Высвободив ноги из, стремян, Ант спрыгнул на землю и отбросил бич. Его |{онь упал на колени, и снег вокруг начал постепенно алеть: копье пробило ему шею почти насквозь.

— Дорежьте его, — тихо сказал Ант и, едва переставляя непослушные ноги, подошел к Угабару.

Изо рта Угабара тянулась струйка крови, а на лице застыло удивление. Шлем его с левой стороны был весь в трещинах, словно раздавленное крутое яйцо.

Угабара окружили родичи и понесли на сани.

Ант Бельгутай снял шлем и некоторое время стоял, глядя перед собой невидящими глазами. На его голову падал редкий снег, и светлые кудри асо казались седыми.

Подошел Артай и вложил в руку Анта повод своей лошади. Ант поднял взгляд:

— Вороного добили?

— Да. Поедем!

Ант кивнул и молча поднялся в седло. Дорогой он не проронил ни слова. В его памяти назойливо повторялись слова Ли Лина, сказанные однажды ночью: «Если ты изменишь хунну, шаньюй назначит на твое место другого человека, и тогда начнется самое страшное — братоубийственная война… Я очень высокого мнения о твоих соплеменниках, асо, но и среди них найдутся люди честолюбивые и завистливые».

— Так вот кто был первым, — вслух сказал Ант.

Артай удивленно посмотрел на него, но ничего не спросил.

На исходе третьего месяца в голых сквозных березняках затоковали краснобровые лесные петухи — тетерева. В полдень уже пригревало солнце, и прозрачные сосульки, срываясь с крыш, звенели, как серебряные запястья девушек. По ночам, оседая в оврагах, вздыхали и ухали снега. Ветер посвистывал в талых ветвях, скликая на косогоры ватаги синих подснежников. Другие цветы еще робели, боясь обмануться.

В одну из таких ночей ко дворцу Ли Лина пришел санный обоз. Его сопровождали две сотни конных динлинов во главе с асо. Хуннуский лагерь проснулся, и наиболее любопытные степняки сунулись было узнать, что лежит на санях. Но огромные, похожие на медведей бородачи из охраны бесцеремонно отогнали их, сказав только:

— Ясак для шаньюя.

С рассветом главный тархан, сборщик податей, в присутствии Ли Лина, Анта и шаньюева соглядатая Этрука принялся вскрывать привезенные тюки. Начали с монет и золотого песка. Мерой для взвешивания служил плоский железный слиток, равный двум китайским гинам.

Асо рассеянно смотрел, как золото и серебро перекочевывают с весов в замшевые мешки. Он ничего не говорил, когда чаша с драгоценным металлом заметно перетягивала, хотя знал, что каждая лишняя монета прилипнет к рукам тархана или Этрука. Такое безразличие озадачивало хунну и даже несколько умеряло их наглость.

Покончив с золотом, взялись за оружие. На снегу тускло заискрились груды мечей; снопами желтого камыша лежали стрелы, и, словно заостренные перья сойки, голубели каленые наконечники копий.

— Хороши ли они? — с сомнением спросил Этрук, поднимая с земли один из мечей и проводя по его жалу грязным ногтем.

Ант взял меч из его рук и, криво усмехнувшись, сказал по — тюркски:

— Давай сравним с твоим. Только береги голову.

Глаза Этрука оскорбленно блеснули, и он с готовностью обнажил свой клинок. Железо зазвенело о железо. Столпившиеся вокруг воины криками подбадривали соплеменника.

— Довольно, — через минуту сказал Ант. — А теперь взгляни на свой меч, Этрук.

Этрук посмотрел на клинок, и лицо его вытянулось: лезвие походило на петушиный гребень.

— Теперь ты понимаешь, что было бы с тобой, ударь я по шлему? — насмешливо спросил Ант.

Этрук покачал головой и пробормотал:

— Среди врагов я убил тридцать витязей. Вот этим самым мечом.

Кто — то из воинов взял иззубренный клинок, и он под удивленные возгласы пошел по рукам.

Когда были сосчитаны мечи, связки стрел и мехов, «око шаньюя» сказал с довольной улыбкой:

— А ведь я, асо, подозревал тебя в измене…

— И отправил через горы холзана?

— Ты знаешь об этом? Откуда?! — Глаза хунну стали злыми.

