А еще два дня назад я чувствовала себя счастливой. Теперь он не только всегда находился рядом, но и приглашал меня на все мероприятия, которые раньше были под запретом: собрания и совещания за закрытыми дверями, утомительные разговоры, где я и половины не понимала. Теперь мне везде приходилось присутствовать, везде спрашивали моего мнения, лишь бы я больше не поднималась по ступеням галереи Изящных искусств, где влюбилась в другого.

Я изменила мужу задолго до того, как дотронулась до Карлоса Вивеса. Я не находила себе места, когда рядом не было его. Андреса я никогда так не любила, никогда целыми часами не вспоминала его руки, не желала каждой клеточкой тела наконец-то его увидеть. Я стыдилась того, что чувствую такое к мужчине, что могу быть такой счастливой или несчастной не по своей воле. Я стала невыносимой, но при этом более снисходительной к Андресу. Никогда я не выполняла с такой охотой все его желания, как в те дни, никогда так отчетливо не осознавала, насколько всё, что он делает, бесполезно, глупо и отвратительно. Потому что всё, к чему я стремилась, всё, чего хотела и любила — был только Карлос Вивес после полудня.

Однажды за завтраком Андрес заметил, что волосы мои отросли и блестят, и вообще, у меня самые красивые волосы, какие он только видел за много лет. Еще он сказал, что мои ступни изящнее, чем у любой японки, зубы белее, чем у детей, а таких красивых губ, как у меня, нет ни у одной актрисы. Я же как никогда прежде ненавидела свои бедра, губы, ресницы; никогда прежде я не казалась себе столь глупой, порочной и безобразной.

Все утро я провела в мыслях о своем уродстве, а генерал тем временем рассуждал о создании новой группы депутатов под названием «Обновление», а также о том, как он собирается отыметь одного и надрать задницу другому. Я же мечтала лишь об одном: чтобы поскорее наступил вечер.

Он собирался во дворец правительства; из дома мы вышли вместе.

— Ну, теперь-то ты пойдешь по магазинам? — спросил он, выходя из машины.

— Наверное, — ответила я.

А тем временем попросила Хуана отвезти меня в галерею Изящных искусств. Когда мы прибыли, я выпрыгнула из машины.

— В котором часу мне вернуться, сеньора?

— Вообще не возвращайся.

Он спросил, словно не услышал:

— В восемь часов вас устроит?

Я бегом поднялась по лестнице. Музыки не было слышно. Его наверняка здесь нет.

Я толкнула дверь.

— Все вместе с восемнадцатого такта, — раздался его голос.

Зазвучала музыка. Я по-кошачьи проскользнула в зал. Села сзади, положила ладони на колени и неосознанно стала тереть руками юбку вверх-вниз. Я рассматривала его издалека. И снова он взмахнул руками и скомандовал:

— Держите мелодию, Мартинес. Маркело, смелее! Уже лучше. Добрый вечер, сеньора, рад вас видеть, — крикнул он. — Ну, вот вам и публика! Вот только мы будем вам очень признательны, если вы перестанете шелестеть юбкой, сеньора.

Я вдруг почувствовала, что схожу с ума, однако так и не вышла из зала. Мне нравилось наблюдать за ним издалека. Я не смогла бы описать его, но я помню так же отчетливо, как море и ночь в Пунта-Альене.

Я наблюдала за ним из ложи бельэтажа. Мне нравилось смотреть, как взлетают и падают его руки, как музыканты подчиняются каждому его жесту, даже не задумываясь над тем, правильно ли он дирижирует. Это было совершенно неважно. Он царил над оркестром, принимая это как естественное положение вещей. Он ходил по залу, порой останавливаясь возле кого-то из музыкантов; я сидела, навалившись всем телом на перила ложи, положив голову на руки, следуя взглядом за каждым движением его рук.

Было уже восемь часов, а музыка все не кончалась. Я понимала, что Хуан уже ждет у дверей, и Андрес сходит с ума от ярости, но никак не могла заставить себя подняться с красного бархатного кресла, пока Карлос не не опустил руки.

— Лучше, господа, гораздо лучше. Увидимся завтра. Всем спасибо.

Он сошел с подиума и скрылся со сцены в боковой двери. Я задумалась, куда он отправился, когда он появился прямо передо мной.

— Кто кого угощает мороженым?

