Семён и Анна, потрясённые, долго молчали: Федор Слепынин — один из самых деятельных в совхозе людей. >

— Провинился, что ли? — полюбопытствовала Анна.

Винокуров долго прикуривал, зажигал спички одну за другой. Они тухли. При вспышках близкого огня были видны усталые набухшие веки.

— Ах, люди! — воскликнул он наконец. — Да разве только за провинку людей снижают? Иногда такое снижение за честь большую считать надо. Фёдор работает так, что у него и бык телится!

— Та-ак… — протянул Семён. Он понял: его взяли на буксир, как трактор Бориса Шумкова, сегодня утром застрявший в солончаках. Это было горько. Однако в совхозе, видимо, не знают, что он ударил Николая.

— Лучше тогда Слепынина бригадиром поставить, а меня — заместителем. Я здесь — не по масти козырь…

— Нет, зачем же! — помедлив, возразил директор и затянулся. Щёки его почти всосались под скулы. — Тебя нам снимать не для чего…

«Не знает!» — с горечью решил Семён и, шагнув к директору, тихо сообщил:

— Не справлюсь я… сегодня вон тракториста ударил!

— Знаю, — так же тихо ответил Винокуров, вздохнул и отошёл к машине. — Мы из тебя сделаем бригадира… Он влез под тент «газика». — Устраивайтесь тут, я поехал… — прозвучал оттуда его голос.

— Ну, что я говорила? — шепнула Семёну Анна и тут же обратилась к Слепынину: — Яишенки не хотите ли, Фёдор Иванович? Я мигом поджарю.

— Я сыт, — заговорил тот. — Наелся так, что лоб твёрдый! Поспать бы мне: тоже третьи сутки не сплю… — По-свойски направился в вагон, и скоро оттуда послышался здоровый сильный храп.

Семён тоже направился в вагон, тихо лёг в темноте, но уснуть не мог, метался на своей постели. В голове звенело, сердце, словно сдавленное, билось медленно и неравномерно. Усталость и счастье мешали спать.

Увидев в квадрате окна вагона поголубевшее небо с бледной звездой посередине, Семён облегчённо вздохнул. Ему показалось, что подняли его лёгкие крылья вверх и качают над землёй вместе со звездой в голубом сияющем небе.

Он ненадолго забылся. При мысли, что сегодня праздник, вздрогнул и открыл глаза. Сознание враз стало насторожённым и ясным.

За вагончиком стрекотал мотоцикл, перекликались тракторы, лязгая гусеницами, вздыхали выхлопные трубы. Всё это был обычный рабочий гул, от которого по утрам приходит счастье; только сегодня это счастье ощущалось полнее, что-то примешалось к нему такое, что сердцу было даже больно.

Семён подошёл к окну. Небо было чистое, точно выметенное. Одно белое резвое облачко порхало, играя, рвалось на лоскутки и снова соединялось, шевелилось: вот оно взметнулось высоко, точно отдуло ветром светящуюся кисею.

Шум на стану потускнел: мотоцикл прошёл, трактора глухо рокотали в работе.

На скамье, около столовой, сидела Анна. Семён понял, откуда у него радость. На лице женщины и в чёрных тёплых глазах держалась странная нежность. Она смотрела вдаль, словно ожидая. Вот появился около неё Николай. Лицо женщины стало строгим и тревожным.

— Нагулялся? — спросила она безразлично. — Где же ты спал?

— Впритирку с землёй… — грубовато ответил тот. — Поесть бы мне…

— Вон как? Я думала, ты со свадьбы набит, как кожаный мешок…

Николай был пьян. Серые глаза, глубоко ушедшие под лоб, смыкались. Нижняя губа угрюмо выступала из-под рыжеватых густых усов. Голова, побеждённая хмелем, клонилась к столу. Внезапно подобравшись, он вскинул вверх голову и спросил:

— Директор приезжал? Сняли этого… Семёна-то… книгу нашу писаную, с бригадиров-то?

— За что?

— Всё ходишь вокруг него на копытцах? Он мужа и убить бы мог, тебе это ничего?

Анна внимательно посмотрела на мужа. В глазах её была такая тоска, что Семёну хотелось закричать.

— Колокольня ты, колокольня: забрякал опять! Болтает сутками, языка не положит! Я всё поняла: завидуешь ему! Смотри, душа без искры погаснет…

— Не пужай! До этого ещё долго! И не завидую я, только обидно: Семён Туканов геройство своё за мой счёт приобрёл: он тогда валенки мои сжёг, чтобы инженера спасти.

