— Конечно, — ответила я.

— Вы должны сказать «да», — поправил судья.

— Да, — повторила я вслед за ним.

— Генерал Андрес Асенсио, согласны ли вы взять в жены сеньориту Каталину Гусман?

— Да, — ответил Андрес. — Я беру ее в жены, обещаю любить и заботиться, в горе и радости, и что там еще по тексту... Хватит уже болтовни. Где нам расписаться? Каталина, возьми ручку.

У меня не было собственной подписи, ведь раньше я никогда и ничего не подписывала, поэтому я просто написала свое имя с росчерком, как меня учили монахини: Каталина Гусман.

— Асенсио, — подсказал Андрес у меня из-за спины. — Сеньора, пишите «Асенсио».

Затем он поставил свою закорючку, которую я вскоре научилась различать и даже копировать.

— Почему ты расписалась как Гусман? — спросил он. — Нет, девочка моя, так не полагается. Это ведь я за тебя отвечаю, а не ты за меня. Ты вошла в мою семью и принадлежишь мне.

— Тебе?

— Свидетели, ваша очередь! — теперь вместо судьи стал распоряжаться Андрес. — Юнес, распишись вот здесь. И ты, Родольфо, тоже. Для чего, вы думаете, вас сюда пригласили?

Когда мои родители поставили свои подписи, я спросила у Андреса, где его родители. До сих пор мне как-то не приходило в голову, что у него тоже должны быть отец и мать.

— У меня есть только мама, но она тяжело больна, — произнес он таким тоном, какого я никогда не слышала от него прежде, так он говорил только о своей матери. — Поэтому на церемонию пришли Родольфо и София, мои кумовья, ведь кто-то от моей семьи должен присутствовать.

— Если подпишется Родольфо, пусть подпишутся и мои братья и сестры, — потребовала я.

— Ты с ума сошла, они же испортят регистрационную книгу.

— Но я хочу, чтобы они тоже подписались, — настаивала я. — Если Родольфо подпишется, то и они тоже должны. Мы с ними вместе играли.

— Ну хорошо, пусть подпишутся, — уступил Андрес. — Кабаньяс, пусть дети поставят свои подписи.

Никогда не забуду, как мои братья и сестры расписывались в книге. Прошло не так много времени, как мы переехали из Тонансинтлы, и они еще не вполне избавились от деревенской застенчивости. Барбара в испуге распахнула глаза и прошептала, что я сошла с ума. Тереса наотрез отказалась участвовать в этой игре. Зато Маркос и Даниэль с их нечесаными вихрами со всей серьезностью поставили подписи. Причесывались они лишь когда фотографировались, остальное их не волновало.

На голове у маленькой Пиа был шиньон с нее ростом. Глаза ее находились на уровне стола, а чуть выше колыхался огромный красный бант в белый горошек.

— И не говори потом, что твоя семья не выпендривается, — шепнул Андрес, чтобы услышал папа, и ущипнул меня на талию. Тогда я этого не понимала, но сейчас уверена, что он сказал так специально для папы. С годами я выучила, что Андрес ничего не произносит просто так. И что ему нравилось уязвить моего папу. Накануне вечером он с ним разговаривал. Сказал, что хочет на мне жениться, и если папа не согласен, то он сумеет его убедить, по-хорошему или по-плохому.

— По-хорошему, генерал. Это честь для меня, — ответил отец, не в состоянии возразить.

Годы спустя, когда Лилия, дочь Андреса, тоже собралась замуж, он мне сказал:

— Думаешь, я буду вести себя с дочерьми, как твой папаша? Да ни за что. Моих дочерей не уведет на всю ночь какой-нибудь подонок. Мои дочери вовремя попросят меня выяснить, что за кретин собрался их увести. Я своих детей подарками не осыпаю. Тот, кому понадобятся мои дочери, будет меня умолять и отдаст всё, что имеет. Придем к соглашению — хорошо, а не придем — пусть катится к черту. И венчаться они будут в церкви, плевал я на Хименеса и его споры со священниками.

Пиа еще не умела писать, а потому вместо подписи нарисовала рожицу с двумя глазками. Судья потрепал ее по щеке и тяжело вздохнул, изо всех сил стараясь скрыть раздражение. К счастью, на этом все закончилось. Родольфо и Чофи — так все называли Софию — быстро поставили свои подписи, эта парочка толстяков просто умирала с голоду.

