У нас было только по одной смене белья; его стирали золой по ночам.

Ване Петрову досталась женская поношенная кофточка из бумазеи на кнопках. У Вани не действовала правая рука. Он и сам толком не мог рассказать, как это произошло; наверное, придавило его где-то. Рука безжизненно болталась. Ваня даже не мог пальцы сжать в кулак. Зато умел двигать ушами. Ваня состроил мне рожицу и засвистел, как чижик. Тут кто-то из ребят сказал ему: «Эх ты, сухорукий!» А Ваня в ответ только щелкнул языком.

Во время медицинского осмотра наш врач Светлана Викторовна грустно посмотрела на Ваню, а он ей весело подмигнул.

Сережа недоверчиво, исподлобья смотрел на врача. Она показалась ему слишком молоденькой, и он даже ничего не ответил на ее вопросы.

А мне она сразу очень понравилась. Ведь и моей маме никто не верил, что у нее двое детей.

От няни Дуси мы узнали, что, если бы не война, Светлана Викторовна еще училась бы. Война заставила ее стать врачом в более короткий срок, чтобы скорей попасть на фронт. Но попала она в маленький городок лечить таких фронтовиков, как мы.

В первый же день нашего пребывания в детдоме она усердно вымазала всех зеленкой.

Нас приводили в порядок. Няня Дуся никак не могла расчесать частым гребешком волосы нескладному и длинноногому Андрею Давыдову.

— Жиру нет, одна перхоть, — приговаривала она сокрушаясь.

А Андрюша только сопел.

Так и хотелось его поддразнить. Один раз я дал ему легкий подзатыльник, но он остался и к нему равнодушным, посмотрел на меня недоумевающим взглядом и почему-то спросил: — Нет ли пороху?

Я не знал, что ему ответить. Зачем ему понадобился порох?

За обедом Андрюша, ко всему равнодушный, наспех глотал щи из кислой капусты, будто боялся, что у него отнимут его миску. И после он долго жевал. Как оказалось, ломоть хлеба он спрятал про запас.

Сколько среди нас было тогда жадных! Боялись: а вдруг отнимут еду!

Наступил вечер. Мы сидели в темноте.

— Как ты думаешь, если мы убежим, будут нас искать? — спросил меня Сережа, когда мы улеглись на соломе.

А я не успел ему даже ответить, сразу заснул. На следующий день, после завтрака, мы совершили с Сережей самовольную отлучку.

С особым удовольствием прошмыгнул я вслед за Сережей в ворота, которые никто не сторожил.

Оказалось, что в нашем детском доме много построек, все такие же ободранные, «без окон и дверей», как и главный корпус.

Мы шлепали по лужам, с любопытством озираясь вокруг.

Ну что это за «населенный пункт», когда его можно было, несмотря на непролазную грязь, обойти из конца в конец за какой-нибудь час! Так хотелось услышать хотя бы один заводской гудок! Но в «населенном пункте» не было ни одной настоящей фабричной трубы. Над городской пекарней, зданием электростанции и механической мастерской возвышались неказистые трубы.

Первым делом через разобранную ограду мы проникли в городской сад. Обнаружили тир с разукрашенными мишенями и площадку для танцев.

Мы узнали, что из городка на железнодорожную станцию обычно ходит автобус, но уже несколько дней, как автобус отдыхает во дворе пожарной команды, и все в городке с нетерпением ждут запоздавшую почту.

В городке было очень тихо. Домики стояли как ни в чем не бывало; обыкновенный дым из труб медленно и спокойно поднимался вверх, как нарисованный на картинке.

И так щемило сердце, когда я заглядывал в окна! Ведь подумать только — цветы в горшках, в кадушке фикус чуть не подпирает потолок. А на одном подоконнике — немецкая каска. В нее была насыпана земля, и в ней росли цветы.

Сидит у окна женщина и крутит швейную машинку. И моя мама тоже никогда не сидела без дела, Я не видел ее без работы.

Было странно, что взрослые люди протирают совершенно целые стекла в окнах; хозяйки вытрясают половики, а у женщины, которая шьет, вся грудь в булавках…

Кот забрался на подоконник, щурится на солнце.

Пахло весной. А меня все еще преследовал запах гари, жженой извести и золы. Все казалось, что кирпичная пыль, гонимая ветром из сталинградских улиц, продолжает и здесь лететь в глаза.