Анна удивлённо подняла брови. Помолчав, задумчиво произнесла:

— Геройство, Коля, не носовой платок, чтобы его на ленточки для бантиков разорвать да тебя оделить. — Вздохнув, она оценивающе окинула его взглядом. — Вот разница и выходит: он жизни не жалел, а о славе не думал, а ты на валенках славу заработать хочешь… поэтому ты и Бориса жениться сейчас уговорил, чтобы бригаду подвести, бригадиру навредить…

— Ты меня не тронь за обидное место!

Анна пренебрежительно махнула рукой:

— А у тебя, милый, за что ни хвати, — все больно. Счастье в руки тебе с кусочком хлеба не подадут…

Туканов стеснялся выйти и показать, что слышал всю ссору. Кроме того, ему было интересно: он так много выяснил для себя.

Валенки! Вот в чём дело! И верно, валенки для поездки тогда дал Николай. То были добротные новые валенки с длинными голенищами. Семён их сжёг. Обливал горючим и поджигал. Они тлели и давали тепло, около которого они с инженером отогревали руки, сведённые морозом. А потом оба легли в больницу.

Значит, ему завидует этот парень? Получается, что не нужно спасать человека, не нужно быть честным, чтобы не навлечь на себя вражду! Ну нет! Теперь Семён не стыдился признаться, что эта ссора в семье Решетовых чем-то порадовала его. Что связывает Анну с этим человеком?

— Мы с тобой, я вижу, живём как рыба с водой: я на дно, а ты — на берег! — с тоской говорил между тем Николай. Хмель его мало-помалу проходил. — Зря мы с тобой приехали сюда. Ты-то совсем зря… Нору свою там разрушили, теперь и вернуться не к чему… Я тебе корову дома оставил… жила бы ты, как богиня! Так нет! Хочу-де и я для целины. поработать! А что работа твоя? Повариха!

Анна сидела, подперев голову рукой. На обидные слова не отозвалась даже взглядом. Это обеспокоило Николая:

— Что молчишь? Говори! Для тебя ведь каждый пустяк — поведение! Очень уж ты всерьёз живёшь. — Вдруг его точно осенило. Побледнев, придвинулся ближе к жене:

— А не ради ли бригадира ты здесь живёшь? Вчера со мной на свадьбу не пошла! Вы с ним так здесь вдвоём и оставались всю ночь? Весело ли было? Ведь хорош он? Молодой, красивый, геройский!

— Он-то хорош! За ним-то можно в огонь и в воду! — задумчиво отозвалась Анна. Николай весь подался вперёд, ещё больше побледнел и сжал кулаки. Семён испугался, что он сейчас ударит жену, хотел уже выскочить из вагона. Спокойный голос Анны остановил его. Она повторила:

— Он-то хорош, да тебя-то, дурака, не на кого оставить, тебе подпорка нужна! Да и вторым он будет. А ему первым быть положено!

— Ой, так ли? — домогался Николай. — Уж очень ты ветреная.

— Тебя не поймёшь: то я ветреная, то всерьёз живу!

— Зачем же ты врёшь, если можешь говорить правду!

— Правду и говорю: тебя не на кого оставить!

От звука её задрожавшего голоса в сердце Семёна хлынула боль. Горло сдавило. Он всё больше удивлялся необычным её словам, чувствуя в них редкую справедливость и силу. И напрасно боялся Семён, что Николай может ударить её: ни у кого, кто мог бы слышать этот честный голос, не поднялась бы рука.

Николай точно испугался беспощадного взгляда жены. Он отвернулся, вздохнул с печалью:

— Взлетел наш Семён высоко, ничего не скажешь, да сел низенько! Бригада-то отстала!

— Совесть у тебя под каблуком, Николай, забыл всё. Честь на волоске висит! Смотри, оторвётся, так и канатом не привяжешь.

Анна хотела пройти в вагон, но Николай, расставив широко руки, прыгал перед ней, издеваясь:

— Эк ведь ты! Глаза горят, голос дрожит, ну как в припадке.

Семён снова с острой болью подумал: «Что связывает её с этим человеком?»

Откуда то приближался рокот мотоцикла. В облаке поднявшейся пыли к стану подъехал Фёдор Слепынин. Прислонив к вагончику машину, подошёл к столу и протянул Николаю трубку.

— Спаял твою поломку. Иди работай!

— А ты как у нас оказался?

— А так, по щучьему велению заместителем бригадира, брат, начальство твоё, как-никак!