В жаркий летний полдень 1606 года тревожно гудели колокола над древним городом Путивлем. Созывали бедный люд идти на Москву против хитрого и жестокого царя Василия Шуйского.

Во главе великого похода — воевода Иван Болотников.

А на берегу речки Сейма, что течёт подле города, сидел мальчишка Ива, сам с собой разговаривал.

— Кабы попасть в то войско! Да разве дед Макарий пустит? Убежать бы можно — деда Макария жалко. Вовсе стал плох глазами. Пропадёт один. — Вздохнул Ива: — Знать, не судьба…

В реке словно шлёпнул кто-то большой ладошкой. Насторожился Ива. Должно быть, щука играет.

В реке у Ивы расставлена всякая рыболовная снасть. Донные удочки стерегут сома иль налима. На щуку плавает живец.

Одна беда — малость рановато. Солнце стоит высоко. Нет настоящего клёва.

Но у Ивы и на такой случай есть снасть.

Срезал Ива два удилища. Снарядил как следует. Под камнем копнул дождевых червей — готова нажива. Свистнули две лесы. Булькнуло негромко в воде. Качнулись поплавки, застыли.

Минуты не прошло, один — нырь под воду. Аж круги побежали. Не иначе, крупный окунь или щурёнок немалый!

Рванул Ива сгоряча удочку — и нет той тяжести, что должна быть от большой рыбы.

— Сорвалась!

Ухватил конец лесы с крючком, а на нём — добыча.

Да какая!

Извивается на крючке ершишка меньше Ивиного мизинца.

Слов нет, из ершей уха — одно объедение. Так не из таких же! Этого не то что очистить — с крючка снять мудрено.

Возится Ива с сердитой колючей рыбёшкой, бормочет:

— Принесла нечистая сила! Только тебя и ждали.

Едва успел снять ерша и бросить в реку — второй поплавок нырнул.

Дёрнул Ива удочку и плюнул с досады.

На крючке — ершишка меньше первого. Ну что тут будешь делать?!

Засмеялся кто-то за Ивиной спиной:

— Знатный улов!

Подскочил от неожиданности Ива. Один на берегу сидел.

Глянул — сзади человек верхом на коне.

Ладно одет, нарядно. На боку сабля в серебряных ножнах играет драгоценными каменьями.

Насупился Ива.

Смолчал однако. Богатые всегда так: иной и посмеяться может, вроде добрый, а чуть не по нему — плетью поперёк спины или сапогом в зубы.

Уставился на Иву тот, чужой. Смотрит. У Ивы от волнения руки сделались деревянными. Совсем не слушаются.

— Экий ты, брат, неловкий! — сказал досадливо чужой.

И — час от часу не легче — спрыгнул с лошади:

— Дай мне.

Взял крючок. А ершишка как встрепенётся! И незваному Ивиному помощнику острым хребтом — в палец.

Охнул тот. Ершишку бросил, палец в рот сунул.

Ива не утерпел, фыркнул. Больно смешно вышло.

Чужой на Иву сердито:

— Каши берёзовой давно не пробовал?!

На палец посмотрел. На пальце — кровь. На Иву глянул: тот боком, боком — в кусты норовит.

Засмеялся вдруг опять. Не поймёшь: над собой ли, над Ивой или над обоими вместе.

Отцепил-таки ершишку. Пустил в воду.

— На, рыбак, — протянул удочку.

А сам подле Ивы на камень сел. Достал глиняную трубку, табак. Закурил.

Покосился Ива на человека с дорогой саблей. Подумал: «От греха уйти бы надо. А ну как осердится?»

Решил: «Подожду. Авось долго не просидит».

Пустил незнакомец колечко дыма.

— Здешний?

— Нет, — ответил Ива.

— Издалека?

Пожал Ива плечами:

— Не знаю.

— Дом-то где?

— Нету дома.

— А отец с матерью?

— И их нету.

— Кто же есть?

— Дед.

— Отец, стало быть, твоего отца или матери?

— Не, чужой.

— Занятно получается. Ни дома, ни отца, ни матери. Дед есть и тот чужой. Не пойму что-то.

«Эка прилип, смола!» — подумал Ива.

И, хочешь не хочешь, объяснил:

— Тятьку с мамкой вовсе не помню. Померли, когда был маленьким. Меня тогда дед Макарий и подобрал на дороге. С той поры вместе ходим.

