Он самодовольно хихикнул, радуясь своему каламбуру и тому важному обстоятельству, что наконец-то ему удалось схватить этого таинственного партизанского разведчика.

Кирьяков понял, что для него теперь все кончено. Запирательство, игра в невинность — все это пустая трата времени. Он окинул быстрым взглядом кабинет, на мгновение остановился на окнах, еще не зарешеченных, и стремительным прыжком, очутился возле них.

Оставалось сделать один скачок на подоконник, проломить ударом кулака раму и… Но из-за оконных портьер вдруг словно бы вынырнули два дюжих эсэсовца и разом на него навалились.

Пока Сергея Кирьякова накрепко скручивали веревкой по рукам и по ногам, Курт Амедей фон Качке удовлетворенно хихикал, скаля свои крепкие и острые, как у хорька, зубы.

А когда связанного Кирьякова эсэсовцы втиснули в кресло, он сказал:

— Мы сейчас, «товарич Днепр», будем вести с вами замечательный разговор… Важный разговор… Конфиденциальный разговор… Нихт вар?

Кирьяков ничуть не сомневался в том, что Хорь поведет с ним разговор по-своему, по-хорьковому. Но он и не подозревал, какой неожиданный оборот примут события и какую тему беседы с ним изберет полковник Качке.

Он думал сейчас об одном: кто предал его? А. может быть, никто и не предавал — он сам сделал важное, но незамеченное им упущение? Какое? При каких обстоятельствах?..

Лихорадочные мысли наплывали, сталкивались меж собой в то время, как полковник Качке шагал по кабинету, все больше и больше возбуждаясь. Пузырь со льдом Качке швырнул в угол: внезапно возникшая горделивая мысль оказалась лучшим средством против головной боли.

«Да, да, только так… только так», — думал он и все больше убеждался в том, что нашел способ окончательно разделаться с партизанским отрядом, как он уже разделался с советским десантом. О, удачно осуществить задуманную тонкую операцию по уничтожению партизан — значит подняться по лестнице карьеры на очень высокую ступеньку. Тут пахнет не просто железным крестом, как в деле с десантниками, нет, о нет!.. За это дело он добьется места гаулейтера и не где-нибудь, а на благословенном побережье Средиземного моря, во Франции, среди виноградников Бургундии, где на каждом шагу не таится партизан с наведенным в голову немецкому колонизатору дулом пистолета…

— Это замечательный план, это гениальный план, — пробормотал Качке и вдруг, резко повернувшись, остановился перед Кирьяковым.

К удивлению молодого партизана, герр Качке смастерил на своем лице дружескую улыбку и радушное благорасположение.

— Я говорил, — начал он, — у нас будет очень конфиденциальный разговор… Но я буду добавлять также — конфиденциальный и дружеский. Нихт вар? Очень дружеский…

Взгляд его вдруг переметнулся к рации, стоящей в углу кабинета на ломберном столике возле дивана.

— Вы, конечно, герр Кирьяк, имеете знакомство с настоящим музыкальным кастен[3]. Нихт вар?

Он помолчал.

— Цели, которые вы, герр Кирьяк, имели перед собой, — продолжал в дружелюбном тоне полковник Качке, — неожиданно пересеклись с целями, которые я имею перед собой… Нихт вар?

— Нет, — ответил Кирьяков, действительно, ничего не понимая.

— О, вы сейчас будете все очень хорошо понимать, — с ласковой ухмылкой сказал Качке-Хорь. — Но прежде я имею намерение говорить вам так: вы — человек молодой, перед вами еще очень большая жизнь пройдет… Но жизнь большая не есть красивая без крупного богатства и без высокого положения в карьере… Нихт вар? Комфорт, шикарные женщины, вилла, например, на берегу синьяго, как у вас говорится, моря, быстроходная яхта для прогулки с друзьями по всем морям и океанам… О, это есть, действительно, красивая и полная приятных, волнующих ощущений жизнь… Нихт вар?..

У Кирьякова глаза все больше и больше округлялись: он решительно не понимал, к чему сие красноречие герра полковника и куда он, герр полковник, клонит?

