Одичавшая река в мгновение ока рассекла китайское войско на две части. Почти вся конница осталась на левом берегу и беспомощно смотрела, как из ближних лесов стали вылетать неисчислимые сотни, охватывая пехоту и колесницы широкой подковой. Императорское войско попятилось, но было поздно. Свежие лавы хунну обрушились на него, как песчаная буря, и началось побоище.

Тысячи стрел засвистели в воздухе, и каждая из них находила свою жертву. Подкова изгибалась все круче, словно сжимаемая невидимой исполинской рукой. И когда концы ее сомкнулись за спиной гвардии, император потерял сознание и упал лицом вниз…

Очнулся он от резкого незнакомого запаха, который, казалось, разрывал легкие. У-ди открыл глаза и увидел склонившегося над ним придворного лекаря. Лекарь держал в руке зажженный пучок ароматических трав. Рядом молча стояли князь Ли Гуан-ли и Чэнь Жун. Лица у них были окровавлены, доспехи порублены и помяты. Император посмотрел на них бессмысленным взглядом и заплакал.

— Проводите меня в шатер, — сказал он наконец.

Поддерживая под руки, его повели к шатру, навстречу попадались раненые солдаты. Они опускались перед императором на колени и целовали землю между ладонями.

В шатре император сказал:

— Я хотел бы сейчас вернуться на запад[49].

Ли Гуан-ли покачал головой:

— Не нужно предаваться отчаянию, о Луч надежды! Мы проведем в стране новый набор солдат и выставим войско вдвое сильнее прежнего.

— Ты же сам не веришь своим словам, Ли. Разве собранные толпы крестьян и ремесленников смогут заменить мою гвардию? — Император застонал, и слезы снова потекли по его лицу. — Неужели никто не вернулся с той стороны?

— Почти никто, ваше величество, — ответил Чэнь Жун, опуская голову, — Пробились из окружения только мы с князем, да с нами горстка конницы. Остальные убиты или утонули в Л юани.

— Белый тигр, — сказал император, глядя в одну точку, и еще раз с горечью повторил: — Белый тигр…

И никто не понял его, кроме князя. Мыча, как от зубной боли, У-ди некоторое время сидел неподвижно, потом сказал:

— Позовите Сыма Цяня. Он умен и может дать дельный совет. Пригласите также всех наших сановников.

Скоро шатер наполнился вельможами. Они с постными минами бесшумно проходили в приемную комнату и присаживались на корточки — одни дальше, другие ближе к императору, соответственно рангу каждого. Пришел и Сыма Цянь и скромно уселся в сторонке. Лицо у него было желтое и измученное.

Император обвел собравшихся мутным взглядом и заговорил без всякого выражения':

— Вы знаете, что мы потеряли весь цвет нашей армии. Хотелось бы услышать от вас слова совета. Говорите.

Первым поднялся двоюродный брат императора Тао-ди, обрюзглый старик с редкими ковыльными усами. Он не занимал при дворе никакой должности, но славился тем, что умел превращать в непотребный разгул любой императорский пир.

— Нас постигла временная неудача, — бодро начал Тао-ди, — Я считаю, что мы должны послать шаньюю богатый дар и заключить с ним перемирие. А тем временем мы соберем новое войско, и тогда шаньюю придется плохо. Я сказал!

— Но шаньюй может принять дары и тут же напасть на нас, — нетерпеливо возразил Чэнь Жун.

Вельможи с плохо скрываемой ненавистью посмотрели на начальника «молодых негодяев», однако никто не посмел осадить выскочку, столь бесцеремонно нарушившего придворный этикет. Стоит этому красивому наглецу шевельнуть пальцем, и завтра тебя обвинят в непочтении к священной особе императора.

— Чтобы шаньюй не напал на нас врасплох, мы запремся в крепости Май. Стены у нее достаточно надежны, — с важностью ответил брат императора.

Поднялся Ли Гуан-ли.

— Это недостойные слова, Тао-ди, — резко заговорил он. — Верно, мы потеряли почти половину нашей армии. Но и теперь у нас осталось сто пятьдесят тысяч боеспособных солдат. Это пятнадцать ван-ки, столько же, сколько и у шаньюя. Если армия переходит к обороне в укрытиях — значит, она утратила воинский дух. Шаньюй поймет это и, обойдя крепость, пойдет в глубь страны, чтобы грабить, жечь и убивать. Хочу еще добавить, "что с нашей стороны будет предательством бросить на растерзание хунну Ли Лина и его воинов «ста золотых». Ему нужна наша поддержка, иначе шаньюй обрушится на него всеми силами и уничтожит. Или вы думаете, хунну потерпят у себя в тылу Ли Лина, который отбил у них обозы, надеясь на нашу помощь? Я предлагаю сражаться!