— Я тебя, — заявила я.

— Это тебе нравится мороженое, а я предпочитаю виски.

— Откуда ты знаешь, что я люблю мороженое?

— Разве ты не ешь мороженое, когда нервничаешь?

— Да, но сейчас я вовсе не нервничаю. Так кто тебе сказал?

— Мои шпионы. А еще они сказали, что вчера тебе хотелось выйти из машины и прийти ко мне в отель.

— Тебе наврали. Кто я, по-твоему?

— Женщина, которая замужем за безумцем на двадцать лет старше и обращающимся с ней как с подростком. Давай спустимся по лестнице.

Хуан ждал у входа, бледный, как непропеченный хлеб.

— Сеньора, генерал нас убьет, — сказал он, открывая дверь машины.

— Скажи ему, что мы пойдем пешком, но не задержимся, — велел Карлос.

— Нет, — возразил Хуан. — Без сеньоры я не вернусь.

— Значит, останься здесь, потому что мы пойдем пешком.

Он взял меня под руку, и мы перешли через улицу в сторону Мадеро.

— Мне нравится это здание, — сказала я, когда мы проходили мимо ресторана «Санборнс» в доме с изразцами.

— Я не смогу его тебе купить. Почему ты не попросишь у своего генерала?

— Иди к черту, — ответила я.

— Как прикажете, — сказал он, толкая дверь ресторана «Санборнс». Он вошел внутрь как раз в ту секунду, когда нас догнал Хуан и ткнул мне в бок пистолетом.

— Простите, сеньора, но у меня семья, так что вы едете со мной к генералу.

— Ладно, Хуан, тогда поехали, — сказала я и села в машину. Мы забрали Андреса, как раз когда он прощался с какими-то типами у дверей дворца.

— Привет, принцесса. Ты довольна? — спросил он.

Я не привыкла к его новому тону и чувствовала себя идиоткой.

— Я встречалась с Вивесом, — заявила я, словно раздевшись догола.

— Чудесно. И где ты с ним рассталась? Почему не пригласила поужинать с нами?

— Я послала его к черту.

— Что он натворил?

— Обращался со мной, как с дурочкой. Сказал, что если мне нравится здание ресторана «Санборнс», я могу попросить тебя его купить.

— А тебе нравится здание «Санборнс»?

— Оно покрыто изразцами, — ответила я, и мы пошли ужинать, обнявшись.

На следующий день у нас обедал генерал Басилио Суарес. Я специально подала соус моле, потому что знала, как он его ненавидит.

Генерал Суарес был прост, как мясо с лепешкой. Его заботили только деньги, и это объединяло его с Андресом. Они вместе подыскивали контракты на строительство дорог, но не выполняли их, потому что министром транспорта был некий Хесус Гарса, которого они ненавидели за то, что тот поддерживал Агирре, ненависть, разумеется, была взаимной. Они стали придумывать, как дискредитировать Гарсу, и не особо изобретательный Суарес предложил:

— Думаю, нужно объявить его коммунистом. Это ведь не вранье, он и правда коммунист. А мы совершали революцию не для того, чтобы явились русские и отняли ее.

— Вы правы, генерал. Сегодня же поговорю с людьми из Национальной семейной лиги, чтобы вплели в свои выступления против Кордеры и кое-какие штришки и против других. Пора их назвать. Когда однажды мы лишим Кордеру его профсоюза, то отдадим его Альфонсо Мальдонадо, он звезд с неба не хватает, и начнем потихоньку готовить почву, чтобы избавиться от этих двух заноз в заднице, которые достались нам в наследство от Агирре.

Я уже собралась что-нибудь возразить, как вошел Вивес.

— Ты опоздал, — сказал Андрес. — Мы разговариваем о политике. Тебя это не раздражает?

— Раздражает, но я потерплю. Я знаю, что в этом доме только о политике и говорят, и принял приглашение на обед.

— Мы условились на два, а сейчас полчетвертого, — напомнил Андрес.

— Ты его пригласил? — спросила я.

— Я не сказал тебе раньше, потому что хотел сделать сюрприз, — ответил Андрес.

— И тебе удалось. Лусина, принеси еще один прибор для сеньора, — велела я тоном хозяйки дома и указала Вивесу на место рядом с генералом Суаресом. Андрес сидел во главе стола, я — слева от него, а генерал — справа.