Ни для кого не была секретом эта сторона жизни - в слишком тесном пространстве жили люди, чтобы скрыть то, чем занимаются взрослые. Да никому и в голову-то не могло прийти таить столь естественные действа. И потому молодежь могла удовлетворить свою любознательность на посиделках, целуясь и тискаясь всласть, но до определенной черты. Последнюю, непознанную, но пока недоступную и от того особо желанную и такую сладкую, томящую душу и тело услугу могла оказать только уже посвященная, сестрица, а таковой весь последний год оставалась только она - Липка. Так почему же столь необходимый дар для нудящихся от естественной потребности парней она берегла только для Суховея? Несправедливо! И плевать на то, что он был не посвященный. Не его вина, что род в походе провел два года.

А она всегда смеялась над Комом, поддразнивала, унижая на глазах дружков. Ком был готов взять ее уговором, а она воно как - решилась на древний ритуал лишь бы не принадлежать никому, кроме своего кривобокого.

Злость все сильней разгоралась в Коме: приголубит? Теперь-то почему? Она получила все что хотела: его, Кома, осмеяли прилюдно, отстегав по голому заду на виду у всего огнища. При ватажниках, при старчинах, при ...

Ком задохнулся от перенесенного унижения. Он никогда и ничего не забывает. Он еще всем покажет, на что способен! И Ком рванулся из вязкой, все глубже затягивающей его трясины вслед за неспешно уходящей в черную чащу Липкой.

Он не будет ее окликать. О, нет! Он догонит и молча опрокинет на стылую землю и возьмет, наконец, то, что она должна была отдать ему уже давно. Он так хочет! И он знает, что с ней сделает ... вот сейчас ... только встанет, только вытащит непослушные ноги из тины и мха ... сейчас ... сейчас ... сейчас...

Его все глубже утаскивало куда-то в бездонную, холодную стынь. Тело съежилось в болезненных тисках, он проваливался в трясину и не мог уже даже закричать, призывая на помощь. Тьма непроглядная и жуткая окружила со всех сторон, навалилась голодным медведем, сжала в громадных лапищах, перекрывая дыхание.

Последнее, что он увидел, было расплывшееся мутное солнце на тусклом небосводе.

Он утонул.

Это было странное ощущение, тьма вокруг, ясное сознание и при этом полная беспомощность. Он не мог пошевелиться, не мог сделать вздоха, не мог даже понять, что происходит и где он находится. И вдруг он почувствовал, как его кто-то схватил и тащит куда-то. Ком хотел что-то сказать, выкрикнуть мольбу о помощи, но вдруг понял, что у него нет рта. Нет рук и ног, его тело тонко и гибко словно стрела.

И как только он осознал себя стрелой, он полетел. Деревья внезапно вставали на его пути, приближаясь с жуткой стремительностью. Он видел их кривые сучья, крепкие шершавые стволы, поросшие многолетним мхом. Казалось: еще миг и он врежется в один из них. Врежется и умрет. Опять.

Ужас, леденящий, сковывающий, выхолаживающий сознание, лишающий воли, захватил в плен и не отпускал. А полет стремительный и смертельный становился все быстрей, все резче. Крутые повороты, когда казалось, что уже ничто не спасет от удара. Внезапное изменение направления, позволяющее избежать рокового столкновения. Но в какой-то момент Ком вдруг осмыслил, что может управлять своей необыкновенной поигрой . Сознательно уклоняться от встающих на его пути необхватных дубов и кленов.

Восторг! Неописуемый, всепоглощающий, охватил его разум, сосредоточенный на самом кончике летящей, словно молния стрелы, которой был он сам. Он летел словно ястреб. Он охотился. Он настигал врага. Страха больше не было. Осталось только желание поскорее найти того кого он ненавидел, кого хотел уничтожить, с кем хотел поквитаться за все годы унижения.

И словно по велению на его пути встал Ставр. Он вышел из-за дерева и остановился, глядя на летящего к нему Кома. Улыбающийся, с обычным прищуром мудрых и все понимающих глаз. Именно это понимание, проникающее глубоко в его сердце, душу, совесть и ненавидел Ком. Он хотел уничтожить, стереть это выражение всепрощения и мудрости. Он злился на Ставра за его всезнание. Он хотел, чтобы никто и никогда не узнал о тех муках, которые лишали его спокойствия и душевного равновесия.

