Однажды Ильменгир вдруг заговорил об учении Будды.

— Меня оно не прельщает, — равнодушно заметил шаньюй. — Потому что не может ответить на вопрос: зачем живет человек? Наш бог — Суулдэ, и он лучше Будды. Когда мы уходим на Небо, он берет нас в свое войско, и мы продолжаем жить так же, как живем здесь. Удовольствия воина в битвах и пирах, смысл жизни хунну в том, чтобы быть на земле властелином.

— Ты прав, шаньюй, отец победы! — воскликнул Ильменгир. — Горе не удовольствиям, а слабым и безвольным!..

«Каким был мой младший брат», — про себя добавил шаньюй, и взгляд его подернулся туманом. Проклятое сердце до сих пор цепко хранит все, что было связано с Атакамом.

Когда шаньюй еще не был шаньюем и страной правил Атакам, между братьями часто вспыхивали ссоры. Одна из них врезалась в память особенно отчетливо. Атакам вызвал его к себе в Орду и стал упрекать в жестокости.

«Ты залил кровью все Черные горы, — гневно говорил Атакам. — Там, где ступают твои кожи, земля не родит ни травы, ни злака. Ты восстановил против нас все окрестные племена, из — за тебя мои воины вот уже третий год не снимают лат. Поклянись, что ты не будешь вести войн без моего позволения, — и я отдам тебе половину царства!»

«Половины мне мало!» — дерзко ответил старший брат»

«Тогда я велю казнить тебя!»

«Не посмеешь. Для этого ты слишком любишь меня. А главное — ты боишься крови, как беременная женщина. На, попробуй!» — И он протянул брату свой охотничий нож.

Атакам отшатнулся, в глазах его было смятение и гадливость…

Шаньюя вернул из воспоминаний грохот барабанов и тревожные крики за стеной шатра.

— Неужели началось? — сказал шаньюй.

И его догадку подтвердил сотник, вошедший в шатер:

— Китайцы выступили из крепости!

…В то утро по приказу Ли Гуан — ли во дворце собрались вельможи и военачальники. На князе были походные латы и шлем с черным султаном.

— Я буду краток, — начал князь. — Провиант в крепости кончился, и мы сегодня выступаем. Лучше умереть в бою, чем от голода…

Первое столкновение не принесло победы ни той, ни другой стороне. Бой длился до позднего вечера и затих с наступлением темноты.

В хуннуском стане, как обычно, полыхали бесчисленные костры; противный же лагерь тонул во мраке — очевидно, китайцам нечего было ни варить, ни жарить.

— Они вошью обедают, а ножку на ужин оставляют, — зубоскалили воины.

В шатре шаньюя шел военный совет. По левую руку от Грозы Вселенной, на подушке пониже, сидел Западный джуки — князь Ли Лин. Каганы исподтишка бросали на него ненавидящие взгляды. Зависть и обида клокотали в них, как ядовитая вода из соляных затхлых озер. Недавний враг, вчерашний пленный сидел сейчас рядом с шаньюем, а они, носители самых знатных имен, оставались в тени, словно худородные пастухи.

Каждый из каганов в душе вынянчивал мысль о мятеже, который он поднимет, возвратясь в родной улус. Но мысль эта была подобна хилому и трусливому ребенку.

«Вот если бы сговориться и выступить всем вместе», — думали каганы и тут же пугались собственного безрассудства: попробуй заикнись об этом хоть лучшему другу — и завтра будешь валяться с переломанным хребтом. Ведь из лучших друзей выходят самые лучшие предатели.

Поэтому никто не высказал ни слова недовольства, когда шаньюй объявил о назначении Ли Лина Западным джуки — князем и усадил его рядом с собой. Военный совет продолжался, как всегда, спокойно.

Шаньюй выслушал всех, у кого были свои соображения, потом заговорил сам:

— Вы знаете, что вчера из Орды подошли свежие силы. Я не двинул их в бой, хотя многие из вас настаивали на этом. Объясню почему. Недавно пленный шаман — звездочет нагадал мне победу, которую я одержу, но одержу ночью. Чтобы узнать, верно ли предсказание, я велел убить звездочета. Ведь известно: только тот прорицатель из врагов говорит правду, у кого на печени есть маленькая белая звезда. Она оказалась на месте.

