В последующие столетия представление о единстве русской (древнерусской) народности продолжало все более и более крепнуть. И это происходило уже в период, когда Древнерусское государство стало дробиться на части, вступило в полосу политической феодальной раздробленности. Разве это не прекрасная иллюстрация того, что сложение народности и история государства — хотя и связанные друг с другом, но все же особые процессы?

До недавнего времени вопросами образования древнерусской народности в широких, хронологических рамках, охватывающих и тематику славянского этногенеза, занималась главным образом лингвистика — такие ее отрасли, как сравнительно-историческое языкознание, диалектология, изучение топонимики, «лингвистическая география». При этом обычно учитывались и исторические свидетельства о древних славянах и Руси, как известно, очень неполные и во многом противоречивые, но так или иначе конкретизирующие некоторые соображения, основанные на лингвистическом материале, ориентирующие их во времени и пространстве. Историко-лингвистические разыскания в данной области имеют без малого уже двухсотлетнюю традицию.

Здесь нет необходимости заниматься историей этих разысканий и разбором тех многочисленных и разнообразных соображений, к которым они приводили. Труды ученых XVIII–XIX вв. представляют сейчас в своей значительной части лишь историографический интерес. В их основе лежали далекие от истины представления о развитии человеческого общества, и в частности ложные, искусственные концепции глоттогонического и этногенетического процессов.

На рубеже и в начале нашего века в русской науке особенно большое значение имели исследования А. А. Шахматова. Такие его историко-филологические работы, основанные на огромном фактическом материале, как «К вопросу об образовании русских наречий и русских народностей»,[4] «Исторический процесс образования русских племен и наречий»,[5] «Древнейшие судьбы русского племени»[6] и многие другие, в течение нескольких десятилетий пользовались широким признанием. Интересные исследования принадлежат младшим современникам А. А. Шахматова: историкам и филологам А. Л. Погодину и академику А. И. Соболевскому, автору в высшей степени спорной славяно-скифской гипотезы происхождения древних славян.

Языком и историей древнерусской народности много занимались и продолжают заниматься советские лингвисты А. М. Селищев, Л. П. Якубинский, С. П. Обнорский, Р. И. Аванесов, А. Л. Булаховский, И. И. Борковский и др. Особенно следует отметить работы Ф. П. Филина, посвященные древнейшему периоду истории славянского языка, его происхождению, диалектам древнерусских племен, вопросам сложения древнерусского языка. Ф. П. Филин вышел из школы Н. Я. Марра, что обусловило как некоторые слабые стороны его исследований 30—40-х годов, так и сильные стороны этих и последующих исследований, прежде всего неуклонное стремление рассматривать языковый материал в рамках закономерностей исторического процесса. Наиболее последовательно это осуществлено в обобщающей работе Ф. П. Филина «Образование языка восточных славян»,[7] речь о которой еще не раз будет идти ниже.

Отдавая должное тому вкладу, который внесла лингвистика в изучение процесса образования древнерусской народности, вместе с тем нельзя не указать на обычный для языковедческих работ недостаток: вольное или невольное стремление поставить знак равенства между историей языка и историей народности, в то время как эти тесно связанные между собой явления далеко не тождественны. История языка отражает, если можно так выразиться, лишь господствующее направление в истории образования народности, оставляя без должного внимания многие существенные стороны процесса.

Так, несмотря на то что наши представления о древнем, до-славянском населении Верхнего Поднепровья — восточнобалтийских племенах — основываются преимущественно на лингвистических (гидронимических) данных, языкознание оказалось не в силах правильно определить, какую роль сыграли эти племена в образовании древнерусской народности. Балтийский субстрат в дошедших до нас памятниках древнерусского языка еле заметен, в ряде случаев спорен. Между тем восточные балты послужили в свое время мощным компонентом древнерусской народности. Еще меньший след в истории языка оставила ассимиляция древнерусским населением ряда финно-угорских группировок в глубинах Волго-Окского междуречья и на Новгородском Севере. Если бы отсутствовали исторические, археологические и этнографические свидетельства, говорящие об ассимиляции мери, муромы, веси и некоторых западных финно-угорских группировок, то на основании языковых данных было бы известно лишь о том, что на северных и северо-восточных окраинах древнерусской территории до прихода туда славянского населения жили финно-угры. Вопрос об их дальнейшей судьбе, о том, куда они делись в X–XIV вв., были ли они ассимилированы или, подобно некоторым другим родственным им племенам, отошли на север и восток, оставался бы без ответа.

Сказанное справедливо не только в отношении оценки компонентов древнерусской народности. Давно известно, например, что древний болгарский (тюркский) язык оставил лишь еле заметный след в качестве суперстрата в болгарской славянской речи, тогда как роль аспаруховых болгар в истории балканских славян и их раннесредневековой государственности была бесспорно весьма значительной.

Подобных примеров можно привести немало. Они говорят о необходимости постоянно корректировать показания лингвистики с помощью данных, добытых при изучении других источников. В неменьшей мере это относится к выводам, сделанным по известиям древних или средневековых авторов и тем более по археологическим данным, нередко еще более лоскутным и изобилующим лакунами, чем письменные свидетельства, относящиеся к эпохе сложения народностей.

Наука знает случаи комплексного использования различных источников при решении вопросов древней и средневековой истории. Наиболее ярким примером среди них являются труды выдающегося чешского славяноведа начала нашего века Л. Нидерле, уделявшего значительное внимание восточнославянской и древнерусской тематике.[8] Если слависты-филологи, как уже указано, нередко согласовывали свои выводы с историческими свидетельствами, то Л. Нидерле широко использовал, помимо этого, также археологические, антропологические и этнографические данные. Комплексное их исследование привело Л. Нидерле к ряду объективных решений. По полноте охвата источников его труды не имеют себе равных. По тому же пути, привлекая различные данные, шел польский славист Т. Лер-Сплавинский. Но его исследования по сравнению с трудами Л. Нидерле ограничивались более узкой тематикой — вопросами происхождения славян и историей польских языка и народности.[9]

Нужно, однако, иметь в виду, что комплексные исследования, подобные трудам Л. Нидерле, в настоящее время и тем более в будущем вряд ли возможны. Если объем исторических (письменных) свидетельств о древних славянах и Руси за последние 50 лет существенно не изменился, то количество информации, которой располагают лингвистика, археология, антропология, увеличилось в десятки раз. Методика изучения лингвистических, археологических, антропологических данных значительно усложнилась. В результате всего этого вопрос о взаимном корректировании выводов, полученных на основании исследования разных источников, решается сейчас иначе, чем во времена Л. Нидерле, — не столько посредством комплексного изучения различных источников, сколько путем учета и согласования выводов, полученных в итоге специальных исследований.

Как уже указывалось, процесс образования древнерусской народности в своей значительной части протекал за нижней хронологической границей исторических познаний авторов русской летописи. Сведения, сообщаемые ими о расселении славян по Восточно-Европейской равнине, представляют собой не более чем отголосок давно забытых преданий. Среди сообщений о славянах и русах, принадлежавших восточным и другим древним авторам, также отсутствуют какие-либо определенные данные, освещающие ход сложения древнерусской народности в I тыс. н. э. Основная историческая канва этого времени, хронологические и территориальные вехи в жизни восточных славян прослеживаются преимущественно по археологическим данным. При этом следует указать, что по мере накопления археологических материалов, особенно за последнее время, выводы, из них вытекающие, все более и более согласовываются с соображениями, высказанными лингвистами.