Ставр улыбался, приветливо и спокойно. А Ком ... не смог ударить. В последний момент он отвернул от самого лица вящего, чтобы тут же натолкнуться на усмешку Суховея.

"Ты трус, - говорил ему взгляд Суховея. - Ты никогда не решишься на такой поступок. Ты прячешься за напускной гордостью и силой, но на самом деле ты боишься, чтобы никто не узнал о твоих истинных намерениях и желаниях. О твоей нерешительности и малодушии. О жалкой трясущейся в постоянном страхе душонке".

Суховей смеялся ему в лицо, и Ком помчался навстречу его смеху. Он не хотел останавливаться, он летел убивать, чтобы навсегда уничтожить того, кто был сильнее его, того, в ком Липка увидела истинную красоту души, ту красоту, которой не было у него, Кома.

Суховей не испугался, не отвернулся и не отклонился от удара. Он улыбался навстречу смерти, так, как и должно воину.

И ... Ком снова не выдержал, отвернул в последний миг, чтобы опять напороться на язвительный смех. Теперь их было много, тех, с кем он жил с самого рождения. Здесь были его родители, сестры, односельчане и все смеялись над его страхами, над его нерешительностью, над его трусостью ... Над его потаенным, сокрытом в самой глубине сердца, желанием подчинить себе всех этих людей, встать во главе рода, стать выше их всех.

Ком летел сквозь этот смех, понимая, что все его тайны никогда и ни для кого не были таковыми. Мчался и кричал, немо, с ужасом и бессилием что-либо изменить.

Как оказалось, что ни для кого не было секретом то, что он так тщательно скрывал столько лет? Как получилось, что все увидели его истинное лицо?!

И не желая больше слышать этот обличающий смех, он направил свой полет прямо в стоявшее на его пути дерево.

Удар. Боли не было. Была тьма.

Робкий теплый огонек мелькнул далеко впереди и погас. Ком приподнял голову и вгляделся во мрак ночи. Где-то ухнул филин. Слышался чуть слышный шелест покрытой морозным инеем травы. Мышиный писк из-под пожухлой, прибитой ночным заморозком, листвы.

Ком поднял руку и оглядел ее. В тусклом свете луны она казалась темной, почти черной, но она была. Ком тронул пальцами лицо, ощупал. Закрыл глаза, отрезая от себя ночной лес. Снова открыл. Прислушался. Уловил едва слышный треск горящих где-то рядом сучьев. Глубоко вдохнул холодный воздух, ощутил почти не различимый запах дыма. Действительно: неподалеку горел костел, ему это не привиделось.

Ком с трудом поднялся на ноги и понял, что совершенно гол. И как только он осознал это, холод тут же вцепился в его тело острыми когтями. Пробрал до костей, стянул внутренности в тугой узел.

Дрожа и с трудом переставляя ноги, Ком направился в ту сторону, где заметил мелькнувший на мгновение огонек.

Поднявшись на какой-то холмик, поросший старыми елями, Ком увидел костер. Он горел ярко и призывно, весело потрескивая сухими ветками. Искры взлетали и таяли в ночной тьме сотнями ярких звездочек. Языки взвивались высоко, освещая стоявшие вокруг деревья. Этот отблеск, вероятно, и заметил Ком, когда очнулся от странного сна.

У костра никого не было. Как будто кто-то развел огонь и ушел, предоставив Кому возможность обогреться.

Ком осторожно подошел поближе, оглядываясь и прислушиваясь к шорохам ночного леса. Присел к костру и протянул к огню трясущиеся от холода руки.

Она вышла из лесу, не прячась и не заботясь о собственной безопасности. Молодая, старше Кома всего на несколько лет, женщина. Ее волосы не были заплетены и свисали неопрятными прядями почти до самой земли. Гибкое высокое и стройное тело было прикрыто странной одеждой: широкие порты из кожи лося самой грубой выделки, сверху кусок необработанного волчьего меха с дыркой посередине и стянутого на талии широким ремнем сплетенного из сухожилий, ноги обернуты в шкурки каких-то мелких грызунов.