— Чем кормитесь?

— Дед Макарий бумаги пишет…

— Какие?

Что тут мог сказать Ива? Ходили они по деревням и сёлам, и писал дед Макарий по просьбе всякого бедного люда кому что надо. Кому письмо, кому нужную бумагу, а более всего жалобы да челобитные на богатых, от которых бедному человеку житья не было.

Промолчал Ива.

А чужак оказался догадливым:

— Небось сочиняет всякие прошения?

У Ивы вовсе пропала охота ловить рыбу. И человек с саблей нахмурился. Принялся раскуривать погасшую трубку.

«Должно, понял, на кого прошения-то, — подумал Ива. И решил: — Клёва всё одно нету, тут ещё этот сидит нагоняет страху, Поди разберись, что у него на уме. Надобно сматывать удочки. Далеко нельзя: дед Макарий велел дожидаться здесь, так хоть податься в сторонку».

Только взялся за удочку — поплавок нырь в воду. А там под водой кто-то ка-а-ак дёрнет леску! Ива чуть удочку не выронил.

Подсёк — затрепыхался на берегу окунь фунта полтора весом. И пошло! Только успевай таскать. За малое время наловил окуней десятка полтора.

А потом снова как отрезало. Ни одной поклёвки.

Вытер Ива со лба пот. Полюбовался на свой улов. Такое не совестно показать деду Макарию.

Оглянулся на чужака, про которого забыл даже. Тот похвалил:

— Рыбак ты, оказывается, хоть куда! — И приказал: — Чисть рыбу. Я за хворостом схожу.

Шмыгнул носом Ива: чудеса!

А незнакомец кинул на землю саблю в серебряных ножнах и вправду пошёл за хворостом.

Чистит Ива окуней. Сам нет-нет да и поглядывает на своего незваного и непрошеного помощника.

Тот натаскал сухих веток. Снял с пояса дорогой нож. Вырезал две рогатки. Забил их в землю. Наладил перекладину. Разжёг костёр. И, набрав воды в котелок, над костром котелок подвесил.

Закипела уха, приманивая вкусным запахом.

Стал Ива поглядывать в сторону, откуда должен был прийти дед Макарий.

Угадал незнакомец, кого ждёт Ива. Спросил:

— Дед твой не шибко сердитый? Не прогонит меня?

— Тебя прогнать? — засмеялся Ива. — Коли ты нас не тронешь, на том спасибо!

— Чего ж я вас должен трогать?

— Нас завсегда такие, как ты, гоняют. А то и прибить норовят. «Чего, мол, тут шатаетесь? Высматриваете, что плохо лежит?»

Поднялся незнакомец. Нацепил саблю. Иве прямо в глаза глянул:

— А если бы таким по шапке, поди, рад был бы, а?

Струхнул Ива — ишь чего допытывается!

Хотел стрекача дать, да услышал шаги, которые узнал сразу.

— Деда, сюда иди! Я тут! — закричал на радостях.

Подошёл дед Макарий. Не подал виду, что удивился незнакомцу.

Поклонился не больно низко:

— Здравствуй, государь!

— И ты здоров будь, — отозвался тот и улыбнулся. — Малый твой добрую ушицу сварил. Коли позволишь, отведаю.

Сощурился дед Макарий, разглядывая гостя. Росту высокого. В плечах широк. Сабля в серебре, переливается драгоценными камнями.

— Ежели не шутишь, садись, — ответил.

— Какие шутки. С утра во рту маковой росинки не было.

— Еда-то наша не барская. Небось такого есть не приходилось.

Незнакомец усмехнулся:

— Всякое бывало.

— Коли так — сделай милость.

Снял Ива котелок с костра. Дед Макарий вынул из сумки хлеб. Сели все трое вокруг котелка.

Дед Макарий отхлебнул первую ложку. Да ним — гость с Ивой.

— По вкусу ли наша ушица?

Не вытерпел Ива:

— Так он её сам сварил!

Не донёс дед Макарий второй ложки до рта.

— Провалиться мне на месте! — поклялся Ива. — Рыбу, верно, я наловил и почистил. А остальное всё он: и натаскал хворост, и рогатки сделал, и сварил уху.

Ничего не сказал дед Макарий. Только ещё пристальнее стал поглядывать на незнакомца.