Лодка сильно задрожала, и винт за кормой загудел от быстрого вращения. Сначала очень медленно, потом все быстрее и быстрее растет диферент на нос. Пузырек диферентометра подходит все ближе к границе шкалы прибора. Наконец он скрылся за металлической обоймой. Трудно судить о величине диферента — прибор уже ничего не показывает, но каждый из нас, затаив дыхание, чувствует, как диферент продолжает расти. По палубе покатились какие-то тяжелые предметы, это показывает, что диферент слишком велик…

Инженер-механик Смычков хватает меня за руку и с тревогой напоминает, что диферент увеличивать больше нельзя — может разлиться электролит аккумуляторов, и тогда все кончено… Батарея замкнется… Пожар, взрыв…

Напоминание излишне. Я отлично помню об этом и сам, но надеюсь, что прежде, чем все это произойдет, мы сумеем вырваться из цепких объятий сети.

Диферент все увеличивается. Нервы напряжены до предела. Командиры аккумуляторных отсеков Зубков и Облицов, низко склонившись над открытыми лючками аккумуляторных ям, застыли, направив электрические фонарики на крышки контрольных элементов. Наблюдающему со стороны показалось бы, что они вот-вот крикнут то, что всех приведет в ужас. У меня такое ощущение, будто я тоже не выдержу и прикажу остановить ход. Холодный пот выступил на лбу. Не видя стоящего рядом боцмана, я слышу его хриплое дыхание. Сзади меня тоже кто-то тяжело дышит. Сильная сухость во рту вызывает какое-то неприятное колючее ощущение в горле. Вдруг легкий рывок — и быстрое изменение диферента. Пузырек диферентометра снова показался из-за «железки» и побежал к нулевому делению шкалы, стрелка глубомера вздрогнула, пошла влево…

— Вырвались! — почти одновременно не воскликнули, а скорее прохрипели несколько человек, стоящих возле меня.

— Держите глубину тридцать метров, — приказываю я боцману, который уже перекладывает рули.

Но мы не вырвались. Мы только оторвались от сети. Теперь мы пробуем обойти сеть, но это тоже не удалось. На двадцатой минуте, после тщетных поисков прохода, скользнув бортом вдоль сети, мы снова за что-то зацепились. Лодка потеряла ход и стала тонуть кормой. Видимо, течение прижало ее бортом к сети. Но на этот раз нам удалось развернуться перпендикулярно к сети для того, чтобы не намотать ее части на винт.

Не зная конструкции сети, перед которой мы оказались, трудно решиться на вторую попытку обойти сеть.

Решаем предпринять еще одну попытку вырваться в море, поднырнув под сеть. Отдаю приказание идти на предельную глубину погружения. Медленно пошли на глубину, с небольшим диферентом на нос. Внимание всех стоящих в центральном посту снова приковано к контрольным приборам управления лодкой. Наверху, где-то в глубине фиорда, опять послышались взрывы. Каждый взрыв сопровождается миганием электрических лампочек, над нашей головой осыпается пробка с теплоизолирующего покрытия. Но никто уже на это не обращает внимания. Так бывает всегда, когда человек оказывается в большой опасности — все его внимание сосредоточивается на главном, что решает успех борьбы. Сейчас у нас только одна неотступная мысль: во что бы то ни стало прорваться через сеть.

Еще одно неприятное обстоятельство дает себя знать — недостаток кислорода в воздухе. По себе чувствую, как трудно двигаться, каких усилий стоит сосредоточиться. Сердце учащенно бьется. Началась одышка. Так дальше нельзя. Люди, находящиеся в трюмах, обливаются потом; они совершенно обессилели, дышать там еще труднее.

Начинаем очередной штурм сети. Лодка мерно вздрагивает от работы главного мотора, обычный легкий свист встречной струи воды за бортом действует на нервы успокаивающе, но напряжение не снижается, оно даже возрастает по мере того, как мы все ближе и ближе подходим к сети.

Боцман, на которого устремлены все взоры, первый может почувствовать малейшее изменение в поведении лодки. Но он стоит спокойно, лодка послушна ему. Он держит заданную глубину и диферент. С момента, как был дан малый ход, прошло около десяти минут.

