Елизар, не утерпев, крикнул сыну:

— Епифан! А ну-ка нашу, горянскую!

Парень не спеша вышел на круг, посмотрел на сестру, поправил чуб, яростно грохнул коваными каблуками об пол и стремительно закружился. Лихой, веселый гармонист, склонив голову на плечо, с увлечением растягивал меха. Теперь плясали все ряженые.

— Пошли, мать! — Елизар подошел к жене и погладил бороду.

— Ну тебя к лешакам, не дури, — отстранила его та рукой. — Пусть пляшут молодые.

Наконец, ряженые высыпали на улицу. Епифан с Устиньей вышли их провожать. У ворот ее задержал «старик». Выждав, пока толпа скроется за углом, прошептал на ухо:

— Приходи завтра вечером на мост.

— Стану я к какому-то старику бегать, что мне, горянских ребят мало, что ли? — улыбнулась Устинья.

«Старик» поспешно стянул с себя бороду. Девушка смутилась: перед ней стоял тот незнакомый парень, которого она не так давно встретила в магазине.

— Придешь? — юноша с надеждой посмотрел на Устинью.

— А вы чьи будете? — спросила она несмело.

— Фирсов Сергей, может, слыхала? Наш дом стоит на площади.

— Знаю… С городскими мы не водимся, наши ребята не любят их.

— А мне какое дело, лишь бы ты меня любила, — Сергей сделал попытку обнять девушку, но та, упираясь локтями в его грудь, строго сказала: — Ишь ты, какой прыткий! Догоняй-ка своих, а то отстанешь.

— Придешь?

— Спрошу у тятеньки, — рассмеялась Устинья и, вырвавшись от Сергея, поднялась на крыльцо. Наклонившись на перила, долгим, внимательным взглядом посмотрела на юношу.

— Приду, — чуть слышно прошептала она.

Следующий день тянулся томительно долго. С утра Устинья вызвалась съездить с Епифаном за сеном, помогла сметать сено на крышу и вечером, подоив корову, ушла в светелку. Долго смотрела в висевшее на стене небольшое зеркальце, разглядывая смуглое, как у отца, лице с тонкими дугообразными бровями, темно-карие глаза, красиво очерченные губы. Откинув со лба прядь каштановых волос, улыбнулась, обнажая ряд ровных зубов. Оглядев мельком статную фигуру, стала одеваться. Выйдя за ворота, торопливо зашагала к мосту. На перекрестке двух улиц, где жили пимокаты и горшечники, ее остановил оклик.

Оглянувшись, Устинья увидела Осипа Подкорытова, поспешно идущего к ней.

— Устя, постой, — рослый, широкоплечий здоровяк, лихо сдвинув на затылок шапку, не здороваясь, хмуро спросил: — Куда пошла?

— А ты что за допросчик? — девушка гордо посмотрела на парня. — Куда хочу, туда иду.

— В слободку? — продолжал расспрашивать тот.

— А хотя бы и туда, тебе какое дело?

— Устя, если узнаю, что ты водишь компанию с городскими, пеняй на себя.

— Больно-то мне нужны они, — ответила та сердито и, слегка двинув плечом парня, шагнула вперед.

— Постой. У вас вчера ряженые были?

— Были, да сплыли.

— Епиха шибко хвалил там одного плясуна, поглядеть бы его охота, — сказал Осип загадочно и сжал губы.

— Приходи в церковь на паперть, покажу, он там с кошелем стоит, — сдерживая смех, ответила Устинья.

— Устя, если что узнаю, вот те крест, худо будет! — снова пригрозил Подкорытов.

Лицо девушки залил румянец.

— Ты не пужай, не пугливая, — круто повернувшись, Устинья поспешно зашагала к слободке.

Осип несколько минут постоял неподвижно. Заметив бегущую собаку, от злости запустил в нее камнем.

Устинья приблизилась к мосту. Солнце только что спряталось за увалом, окрашивая в розовые тона редкие облака, плывущие на север. Сверкала макушка соборного креста, и в тихом вечернем воздухе уныло бумкал церковный колокол. Выждав, пока пройдут подводы по мосту с хлебом, девушка перешла на другую сторону и неожиданно столкнулась с Сергеем.

— Устинька, — юноша взял ее руку, — а я думал, что не придешь.

Зарумянившееся лицо девушки выдавало радость.

— Замешкалась маленько… — вспомнив разговор с Осипом, она нахмурилась.