— Сражаться бессмысленно! — перебивая друг друга, заговорили вельможи. Нужно сначала собрать свежее войско, а до этого заключить перемирие.

— Перемирие!

— Заключить перемирие!

Император движением руки остановил сановников:

— Послушаем, что скажет почтенный Сыма Цянь.

Историк поднял седую голову и, ни на кого не глядя, тихо сказал:

— Я присоединяюсь к князю. Мы не можем бросить в беде Ли Лина. Это значит попрать ногами солдатскую честь.

— Он говорит так потому, что в отряде Ли Лина его сын! — крикнул кто-то из вельмож, и вокруг поднялся злобный гул голосов.

— Ради спасения отечества можно и нужно пожертвовать небольшим отрядом, — сердито вмешался брат императора.

У-ди покосился на него и опять обратился к Сыма Цяню:

— Ну, а что же все-таки можешь посоветовать ты? Мы продолжаем сражение, а дальше?

— Я готов от всего сердца предложить вам свой план, ваше величество, но боюсь, что вы им не воспользуетесь. — Сыма Цянь покачал головой. — Вы должны пойти навстречу стремлениям народа, и тогда вся Поднебесная поднимется по вашему зову. Но к успеху приведет только твердость в принятии решения, ибо сомнение — гибель для всякого дела. В народе говорят: «Нерешительный тигр не стоит жалящей пчелы, и рысак, который топчется на месте, хуже самой захудалой клячи, которая хоть и медленно, но идет вперед».

Среди сановников пробежал ропот.

— Если поступить так, как ты говоришь, — недовольно сказал император, — рухнут вековые устои государства. Реку нельзя напитать солью, сколько ее ни высыпь. Народ не сделаешь довольным, сколько ему ни дай.

Император помолчал и махнул рукой:

— Ступайте все. Мы должны подумать…

Облако проплывало низко, и отряд Ли Лина вошел в него, как в молоко. Сразу стало холодно и сыро. Фигуры воинов казались расплывчатыми, серыми тенями.

Туман заглушал голоса и шаги, они звучали неясно, словно сквозь войлочную прокладку.

Пошел дождь, потом он сменился мелким колючим градом. Тропа обледенела. Идти дальше становилось опасно, и Ли Лин приказал сделать привал.

Усталые солдаты, мечами сколов наледь, засыпали прямо на тропе. Во сне они безотчетно поджимали ноги, потому что тропа вилась по узкому каменному карнизу.

Ли Лин тоже задремал, прислонившись спиною к скале. Перед ним горел небольшой костер, и сидевший рядом ординарец Сыма Гай изредка подбрасывал в огонь веточки кипца. Кроме кипца, на известковых скалах ничего не росло.

Костер излучал мягкое тепло, и, наверное, поэтому перед сомкнутыми глазами Ли Лина стали одна за другой проплывать забытые картины. Он увидел родную реку, тихую и зеркальную. На берегах ее шуршала зеленая осока и кудрявились плети бобов.

Ли Лин шел прибрежным лугом, заросшим имбирем, душистым ирисом и цветом шэгань. Над водой реяли ярко-синие стрекозы с выпуклыми, словно навсегда удивленными глазами.

К берегу, пугливо озираясь, подошел олень и стал пить. Напившись, он долго стоял задумчивый, и с его добрых губ падали медленные прозрачные капли. У Ли Лина был с собою лук, но он не стал стрелять, а только хлопнул в ладоши. И олень, закинув на спину тяжелые рога, в несколько прыжков скрылся в тополевой роще…

Сыма Гай коснулся плеча Ли Лина, и тот открыл глаза.

— Туман рассеялся, — сказал юноша.

Ли Лин поднялся на ноги, разминая занемевшую спину. Солдаты тоже нехотя вставали и принимались размахивать руками, пытаясь прогнать озноб.

Скоро отряд двинулся в путь. Скалы, нависшие над карнизом, были усыпаны каплями росы, похожими на зерна горного хрусталя. Изредка из-под ноги воина срывался камень и летел вниз, в бурлящий, белопенный поток. Течение реки было здесь настолько сильным, что даже большие камни делали несколько рикошетов, прежде чем погрузиться на дно.