«Что-то уж больно распелась эта сирена, — подумал он. — Надо быть настороже».

А полковник Курт Амедей фон Качке пел и пел, и перед глазами Кирьякова рисовалась одна картина за другой его великолепной, шикарной, красивой, ослепительной жизни, жизни в виллах, на увеселительных яхтах, во дворцах, одним словом, нечто сказочное, но, конечно, при условии, если… если…

— Если герр Кирьяк сделает одну маленькую, ну, совсем ничтожную услугу, — закончил Качке свое словоизлияние и замолчал выжидая.

— Какую? — осторожно спросил Кирьяков, все еще не улавливая мысли Хоря.

Но для полковника Курта Амедея фон Качке давно было уже все ясно. Впервые эта мысль промелькнула у него во время беседы с Сюлькой-горбуном, а сейчас она обрела вполне четкие контуры.

И эта мысль сводилась к следующему.

Он, полковник фон Качке, заставит «Днепра», с помощью ли посулов или пыток, но, во всяком случае, заставит его вызвать по рации весь партизанский отряд в определенное место для якобы неотложной операции… Например, для разгрома карательной экспедиции, будто бы выступившей в поход против партизан. Партизаны, услышав от своего разведчика о выступлении карательной экспедиции, конечно, воспользуются случаем устроить засаду и разгромить ее, тогда как в засаду попадут партизаны и все, все до одного будут уничтожены, в том числе и сам герр Кирьяк, и, может быть, как раз в тот момент, когда в своем радужном воображении он станет выплывать на яхте в открытое море.

Курт Амедей фон Качке про себя хихикнул, его узко посаженные глазки хоря блеснули хищно и плотоядно.

О, это ультрагениальный план! Ни одного партизана в его секторе! Полное уничтожение! И в результате, самое главное, самое заветное: чины, награды, место гаулейтера или, в крайнем случае, его помощника на берегу ласкового, бирюзового моря, напоенного ароматом цветущих оливковых рощ.

Мысли полковника становились все более приятными, все более захватывающими. Вот что значит удача!.. Фарт, как говорят янки, для которых нынешняя война, действительно, является фартом, доходным бизнесом… Они умеют мейк моней[4] и жиреть, не проливая капли крови.

Полковник фон Качке усмехнулся, вспомнив, как он ездил в Швецию принимать каучук и олово, свинец и вольфрам, да и многое другое стратегическое сырье, проданное Америкой будто бы шведскому правительству, на деле же через шведско-германский картель переданное на заводы Болен фон Круппа.

И, может быть, снаряд, пущенный из орудия, изготовленного с помощью американского сырья, разнес не один десяток джи-ай онкль Сэма[5]. О кей! Шурли!

Да, эта мысль настолько развеселила полковника Качке, что он вдруг громко расхохотался, к удивлению Сергея Кирьякова.

Да, именно, фарт, удача. Надо только не упустить удобный случай…

— Вы есть замечательный конспиратор, герр Кирьяк, — польстил Качке, приготавливаясь изложить главную суть задуманного им дела.

Но он начал издалека.

— Германия умеет отдавать справедливость даже врагам, — сказал Качке в том же дружелюбном тоне. — Но друзьям она очень благоприятствует («пока они ей нужны», — мелькнула тут же мысль), то есть благоволит, герр Кирьяк… Возносит их очень высоко… Награждает… Предоставляет богатую и красивую жизнь, о которой я уже вам имел говорить… Нихт вар?

«К чему это он клонит? Чего от меня хочет?»— думал Кирьяков.

Сделав такое вступление, полковник Качке изложил перед Кирьяновым свой план разгрома партизан во всех его формах, а затем счел необходимым наглядно показать и обратную сторону вычеканенной им красивой медали, то есть то, что ждет того, кто вздумал бы не исполнить требования Курта Амедея фон Качке.

С этой целью он подошел к стене, занавешенной бархатными тяжелыми портьерами, и отдернул их. В стене показалась наглухо закрытая дверь.

Кирьяков с интересом наблюдал, что будет дальше.

— Смотрите! — сипло прохрипел Качке и ударом ноги распахнул дверь.