Всю ночь кричала сова, не давая нам спать. Утром я почувствовал сильную слабость. Ломило все тело. Ноги отказывались повиноваться. Я никому не сказал ни слова. Мы осторожно пошли гуськом. Ко мне подошел Минер, чтобы обсудить маршрут.

— Надо идти по тому берегу, по горе, — предложил я.

— Почему? — удивился Минер.

— Хорошая мысль, — поддержал меня Судейский.

— Неужели тебе не понятно, почему ты должен оставаться в хвосте? — спросил Минер.

— Какого черта вы играете в таинственность? — вскипел Судейский.

— Ты собаку слышал?

— Слышал.

— А если это охотники?

— Может, собака у пастухов?

— В таком месте? — спросил насмешливо Минер.

— А беженцы? — возразил Судейский.

— В таком месте? — с большей иронией в голосе повторил Минер.

— Что это за разговор? — вспыхнул Судейский. — Ты трусишь?

— Да, друг, — ответил Минер. — Да. Трушу. А знаешь, почему?

— Нет.

— Не хочу драпать без старика и девушек, если туго придется.

— И я бы не удрал.

— Мне и в голову не приходило сомневаться в тебе, — примирительно произнес Минер. — Я только сказал то, что думаю.

Судейский осмотрелся по сторонам и молча пошел за нами.

Выбираясь из района, занятого немецкой армией, мы, как обломки корабля, разбитого бурей, пытались всплыть на поверхность, но погружались все глубже и глубже в пучину чужеземных войск.

Судя по всему, теперь это были резервные части. Они шли по тому же пути, по которому раньше проследовали основные силы. В задачу резерва обычно входило прочесывание местности.

Прислонившись к хмурой скале, поросшей мхом, мы с Минером внимательно смотрели вверх. Там, над нашими головами, таинственно шумел лес. И вдруг я отчетливо различил новенькие мундиры альпийских стрелков. Их было двадцать два. Они почти сливались с зелеными листьями. Укрываясь в ползучей траве, мы осторожно отступили назад, предупредив остальных, что надо переменить направление.

Остановились в тени деревьев. Небо отсюда казалось темно-голубым, а солнце будто восседало на ветвях огромной сосны. В глубине ущелья, у самой реки, белел ствол одинокой березки. Меня неотступно преследовала мысль, почему именно меня взял с собой в разведку Минер. Может, почувствовал, как я ему предан? А может, Йована и Судейского он потому и оставил внизу, что в них был полностью уверен, а во мне — нет? «Нельзя его подозревать, — сказал я сам себе. — Он хитер, но открыт. Он наверняка сказал бы, если б думал иначе!» Я посмотрел на Минера, на его изрезанную морщинами коричневую шею, опаленную ветром, на его широкую спину и могучие плечи. О чем он сейчас думает?

Минер провел ладонью по лбу и загадочно посмотрел па меня.

— Пойти напиться, — сказал он. — Вот тебе бинокль. В случае чего — постучи по камню.

Минер ловко схватился за выступ скалы и бесшумно скользнул вниз. На дне ущелья гремела река, заглушая любой посторонний звук. На фоне мрачных скал Минер в своей темной одежде казался громадным валуном, беззвучно перекатывавшимся к реке.

Я сидел не шелохнувшись. Красноватые стволы сосен сверкали на солнце смолой.

Вдруг откуда-то сверху до моего слуха донесся характерный звук. Так стукается обо что-то твердое алюминиевая фляжка или котелок. Значит, как мы и предполагали, на скалах был бивак. Я осторожно стал ударять по камню. Вскоре вернулся Минер.

— Что-нибудь услышал? — спросил он.

— Звякнул металл о камень.

— Фляжка, — тихо произнес Минер. — Наверняка, здесь солдаты.

— Да?

— Высоко?

— Вон за теми тремя соснами на скале.

— Там у них лагерь.

— Ты уверен?

— Я так думаю, — ответил Минер. — Но лучше бы, конечно, в этом убедиться. У самой реки немцы не останавливаются. Они слишком осторожны, а шум воды мешает слышать.

— Но за водой к реке все же спускаются, — заметил я.

— Это точно. Но повара, если они там есть, могли запастись водой раньше.

Я не стал возражать. Было уже около десяти часов. Дорога каждая минута.