Шаньюй усмехнулся, но никто, кроме Ли Лина, не понял этой усмешки. Китайский астролог и в самом деле гадал шаньюю по звездам, но он предсказал гибель хуннуского войска и был за это убит. Победу же шаньюю обещал совсем другой человек — Ки — дуюй Ли Лин. Это он посоветовал придержать свежие войска, а ночью двумя мощными лавами ударить неприятелю в тыл и погнать на укрепленный хуннуский стан. Сейчас, пока шел совет, прибывшая из Орды стотысячная конница уже обходила китайскую армию.

И когда в шатер вошел главный гудухэу Ильменгир, шаньюй приподнялся ему навстречу:

— Ну, удалось?

— Да, государь. Сотни готовы и ждут сигнала.

— Каганы, — оправляя на поясе меч, заговорил шаньюй, — ваше дело — достойно встретить бегущих врагов и сдержать их натиск. Ни один из них не должен вырваться из клещей. Ступайте по местам и стойте крепко!

Тесня друг друга, вожди покинули шатер. Скоро над равниной раздались первые рокоты барабанов. Они прозвучали в ночи, как вестники зла и смерти. Вслед за ними коротко взвыли трубы, и на минуту все стихло.

Но вот с китайской стороны донесся глухой рев и шум начавшейся битвы. С каждым мгновением он становился все громче, и внезапно на частокол лагеря хлынул из темноты первый вал отступавшей пехоты. Оставляя на кольях бесчисленные трупы товарищей, китайские солдаты с упорством муравьев карабкались на укрепление, преодолевали его и… падали в глубокий ров. (Сотни воинов под присмотром Ли Лина продолжали копать этот ров даже во время дневного сражения.)

Все новые и новые волны обезумевших людей накатывали на частокол и гибли — пронзенные стрелами, с переломанными костями, они тысячами копошились во рву, давя друг друга.

А железные тиски конницы за их спиной неотвратимо сжимались, и смерть была со всех сторон.

И когда на востоке едва затеплилась кровавая, как цветы сафлора,[68] полоска зари, все было кончено. И открылось тогда огромное поле. И сотни сотен раз вспыхнуло взошедшее солнце на рассеченных шлемах, на изрубленных латах, на влажных от росы обломках мечей.

Медленная зыбь Гобийской пустыни день за днем качала караван вьючных верблюдов. Караван шел на север. Верблюды были связаны друг с другом сыромятными бурундуками — поводами, продетыми сквозь ноздри. Раздвоенные копыта животных мерно и равнодушно вминали в песок высокие, уже поседевшие метелки чия и колючую карагану.

Степь была плоской, как поднос. Лишь кое — где торчал безлистый и каменно — твердый саксаул, да на фоне блеклого неба темнели сурчины — земля, выброшенная на поверхность сурками, любителями сладких луковиц. Смешно приседая и похрюкивая, зверьки усердно искали свой скудный корм и совсем не обращали внимания на проходивший мимо караван.

Северный ветер гнал навстречу перекати — поле. Они кувыркались по степи, как отрубленные головы.

Изредка с гортанным криком «пэк — ру, пэк — ру» проносились над головой стайки пустынных птиц саджей и, садясь неподалеку, сразу становились невидимыми, сливались с желтой трарой.

Впереди каравана ехал тысячный отряд всадников — хунну. Его возглавлял бывший сотник Ой-Барс, которому шаньюй повелел сопровождать за перевал, в страну Хягас, наместника и д жуки — князя Ли Лина. Вместе с наместником туда же направлялись двое динлинов — Ант и оружейный мастер Артай.

Анту перед отъездом был пожалован титул асо — верховного вождя[69]. Напутствуя его, Ильменгир сказал:

— Помни, участь твоего народа отныне в твоих руках. Постарайся удержать динлинов от безрассудного бунта против шаньюя. Его власть — не такое уж тяжкое бремя. И поверь, если твои соплеменники будут вести себя разумно, если они поддержат хунну в их походах, то каждый динлин станет богачом. У него будет много скота и рабов… Да, еще вот что: прежде чем принять какое — то решение, спроси совета у Ли Лина. Он мудрый человек… Да хранят тебя твои духи, асо!