— Тебе никто не помешал? — заметив ее волнение, спросил Сергей.

— Нет, — неопределенно протянула девушка и, улыбнувшись, спросила: — Ноги не болят после вчерашней пляски?

— Хоть сейчас готов плясать, — весело ответил юноша и взял Устинью под руку. — Походим немножко? — Свернув с моста, они направились в один из переулков.

Над дальним бором выплывала бледная луна. На узкую улочку легли сумрачные тени. Выбрав одну из скамеек у ворот небольшого дома, Сергей с Устиньей опустились на нее. Девушка смотрела на звезды, которые то исчезали на небе, то появлялись вновь. На душе было легко и отрадно. В переулке послышался скрип снега, шаги. Устинья поправила платок и отодвинулась от Сергея.

Прошел какой-то парень и, пристально посмотрев в лицо девушки, неожиданно повернул обратно.

— Пора домой, — беспокойно сказала Устинья и поднялась.

— Кто это? — спросил Сергей.

— Наш горянский, Федотко, дружок Осипа.

— А кто такой Осип?

Устинья замялась.

— Парень один… мой ухажер, — улыбнулась она через силу.

— Ну, а ты?

— Не по душе он мне, — глаза Устиньи встретились со взглядом Сергея; Фирсов неожиданно обнял ее.

— Люб я тебе или нет?

— Не спрашивай, — тихо ответила девушка. — Хорошо мне с тобой. Так бы и просидела до утра. Вот только боюсь, как бы тебя не встретили кольями наши горянские ребята. Пойдем лучше стороной.

До дома Устиньи прошли задними улицами.

— Погоди маленько, — девушка скрылась на минуту во дворе и вынесла пятифунтовую гирьку на ремешке.

— Вот тебе оборона, тятин кистень. А то, может, переночуешь у нас в малухе?

Сергей отрицательно покачал головой.

— Нет, пойду. А гирьку возьму на всякий случай, может, пригодится, — и, помолчав, спросил тихо: — Где встретимся?

— Приходи на неделе. У нас девушки будут прясть, брату я скажу… да, пожалуй, он придет за тобой. Бойся Федотки, он, наверно, уже сказал Осипу, и ждут где-нибудь.

Сергей сделал попытку поцеловать Устинью, но та ловко вывернулась и закрыла калитку на крючок.

— Спокойной ночи.

Пимокаты и горшечники ложились спать рано, берегли керосин. Прислушиваясь к тявканью собак, Сергей прошел уже половину улицы. За углом крайней избы заметил двух человек, притаившихся за штабелем бревен, лежавших на берегу реки. Сергей почувствовал прилив сил, буйную радость предстоящей драки и смело шагнул к штабелям.

— Здравствуйте вам, разрешите прикурить, — услышал он насмешливый голос. Коренастый Федотко загородил дорогу, За ним стоял второй парень, лицо которого Сергей не мог рассмотреть. «Наверно, тот и есть Осип», — промелькнуло в голове.

— А ты ослеп, что ли, видишь, не курю. Если надо, прикуривай у приятеля. Отойди с дороги, — сказал он решительно.

— Ох, как вы меня напугали, шибко я боюсь!

— Хватит тебе с ним толковать, дай ему по загривку!

Сергей прикинул расстояние: от штабеля до насыпи — шагов пять. «Если ударить Федотку, можно будет проскочить». Недолго раздумывая, выхватил из кармана гирьку. Перепрыгнув через упавшего парня, метнулся к насыпи, но почувствовал сильную боль в ногах и скатился вниз.

Очнулся он глубокой ночью. Хотел подняться, но ноги слушались плохо. Пополз на насыпь. Вот и мост. Опираясь на перила, с трудом перебрался на ту сторону и побрел к своему дому.

На стук вышел Прокопий. Увидев едва стоявшего на ногах молодого хозяина, помог добраться до комнаты. Встревоженный Никита погнал работника за врачом.

— Кто тебя исхлестал? — сидя у кровати, допытывался он.

В соседней комнате горячо молилась Василиса Терентьевна:

— Пособи, пресвятая владычица, не оставь своей милостью раба твоего…

…За время болезни Сергей похудел, осунулся. Подолгу сидел у окна. Дышал на обледенелые окна в надежде увидеть Устинью. Однажды показалось, что она стоит на противоположной стороне улицы. Но мороз затянул стекло узором, и фигура девушки расплылась. Сергей торопливо соскреб лед, но улица уже была пустынна.