— Мы могли бы пойти наудачу, сразу, — предложил я. — Эта проплешина не так уж велика.

— Ты знаешь, как мы предупреждаем друг друга?

— Да, — ответил я и, выждав, когда не скрипела под ветром сосна, ударил камнем о камень. Затем ударил еще раз. Снизу чуть слышно до нас долетел ответный сигнал.

К реке мы спускались по очереди. Оглянувшись, я увидел Аделу, а за нею, метрах в четырех, — старика. Они время от времени останавливались, осматривались и осторожно скользили вниз.

Я быстро шел через открытую поляну, всматриваясь в редкие сосны: каждая из них могла быть засадой. Угрожающе вздымалась к небу скала. Утоптанная тропа вилась от реки к папоротникам и исчезала в густом кустарнике. Наконец мы вошли в реку. На другом берегу лес был еще гуще.

Напрягая память, я вспоминал тот день…

Прежде чем выйти к Пиве, мы долго лежали в лесу, усталые и грязные. Неподалеку текла река, но подползти к самой воде мы не могли. По тому берегу петляла тропинка. По обеим ее сторонам рос густой папоротник. Высокие деревья отбрасывали длинные тени. По этой тропинке мимо нас двигались гитлеровские войска. Немцы растянулись колоннами по одному. Это говорило о том, что они ничего не боятся. Мы лежали, укрывшись в буйной растительности, и наблюдали.

От мундиров колонна немцев была голубовато-зеленой. Мелькали короткие сапоги с широкими голенищами, за которые были засунуты ручные гранаты. Время от времени доносилась команда. Армейские лошади с трудом тащили тяжелое орудие. Погоняя их, свистели бичами ездовые. Солдаты генерала Лера успели загореть, их лица отливали медью. Правда, у каждого третьего лицо было худое и очень измученное.

И все это происходило в каких-нибудь тридцати метрах от нас. Мы слышали дыхание лошадей. Нас разделяла только река. Изредка кто-нибудь из солдат сбегал к ней вымыть руки или умыться. Кое-кто наполнял водой фляжку. Делали они это торопливо, с опаской поглядывая на наш берег. И нам, семерым, тогда казалось, что нас вот-вот обнаружат. Но солдат убегал, догоняя своих. Иногда долетал отрывистый начальственный возглас, то ли команда, то ли брань, адресованная отставшему солдату. Немцы, видимо, очень спешили. Но куда?

Однажды мы и на этой стороне каньона услышали немецкую речь. Значит, их войска находятся повсюду, на обоих берегах реки. «Не скоро, наверно, увидим мы хвост этого войска», — шепнул я Минеру.

Но часа через два колонна оборвалась. Наступила мучительная тишина.

— Эх, — произнес Судейский, — никогда я не верил басням о том, будто их было сто тысяч.

Он еще больше похудел с того дня, когда мы встретились. Штаны его превратились в лохмотья. Зато куртка, снятая с младшего немца, была совсем новая.

— Да, — согласился я, — много их сегодня прошло, а ведь это только часть. Вот уже три дня мы пробираемся сквозь них.

— Теперь я вижу, что мы что-то значим, — проговорил Минер.

— Ты хотел сказать: только теперь видишь, что мы за сброд, — заметил Йован.

— Я хотел сказать то, что сказал. Ради какого-то сброда не посылают сто тысяч. Сто тысяч посылают против армии, которая чего-то стоит.

— Ты слишком преувеличиваешь, — злорадно ответил Йован.

— Я солдат у тех, кто прорвался, — возразил Минер. — И не люблю менять командиров.

— У нас нет командиров, — настаивал Йован. — Они все погибли.

Минер вдруг подошел к нему вплотную и молча уставился в его глаза. Затем, с трудом переводя дыхание, чеканя каждое слово, сказал:

— Они прорвались.

— Если они прорвались и бросили раненых…

Под суровым взглядом Минера Йован осекся. Все молчали. Да, Минер был комиссар из комиссаров. Мы ждали, что он ответит.

— Ты не знаешь, что говоришь, — произнес он. — Прорвались те, кто мог и как мог.

— Почему? — спросил Йован, пристально глядя на него.

— Потому что необходимо было прорваться тем, кто может.

— Это трусливый ответ.

Я сидел на земле, но, предвидя недоброе, подошел к Минеру.