Стрессы и тревоги нашего брака не прошли бесследно для моего организма, и в один прекрасный день я вдруг обнаружила у себя на шее вздувшийся желвак. Огромный желвак, от затылка до основания шеи, причинявший мне невыносимую боль.

Когда я рассказала об этом Биби, она посоветовала гимнастику и массаж, который, кстати, и для фигуры полезен. Она познакомила меня со своей массажисткой, посещавшей ее на дому, поскольку Гомес Сото не выпускал Биби из дома, даже если ее будет тискать женщина, а не кто-то еще. Но я предпочитала посещать массажный салон в поселке Куаутемок, где хозяйничала улыбчивая женщина с красивыми ногами, всегда ходившая на высоченных каблуках; она делала массаж и вела занятия по гимнастике.

В этом салоне я подружилась с Андреа Пальмой. Меня забавляли ее жалобы на ягодицы, которые она находила слишком плоскими. Лежа рядом на массажных столах, мы только и говорили, что о размерах наших животов, и если сделать среднее арифметическое из наших задниц, как раз получится идеальная женщина.

— Не завидуй другим, и Бог тебя вознаградит, — сказала она мне однажды.

— И ты еще рассчитываешь на благословение Божие, Андреа? — спросила я. — Тебе мало всех детей, которых он тебе послал?

— Ты просто завидуешь. А все дело в том, что ты несчастна. Представляю, каково это — быть патологически верной женой!

— Ужасно!

— Однако не менее ужасно быть неверной женой.

— Все-таки менее ужасно.

— Ага, покраснела, покраснела! — закричала она. — Покраснела до самого пупка! — Ну и что ты теперь намерена делать? Нет-нет, не отвечай, твой муж поклялся, что отрежет мне язык, если я не перестану сплетничать.

— Я завидую, глядя на твою грудь, — сказала я, сделав вид, будто ничего не слышала.

— Не придуривайся, Каталина. Расскажи мне все.

— Что я могу тебе рассказать? Мне нечего рассказывать. Вот ты бы осмелилась обмануть генерала Андреса Асенсио?

— Я — нет, но ты очень даже осмелишься. Уж если ты осмеливаешься с ним спать, то почему бы тебе не решиться на что-нибудь столь же ужасное?

— Потому что это будет стоить мне жизни.

— Как той бедняжке, которую он убил в Морелосе, — вставила Ракель, наша массажистка.

— А кого он убил в Морелосе? — спросила Андреа.

— Одну девушку, которая была его любовницей, но однажды заявила, что больше не хочет иметь с ним дела, — ответила Ракель.

— Это ложь, — возмутилась я. — Мой муж никогда не убивает женщин, которые противятся его воле.

— Не знаю, но так мне рассказывали, — пожала плечами Ракель.

— Не стоит верить всему, что говорят, — сказала я, слезая с массажного стола и растирая руки.

— Катина, не говори глупостей, — сказала Андреа. — Я думала, ты умнее.

— Умнее, намного умнее, — ответила я. — И чего же ты от меня хочешь? Мне, понимаешь ли, сообщают, что я уже двенадцать лет живу с Джеком Потрошителем, и при этом хотят, чтобы я смирно лежала, да еще и улыбалась, как Мона Лиза? Чего ты от меня хочешь?

— Я хочу, чтобы ты подумала.

— Да о чем я должна подумать? — воскликнула я. — О чем?

Наша приватная беседа стала достоянием общественности. Клиентки, лежавшие на соседних столах, и другие массажистки уставились на меня — голую, красную, с полными слез глазами, исступленно орущую на Андреа.

— Прежде всего, успокойся, — шепотом ответила она. — Потом ляг, расслабься, улыбнись, закончи свой массаж, а потом уже выясняй, кто такой Андрес Асенсио.

Не знаю почему, но я вдруг послушалась. Ее шепот и темные глаза действовали на меня успокаивающе. Какое-то время я молча лежала на животе, пока сильные руки Ракель разминали мои ягодицы.

— Ну и что, например, я должна выяснить? — спросила я.

— Ну, например, правда ли то, что сказала Ракель.

— Но как это может быть правдой, Андреа? Это просто бред. Мой муж убивает своих врагов, но никогда не трогает женщин только потому, что они не пожелали ему отдаться.