И вот лодка снова плохо слушается управления. Диферент пошел на нос. На предельной глубине погружения все та же сеть. Думаю: «глубоко опущена, проклятая». Остановив ход, выжидаем момент, когда лодка, погрузившись еще глубже, выровняется. Но ведь более минуты нельзя оставаться без хода: продолжая погружаться, лодка начинает испытывать слишком большое забортное давление. Сильное обжатие корпуса уже дает себя знать: стальная сигароподобная оболочка слегка пощелкивает.

Приказываю дать задний ход. «Хоть бы снова не запутаться на этой, уже смертельно опасной глубине, где каждый метр погружения создает для лодки угрозу быть раздавленной силой забортного давления».

Приказываю дать самый полный ход вперед. Команда быстро выполняется. Но произошло что-то неладное. Лодка опять ткнулась носом в сеть, не прорвала ее, потеряла ход и стремительно уходит на глубину, тонет… По всем отсекам проносится неимоверной силы треск. Впечатление беспорядочной винтовочной стрельбы в замкнутом стальном корпусе. Палубный железный настил трещит и выпирает под ногами. «Слезы» заструились в местах соединения забортной арматуры с прочным корпусом… Еще секунда, и все было бы кончено… Но приказ об аварийном продувании группы систерн и команда «самый полный ход назад» выполнены мгновенно: лодка медленно всплывает.

Итак, сеть непреодолима. Энергоресурсы неумолимо истощаются.

Что же теперь делать? Неужели все кончено?

У меня возникло еще одно, кажется самое последнее, решение. Приказываю мичману Иванову собрать ручные гранаты и открыть артиллерийский погреб.

За бортом слышатся взрывы, и сверху над нами с шумом проходят корабли противника. Это они сбросили малые бомбы, да к счастью, и на сей раз мимо…

Скоро в люке кормовой переборки центрального поста показалась голова мичмана Иванова.

— Гранаты собраны, товарищ командир, — тихо, сдерживая волнение, доложил он и протянул в отсек руки. В руках у него по две зеленых армейских ручных гранаты.

— Откройте крышку артиллерийского погреба, — приказал я.

Иванов крикнул в центральный пост и проворно отдраивает крышку погреба. Смычков и Щекин вопросительно смотрят на гранаты и на меня, как бы пытаясь прочесть на моем лице намерения. Заметив их взгляд, я говорю им:

— У нас нет возможности преодолеть преграду под водой, значит надо подойти к сети, внезапно для противника всплыть в неполное надводное положение и сделать последнюю попытку проскочить сеть над водой.

Используя внезапность нашего появления и неизбежное замешательство противника, мы откроем артиллерийский огонь по ближайшим кораблям и дадим полный ход вперед. Противник, разумеется, также будет вести огонь из всех видов оружия, в том числе и из пулеметов, стремясь уничтожить всех, кто окажется на мостике. Жертвы неизбежны. Но будет выиграно время. Во время перестрелки мы успеем пройти сеть и погрузиться, если, конечно, лодка не получит серьезных повреждений.

На случай, если мы не сможем погрузиться и противник попытается захватить нас в плен, я и дал приказание держать наготове артиллерийский погреб… Со всплытием я и часть, артрасчета выйдем наверх с ручными гранатами. Очень возможно, что придется нам вступить в рукопашную схватку. Две гранаты возьмите вы, Смычков. Вы бросите их в артиллерийский погреб по приказанию с мостика «взорвать корабль». Помощник командира будет находиться в рубке и, если меня убьют или тяжело ранят, он вступит немедленно в командование кораблем, — говорю и пристально смотрю в глаза Смычкову. Взгляд его чист и спокоен.

Он принимает гранаты и поспешно рассовывает их по карманам кожанки.

— Есть, ваше приказание будет выполнено! — спокойно и с какой-то необыкновенной решимостью отвечает он.

«Я не ошибся в выборе, Смычков выполнит мое приказание», — думаю я и смотрю на окружающих. Мне хочется видеть, как восприняли решение все остальные. Нет никаких сомнений, что каждый человек в центральном посту слышал все, о чем я говорил намеренно громко, но все делают вид, что заняты только своим делом, ничем внешне не выдавая беспокойства. Только Зубков, сидевший попрежнему у открытой переборки центрального поста, все время пристально смотрит на меня до тех пор, пока мы не встречаемся взглядами. Тут он низко опускает голову и начинает старательно вычерчивать гвоздем какой-то бессмысленный вензель на краске переборочного комингса.