Слушает Кулибин, перебирает на рабочем столе колесики, маятники, винты. Склонив голову, трудится над починкой малых луковичных часов Пятериков.

Столичные дела отменно любопытны, но далеки. А здесь, в Нижегороде, не веет новым духом. По старинке идет жизнь. И в мастерской все то же. Надоели кукушки, надоели часы карманные с нехитрыми курантами. Всю работу с ними Кулибин уже наизусть знает. Скучно! Руки большого дела просят, гордые мысли бродят в голове.

Ночью снились орлы. С поднебесья на окошко слетали, словно голуби. К чему бы сие?

На старых игральных картах — другой подходящей бумаги не было — чертит Кулибин острым циркулем колеса, замысловато сопряженные. Пятериков заглядывает через плечо — не понять. Колесики и прочие части удивительно мелки. Одни чертежи Кулибин вырезает, складывает в стопку, другие рвет и сердито кидает под стол.

Посетителями вовсе перестал заниматься. Все починки отдал Пятерикову — помощник старательный и понятливый, с годами все тонкости превзойдет. А особо трудные починки Иван Петрович отложил — недосуг.

Терпят заказчики: как быть — на весь город один мастер. Прежде и мелкую починку в Москву слали. А нынче Кулибин самую хитрую механику в ход приводит. Да вот беда — строптив. Где это видано, чтобы мастер главным по губернии помещикам да богатым купцам без всякой учтивости говорил:

«Сроку починки сказать не берусь — нынче недосуг. А не угодно ждать — будьте милостивы, дозвольте обратно часы доставить».

От такого нерадения для дома убыток — в том, в другом пошли недостачи. У Ивана Петровича глаза стали суровые — словно кругом ничего не видят, и прежней ласки детям он не оказывает. Нередко среди ночи встанет, вздует огонь и чертит. А то и просто ходит по спаленке — думает, бормочет.

Вздыхает жена — славно жилось после случая с губернаторскими часами. Народ в доме толпился допоздна. Один из ворот, другой в ворота. Важные баре в колясках приезжали. То с часами в починку, то так, полюбопытствовать. За работу золотом платили.

А случай, с которого про Кулибина первая слава пошла по городу, был занятный. У губернатора, господина Аршеневского, сломались часы весьма хитрого устройства, с музыкой. Приказал губернатор до времени снести часы в кладовую, а как поедет в Петербург — положить в карету. Там, в столице, починят. Губернаторский камердинер о Кулибине был наслышан и просил позволения снести ему часы в починку. Губернатору показалось смешным — где же в Нижнем Новгороде иноземные часы чинить! Он и внимания на те слова не обратил. Однако слуга самовольно достал часы из кладовки и отнес Ивану Петровичу.

Починил их мастер без особого труда, и однажды за кофеем услышал губернатор знакомую мелодию. Пошел взглянуть. Куранты тихим звоном бьют четверти и половины, а в полный час играют арию.

Позвал губернатор слугу; тот за самовольство прощения просит.

Губернатор был доволен: знатный мастер объявился в городе. Он призвал к себе Кулибина, обласкал его и нижегородским барам с похвалой говаривал о мастере. Вот тогда и пошли Кулибину богатые заказы.

А задумчив стал Иван Петрович с последней Макарьевской ярмарки. Привозил туда некий француз куклу и показывал в балагане. То была женщина в натуральный рост. Перед ней стоял клавесин, и кукла на том клавесине играла подряд десять пьес.

К осмотру механизма француз Кулибина не допустил. Впрочем, понять было нетрудно, что устроена музыкальная машина на манер часов с курантами.

Были на той ярмарке в ювелирном ряду и затейливые часы. Невелики — чуть побольше луковки. Как часам время бить — выходят фигурки с ноготь ростом и под тихую музыку пляшут модный танец менуэт.

С той поры неотступно мечтал Иван Кулибин о большом художестве: смастерить часы, каких и в столице не видано. Часы те Кулибин придумал в полном секрете. И главные части начертил с превеликим тщанием.

Однако…

Части немыслимо мелкие. Для них надобен инструмент особый, тонкий, — и уже то дело непростое.