И когда мы снова, никем не замеченные, прошмыгнули в ворота детдома, я опять, уже с ненавистью, взглянул на железную бочку из-под бензина. Я вспомнил, как свистели такие бочки, когда враги сбрасывали их только для того, чтобы напугать нас. Хотелось не просто толкнуть бочку носком сапога, а взять палку и колотить ее.

Сережа наклонился над моим ухом и сказал:

— Когда подсохнет, тогда и убежим.

Но земля долго не просыхала. По утрам лужицы Покрывались тонким льдом, и мы шагали по ним, Наслаждаясь легким хрустом. Днем наступала теплынь. Текло с крыш. По желобам шумела вода.

Нас тянуло на улицу, к ручейкам. Мы пускали по лужам бумажные кораблики, катушки от ниток и прочие богатства, не переводившиеся в наших карманах.

Весенний поток принял от нас и такие жертвы, как деревянная, обгрызенная по краям ложка и спичечный коробок.

Только поплыл наш коробок с прикрепленным к нему бумажным парусом, смотрим — какой-то старик с него глаз не спускает. Откуда он только взялся? Брови лохматые, весь заросший.

Мы побежали за коробком. Вот он закружился на одном месте, и мы наклонились к нему. А старик оказался прытким. Он не отстал от нас и, опустив железную клюшку в воду, спросил:

— Что это вы, братишки, над водой колдуете? Мы показали ему на коробок, а он заохал: — Как же это можно, спичечный коробок — да в воду? Я сам хожу к соседу за огоньком, а вы коробок выбросили!

— Что это вы, братишки, над водой колдуете?

Не коробок, а кораблик, — поправил старика Сережа и подтолкнул коробок палкой.

Сильная струя понесла его дальше, и мы побежали за ним.

— Эх, ребятки, ребятки, разве можно такими вещами бросаться? — кричал нам вдогонку старик. Видно, и ему было интересно следить за тем, как плывет наш кораблик, но он отстал от нас.

Мы услышали глухой кашель и обернулись. Старик даже согнулся, опираясь на свою палку. Мы подбежали к нему.

— Больно? — спросил его Сережа. Старик ничего не ответил.

— А ты, дедушка, не огорчайся. Мы тебе два таких коробка принесем, — обещал Сережа.

Старик благодарно кивнул головой и, одолев кашель, снова выпрямился.

Сережа порылся в кармане и извлек оттуда настоящую трофейную зажигалку, о существовании которой даже я ничего не знал.

У дедушки глаза заблестели.

Сережа сунул зажигалку ему в руку.

Как же мне тебя отблагодарить?

— Ты, дедушка, не благодари. А лучше расскажи нам, как добраться до города Бугуруслана.

Зачем тебе Бугуруслан? — удивился старик.

Я слыхал, что в этом Бугуруслане нам помогут родных разыскать, — ответил Бесфамильный.

Старик начал уверять Сережу, что незачем нам покидать городок, и отсюда можно письмо послать в любое место. Скоро здесь зацветет белая акация. Он звал нас летом на бахчи и рассказал, что в этом городке родился летчик, Герой Советского Союза, сбивший множество немецких самолетов. Своими изделиями славился здешний бондарный завод. А самое главное, в этом городке, в давнишние времена в недостроенном доме близ реки Невелички останавливался сам Разин Степан Тимофеевич, и этот дом до сих пор называют домом Степана Разина.

Сережа многозначительно посмотрел на меня. Ведь мы и думать не могли, что в двухэтажном здании без крыши, которое ничем не привлекло наше внимание, жил когда-то человек, о котором распевают песни. Сережа заспешил, протянул руку нашему новому знакомому и потащил меня за собой. Мы спустились к реке.

Вот и мостики, где хозяйки полоскали белье. Перелезли через плетень, прошли пустырь, миновали домик, крытый толем, перепрыгнули ров и подошли к двухэтажному дому. Он смотрел на нас пустыми впадинами окон, хотя стены его были добротные и прочные, как в крепости.

Широкие ступени вели к двери, обитой железом. Мы навалились на нее всем телом. Дверь заскрипела и открылась. Мы оказались на втором этаже. Перешагнули через широкие бревна и увидели над собой стропила и прозрачное небо. Боязно было сделать шаг вперед: пол без досок ненадежен. Я прислонился к стене и посмотрел в окно, как в бойницу. Виднелись маленькие домишки и черные ветви деревьев.