо-тихо… Словно тьма не только краски, но и все звуки поглотила. Шашаль раздумывал, раздумывал над этим да и заснул.

Пока к шахте как следует не привыкнешь, там плохо спится. Шашаль вроде и крепко заснул, а сразу проснулся, как услыхал, что возле него посмеивается кто-то. Он сперва подумал, что это дядюшка Тиофи вернулся и смеётся над ним, что он тут спит. Шашаль вскочил на ноги, да так проворно, что даже шишку на лбу набил — галерея-то низенькая была. Только никого он не увидел. Шашаль тихонько окликнул: «Дядюшка Тиофи!» Но ему не ответили.

И опять кто-то засмеялся. Смех слышался из заброшенной штольни. Голос такой старческий, дребезжащий, скрипучий. Вы не подумайте, что Шашаль испугался. Ничего подобного! Просто неприятно слушать такой смех, когда не знаешь, кто смеётся и почему. Он бы пошёл посмотреть, да ведь дядюшка Тиофи не велел ему сходить с места. Тут вдруг на мальчугана точно холодом пахнуло, и увидел он: прямо перед ним стоит кто-то.

Это был старичок, маленький, тощий, сморщенный, весь в лохмотьях. Он глядел на Шашаля, посмеивался и махал широкими серыми рукавами, как летучая мышь крыльями. Нельзя сказать, чтоб это был славный старичок, но Шашаль, как увидел его, сразу успокоился: человек — это не то что какой-то смех не поймёшь откуда.

— Здравствуй, — сказал Шашаль вежливо.

Старик удивился. Он странно так взглянул на Шашаля, но потом всё-таки ответил:

— Здравствуй. Ты что делаешь в моей галерее?

— Я жду дядюшку Тиофи, ты его, наверно, знаешь. Его все знают. Он мне велел здесь ждать. Я сегодня первый день в шахте.

— Так… А твой дядюшка ничего тебе обо мне не рассказывал? Ты не знаешь, кто я?

— Нет. Он сказал, что в этой штольне никто не работает. А ты что, крепь чинишь, да?

Старик рассмеялся:

— Как это ты говоришь — крепь чиню? Может статься, как раз наоборот. А знаешь, счастливчик ты: не успел в шахту спуститься, а уже встретил Старого Бородача!

Шашаль внимательно поглядел на него.

— Старый-то старый, это верно, а почему «бородач»? Уж, скорее, просто небритый.

Не надо было Шашалю так говорить. Очень рассердился старик и посмеиваться перестал.

— Эй ты, желторотый! Будешь о моей бороде рассуждать, когда свою вырастишь, — если только я дам тебе время её вырастить, а это мы ещё посмотрим!

Шашаль понял, что маху дал, и говорит:

— Я не хотел тебя обидеть. Что хорошего в бороде? У дядюшки Тиофи её и вовсе нет.

— Оставь в покое мою бороду, слышишь ты?

— Но ведь ты же сам говоришь….

— Да, я говорю, что я — Старый Бородач. Понятно тебе? Старый Бородач! Что так спокойно смотришь? Иль не боишься меня?

— А чего тебя бояться? Ты ведь не злой, правда? И потом, дядюшка Тиофи говорит, что в шахте все между собой друзья-товарищи.

Слова Шашаля как-то странно подействовали на старика. Не поймёшь, то Ли досаду, то ли радость они вызвали. Он теперь примостился рядом с мальчуганом на корточках, как все старые углекопы, для которых собственные ноги — самая лучшая скамейка.

Старик долго глаз не спускал с Шашаля, а потом и говорит:

— Значит, ты никогда не слыхал обо мне? Ну что ж, тогда я сам расскажу. И, если тебе удастся отсюда выйти, можешь проверить, спросить там, наверху, обманул я тебя или нет. Тебе скажут, что, коли увидят где Старого Бородача- это, значит, меня, — надо ждать беды. Из тех, кто меня встречал, немногие живыми наверх выбрались. Когда я человеком был — много-много лет назад, — работал я углекопом, вроде твоего дядюшки Тиофи. Работник получше его был. И был здесь тогда мастер, который мне много вреда наделал. Уж так много, что я поклялся отомстить за все свои беды. И, когда я умер, вернулся я в шахту. Вот и хожу тут, а как заслышу, что где-нибудь земля трещит, так скорей туда. У меня слух-то хороший! Потому и говорят, что Старый Бородач беду предвещает. Где я покажусь, там наверняка несчастного случая жди. Сейчас вот слышишь, как земля давит и как трещит крепь? Земля, она тяжело давит…

Тут Шашаль не выдержал. Он весь побелел — только не от страха, а от возмущения:

— И ты мне спокойно об этом рассказываешь? И тебе не совестно? Где это видано, чтоб старый углекоп бросал товарищей в беде да ещё хвалился этим? Я сегодня первый день в шахте, а и то знаю, что, в случае несчастья, надо прежде всего думать о других. Ты ещё говоришь — боятся тебя. Да ты просто гадкий, отвратительный старикашка, вот ты кто!

У Шашаля даже слёзы на глазах выступили, до того он осерчал. Он отвернулся от старика, чтоб тот не видел, как он плачет. Такой нехороший, злой человек ещё подумает, что он испугался его!

Старик помолчал немного, потом смущённо так покашлял и потянул Шашаля за рукав:

— Чудной ты, малыш! Разве это я устраиваю взрывы и обвалы? Я ведь только предвещаю их.

— А тебе что, трудно предупредить о них заранее, чтобы люди успели выбраться? Кому ты мстишь? Мастеру, которого давно в живых нет, или своим товарищам по работе? Хорош углекоп, нечего сказать! Ты и живой-то небось был лодырь да пустослов, из тех, что всё только сулят: «Сегодня я маловато сделал, а вот увидите, сколько я завтра сворочу!» От таких толку чуть. Настоящий углекоп и после смерти не станет вести себя так подло, как ты!