— Ну надо же, теперь ты говоришь более разумно. Но почему бы ему не делать и то, и другое?

— Потому что этого не может быть.

— Очень убедительный ответ! Ты просто не хочешь в это верить. Нет — и все.

— Пусть так, — согласилась я. — Нет — и все.

— Как хочешь, — ответила она со злобным смешком. — Скажи лучше, на какой диете ты сидишь?

— Не уходи от ответа. Ты считаешь меня дурой?

— Я этого не сказала, а ты, видимо, представила себя на ее месте. Но все же не стоит винить меня в собственных страхах, — ответила она, поднимаясь, чтобы вслед за Мартой направиться в сауну.

— А вы пойдете в сауну? — осведомилась у меня Ракель.

— Кто вам рассказал об этом убийстве в Морелосе? — спросила я.

— Об этом все говорят, сеньора, но вы правы, все это — наглая ложь.

У Ракель были необычайно живые глаза и тонкие губы; волосы она красила в рыжий цвет. Ее маленькие сильные руки отлично знали свое дело. Говорила она мало; все больше молчала и слушала. Именно поэтому я так удивилась, когда она вмешалась в наш разговор с Андреа.

Я потела в сауне, терзая себя неотвязной мыслью: а если он и в самом деле ее убил?

— Я не хочу умирать, — сказала я Андреа, она лежала напротив, на резиновом коврике, свесив голову с кирпичной лежанки, укрытая клеенкой до самых плеч. В эти минуты мы выглядели настоящими монстрами с квадратными телами, прилизанными волосами и потными лицами.

— А уж сейчас в особенности, когда ты стала такой красоткой, — заметила она.

— Андреа, это не шутка, я не хочу умирать.

— Ты не умрешь, подружка, и ты вовсе не дура, — попыталась успокоить меня Андреа. — Ты знаешь своего мужа лучше, чем любая из нас, и уж конечно, лучше, чем все те сплетницы, которые рассказывают о нем подобные вещи. Но если на самом деле он совсем другой — то почему ты так встревожена? И если даже за измену он тебя не отлупил, то почему ты думаешь, что сделает это по какой-то другой причине?

— Ни по какой не сделает. Он все же не бандит с большой дороги.

— Ты уже убедила меня в этом, дорогая. Теперь я должна убедить в том, в чем ты только что убедила меня? А иначе почему ты без конца ноешь, что не хочешь умирать?

Разговор становился всё более задушевным. Мы придвинулись ближе, чуть ли не касаясь друг друга лбами. Андреа была очень красива. Вот так, без косметики, потея, сознавая собственную глупость и страх, я рассказала ей всё, начиная с лестницы Галереи Изящных искусств и ужина в «Прендес», и до того дня, когда я побывала в его квартире и почувствовала ее своей. Всё: прогулки по рынку, встречи в кафе, дневные походы в кино, вечера на концертах, рассветы, когда я мчалась в постель — в ужасе и эйфории одновременно.

— Что мне делать, Андреа? — спросила я.

— В данную минуту — заняться гимнастикой, — ответила она, целуя меня.

2 ноября этого года пришлось на среду, и Андрес решил, что мы отметим День поминовения усопших в нашем доме в Пуэбле. Он сказал, что пригласил нескольких друзей, и велел мне устроить прием. Я пришла в ярость при одной мысли о том, что придется развлекать гостей Андреса вместо того, чтобы быть рядом с Карлосом. И ладно бы он еще пригласил в гости приятных людей — так нет же: он пригласил заместителя министра финансов Менсу и его жену, всегда одетую как на ярмарку, министра сельского хозяйства, который был настолько туп, что не умел даже поддержать разговор, и других модных политических деятелей. Да-да, все эти политиканы как раз вошли в моду, и Андрес не упустил возможности пригласить их к нам на выходные. Он играл роль хозяина дома и любимца публики, а мне велел изображать первую даму.

Уж мне-то было хорошо известно, что такое выходные, когда в доме пятнадцать гостей, и всех нужно кормить трижды в день, плюс коктейли, печенье и кофе в любое время суток. Мне предстоял визит на кухню, где я столкнусь с пребывающей в дурном расположении духа Матильдой.