На работу, ежели прочие занятия вовсе оставить, два года пойдет, самое малое.

А чем два года кормиться — ума не приложишь.

В сумерках зашел в мастерскую старый знакомец, купец Костромин. Еще отца знавал по мучному делу. И на детское мастерство Ивана, на мельницы его да запруды, глядел с интересом, без обидного смеха. А недавно часы принес чинить — с кукушкой. Расспрашивал о часах новой моды — в перстень вделанных. Вся механика — в футляре менее медного гроша. Экая хитрость!

Не мертво живет купец Костромин. Любит науку и доброе мастерство. Глядит на Кулибина с лаской:

— Что печален, Иван Петрович?

Мастер снял со стены часы Костромина.

— Кукушка в исправности. Извольте получить, Михаил Андреевич. И то последняя кукушка, мною чиненная! — сердито прибавил он. — Толикое множество их в исправность привел, что более на кукушек и смотреть неохота. А печален я от заботы.

— Велика ли забота?

Сам на себя Иван Петрович дивится: в тайне от всех держал свои мысли, а тут решил поведать о мечте — то ли с ласкового взгляда Костромина, то ли с разговора о часах в перстне. Первая кукушка, микулинская, счастье принесла. Авось и последняя?..

— Долог будет рассказ.

Костромин сел, приготовился слушать.

Иван Петрович достал из потайного места крохотные фигурки и поставил на стол.

— Сии фигурки для театрального действа леплены из воска, а буду лить оные из серебра. Действо фигур механическое. Сопровождает его музыка на манер часовых курантов. Вся эта хитрость мною обдумана с полным тщанием.

Кулибин разбросал по столу сотни нарезанных из игральных карт замысловатых колесиков, шестеренок, штифтов.

— Частей потребно много сотен — литых, резаных и на станке точенных.

— А почему фигуры размером столь мизерны? — полюбопытствовал Костромин.

— Тому причина важная. Весь механический театр помещу в часы чуть поболе утиного яйца. С одной стороны того яйца циферблат, а с другой — театральное действо ежечасное, при музыке курантов. Такого художества и в граде столичном не видано. А из «Санкт-Петербургских ведомостей» по описаниям иноземных чудес усмотреть изволите, что ныне фигуры механические особо модны. Однако, полагаю, подобного механического театра в малых часах и вовсе на свете нет. Припасов же на те часы и на всю механику, хоть размером она и мала, надобно превеликое множество. А цена на припасы высокая. То моя первая печаль. Труда положить надобно более двух годов. И то моя вторая печаль. Чем семейство буду кормить?

Услыхав, что подобного художества в столице не видано, Костромин вскинул голову и стал в нетерпении перебирать пальцами.

— А много ли, полагаешь ты, Иван Петрович, на работу потребно издержек?

— Сосчитано. Припасов, да мастерам за поделки, да подручному плату, да в содержание мое и семейства считаю рублей до тысячи надобно.

— Деньги немалые!

— Кабы малые, так и забота была бы невелика. Впрочем, не только в столице — в Макарьеве, на ярмарке, не поскупятся и много более тысячи заплатить за такую диковину.

— Не о прибыли разговор. Слушай, Иван Петрович. Ты на важную мысль меня навел. Ведом мне секрет: собирается императрица объезжать свои земли. И будет в Нижнем Новгороде. Срок же до прибытия царицы, отписывали господину губернатору, два года. И согласен я до тысячи рублей издержать, чтобы диковинный театр поднести государыне.

Помолчав, прибавил:

— Славы же твоей прятать не намерен, и подношение будет совместное. Твердо ли веришь в удачу смелого твоего замысла или с сомнением к делу приступишь?

Иван Петрович ответил не сразу. Большой груз: дать нерушимое слово. Сомнений у него не было, хоть замысел и не в пример мудренее прежних.

— Мастерство мое ныне немалое, не хвалясь скажу. И просят руки большой работы. За дело берусь без сомнения, а прочее все в воле божией.

И пошел по комнате звон — на разные голоса били куранты всех развешанных в мастерской часов. Одни играли затейливую мелодию, другие тявкали на манер малой собачки, заливались колокольчики, гудели басы, и выскочила из дверки кукушка.