Ант засмеялся:

— Я умею угадывать мысли и поступки. Сегодня ты выпустишь вторую птицу, верно? И мы запьем добрую весть кувшином крепкого вина. Ты сказал, что в вашем стане его не осталось ни капли?

Я ничего не говорил. Я только подумал. — Этрук посмотрел на Анта с суеверным страхом.

— Сейчас придет обоз, — беззаботно продолжал Ант. — Встретим начало весны как следует!

…Обоз с вином и мясом пришел к полудню, и через два часа хуннуский лагерь был уже пьян. Сотники веселились в доме Ли Лина. Ант старался не смотреть на их красные рожи, лоснившиеся от жирной баранины и самодовольства.

Снаружи, из войлочных юрт, доносились нестройные песни хунну. В их надрывном пении, тягучем, как скрип колеса, Анту слышалось то ржание табуна, то посвист ветра, то хриплый верблюжий крик.

«Стоит мне шевельнуть пальцем, и от вас останется одна кровавая слякоть, — задыхаясь от ненависти и кислого запаха овчин, думал асо. — Мои люди выпили только по чашке, и каждый из них управится с десятком этих степных волков. Но — время, время!»

И Ант, стиснув зубы, держал на лице добродушное выражение, словно липкую непросохшую маску.

Матерый лось-одинец вышел на небольшую поляну и остановился, прислушиваясь. В ровном, плывучем шорохе кедров сторожкое ухо зверя ловило чуждые звуки: потрескивание сушняка и приглушенный не лесной шум. Лось понял, что по тропе идут люди. Он сошел в сторону и легко понес свое большое тело по зеленым моховым подушкам.

Его следы еще не успели заполниться водой, когда на тропе показался отряд всадников. На воинах были короткие меховые безрукавки и остроконечные войлочные колпаки с наушниками, какие носят азы, жители горных отрогов. О принадлежности всадников к этому племени говорили и их лица с синими полосами, нанесенными краской от крыльев носа к вискам. Синий цвет был у азов цветом войны.

Их предводитель — молодой широкоплечий мужчина в китайских латах — махнул рукой, и всадники растянулись вдоль тропы на три полета стрелы. Несколько воинов ловко, как бурундуки, вскарабкались на деревья и затихли в ветвях.

Вскоре встревоженно закричала сорока, потом послышался звон колокольцев, бульканье удил и приближающиеся человеческие голоса.

По тропе двигался караван вьючных верблюдов. Впереди него ехала сотня хунну и около десятка динлинов. Столько же всадников замыкало шествие.

Едва караван поравнялся с засадой, снова затрещала сорока, и перед головным отрядом с грохотом рухнуло несколько старых кедров. По лесу испуганно шарахнулось громкое эхо.

На караванную охрану посыпались стрелы и копья. Нападение было столь неожиданным, что хунну повернули коней в надежде пробиться назад. Но путь им загородили всадники с синими полосами на щеках. Завязалась рукопашная схватка.

Двое динлинов, оберегая друг друга от боковых ударов, первыми прорубали дорогу себе и уцелевшим хунну. Это были Артай и Сульхор.

Вчерашний дровосек действовал огромным топором, насаженным на длинную рукоять. Он бился неторопливо и истово, словно выполнял привычную работу. Азы падали под его топором, как подрубленные деревья.

— Держись, кузнец! — зычно покрикивал он. — Азы — как хунну… хак! — пятеро одного не боятся!..

Среди врагов яростней всех дрался всадник в китайских железных латах. Он рассыпал удары налево и направо, и не одна голова уже скатилась под копыта его коня. Было что — то знакомое в ухватках и посадке этого аза. Артай, пробиваясь к нему, лихорадочно вспоминал, где они могли встречаться. И когда они столкнулись взглядами, сердце у Артая екнуло: он узнал Угабара. Тогда же ему стало ясно, почему некоторые азы ругались во время сечи на понятном языке: они были переодетыми динлинами!

— На черное дело толкнула тебя зависть, Угабар, — бормотал сквозь зубы Артай, пытаясь мечом достать предателя через мешанину сгрудившихся тел.

Но заслон из нападавших вдруг расступился, и Артай решил, что времени терять нельзя. Слишком неравные были силы.