Потом мы все отправились завтракать в галерею. Андрес заказал для всех кофе, горячий шоколад и тамале [3].

— Я хочу апельсиновый сок, — сказала я.

— Будете пить кофе и шоколад, как все, — заявил Андрес. — Не устраивайте переполох.

— Но я не могу завтракать без сока.

— Чего тебе не хватает, так это побывать на войне. И первое, чему тебе придется научиться — это обходиться без сока. Откуда я тебе возьму сок?

— Папа, скажи ему, что я пью сок по утрам, — попросила я.

— Принесите апельсиновый сок для девочки, — потребовал отец столь решительно, что официант бегом бросился исполнять поручение.

— Хорошо, — сказал Андрес. — Пей свой сок, гринга. Ну какой земледелец в этой стране начинает день с сока? Не думай, что всегда будешь получать желаемое. Жизнь с военным нелегка. Скоро сама узнаешь. А вы, дон Маркос, не забывайте, что она уже не ребенок и что за этим столом командую я.

Ответом ему было долгое молчание; которое нарушал лишь звон золотых браслетов Чофи.

— Ну так в чем дело? — спросил наконец Андрес. — Почему мы молчим, когда у нас такой праздник? Дети, ваша сестра вышла замуж, могли ли вы рассчитывать на такую удачу?

— Удачу? — ответила Тереса, известная своим острым язычком. — Да вы с ума сошли!

— Что ты сказала? — переспросил Андрес.

— Счастья вам и долгих лет жизни! — воскликнула Барбара, посыпая наши головы рисом.

— Счастья тебе, Кати! — повторяла она, продолжая сыпать рис мне на голову, а я провела ладонью по волосам, чтобы его стряхнуть. — Счастья вам!! — с этими словами она порывисто обняла меня и стала целовать, пока мы обе не расплакались.

Мы были совершенно особенной парой, не похожей на остальные. В первое время после свадьбы мы всегда и везде ходили вместе.

Андрес любил демонстрировать меня своим друзьям и никогда на упускал случая обнять меня у них на глазах. Мы часто принимали его друзей в нашем доме номер 9 на Северной улице. Этот дом был слишком велик для двоих. Он находился в самом центре города, рядом с рынком, магазинами и домом моих родителей.

Я везде ходила пешком и никогда не оставалась одна.

По утрам мы совершали верховую прогулку; сначала садились в «форд» Андреса и добирались до Пласа-дель-Чарро, где держали лошадей. На другой же день после свадьбы Андрес купил для меня гнедую кобылу, которую звали Кошмар. Сам он ездил на жеребце по кличке Аль-Капоне.

Вставал Андрес с первыми лучами солнца и отдавал мне приказы, как солдату своего полка. Проснувшись, он уже больше ни на минуту не смыкал глаз. Потом он скакал и бегал вокруг кровати, повторяя речь о необходимости физических упражнений. Я же прикрывала глаза и лежала тихонько, думая о море или улыбках. Иногда я оставалась в постели столько времени, что Андрес возвращался из ванной, где запирался с газетой, и кричал:

— Вставай, лежебока! О чем ты опять задумалась? Жду тебя внизу. Считаю до трехсот; если не спустишься, я ухожу.

Я, как сомнамбула, вылезала из ночной рубашки, натягивала панталоны, пятерней приглаживала волосы, потом застегивала блузку перед зеркалом, с трудом нашаривая пуговицы. Затем, держа в руках ботинки, сбегала вниз, где ждал Андрес.

— Двести девяносто восемь, двести девяносто девять... — считал он. — Имей в виду, в следующий раз не дам тебе времени надеть сапоги. Будешь тогда знать, копуша несчастная! — ворчал он, забираясь в «форд» и заводя двигатель.

Я просовывала голову в окошко, целовала его и трепала по волосам, а потом обегала машину и садилась рядом.

Чтобы добраться до Пласа-дель-Чарро, необходимо было выехать за пределы города. Солнце уже начинало припекать, когда парнишка-конюх выводил лошадей. Андрес вскакивал в седло без посторонней помощи, но прежде всегда помогал мне взобраться на Кошмар, никогда не упуская случая погладить ее по шее.