— Посмотрим.

— И смотреть нечего. Дальше Судетской области Гитлер не пойдет, и никакой войны не будет.

— Эх, Зденек, Зденек, — вздохнул Лукаш. — Куриная слепота у людей по вечерам бывает, а у тебя — среди бела дня… Попомни мои слова: капитуляция Чехословакии — это начало новой захватнической войны. Бросив Гитлеру Судеты, Годжа и Сыровы только раззадорили его, разожгли его наглость, а планы у Гитлера большие.

— Слышали мы уже эти причитания, — проворчал Слива.

Лукаш встал.

— Я вижу, говорить с тобой бесполезно. — Обернувшись к Гавличеку, он сказал: — А ты все молчишь? Ты думаешь, что в трагические для родины дни можно отмолчаться?

Карел Гавличек поерзал на месте, кашлянул.

— А что толку от болтовни? — нехотя ответил он.

— Как же нет толку? — возмутился Лукаш. — Вот Зденек знает мои взгляды, я знаю его, а что у тебя в голове — только одному тебе и известно…

— Так оно и лучше, — сказал Гавличек. — Считайте, что у меня никаких взглядов нет. Я человек беспартийный…

Лукаш прищурил глаза.

— Хочешь остаться в стороне от событий? Не удастся это тебе. Придет время, и ты заговоришь по-другому.

Гавличек покраснел и ничего не сказал.

Лукаш надел пальто, шляпу. В это время за дверью послышались легкие шаги, и в комнату почти вбежал Антонин, разгоряченный быстрой ходьбой. В военной форме он был стройнее и мужественней.

— Здравствуйте! — торопливо проговорил он, поочередно пожимая старикам руки. — А вы, вероятно, решили, что я сегодня не приеду? Пришлось задержаться — провожал своего подполковника до квартиры.

— Ты есть хочешь? — спросил Зденек.

— Нет, отец. Подполковник пригласил меня к себе, и я у него пообедал.

— Странно. Офицер — и этакое панибратство с солдатами, — удивился Слива.

— Что касается моего подполковника, в этом ничего странного нет. Он прекрасный человек. Я очень рад, что попал к нему в ординарцы.

— Правильно, — угрюмо пробурчал Гавличек, а что он этим хотел сказать, никто не понял.

Лукаш, не раздеваясь, сел на диван.

— Чем же тебя приворожил этот подполковник? — обратился он к Антонину.

Юноша порывистым движением повернулся к Ярославу Лукашу. Он любил его со всей искренностью юности и гордился его хорошим отношением к себе.

— Вот я вам расскажу для примера один факт, и вы сразу поймете… Недавно нашего подполковника назначили членом комиссии по передаче польским войскам военных сооружений, казарм, имущества и всего прочего в оккупированном поляками Тешинском районе. Послушали бы вы, как он негодовал! Как возмущался нашими государственными деятелями! А когда ему объявили, что на встречу с поляками он должен явиться с белой повязкой на рукаве — эмблемой капитуляции, — подполковник наотрез отказался участвовать в работе комиссии. Его попытались призвать к порядку и командир полка и командир дивизии, но ничего не добились. О поступке подполковника Мрачека сообщили в Прагу, генштаб вызвал его сюда. Вот каков наш подполковник.

Зденек Слива засмеялся дребезжащим смехом.

— Начальство напомнит ему, что такое воинская дисциплина. Завтра ваш подполковник наденет не одну, а две повязки.

— Не суди по себе, Зденек, — осадил его Лукаш. — Не все смотрят на вещи твоими глазами. Есть люди, которые никогда не примирятся с тем, что сейчас творится вокруг нас.

— А что в этом толку? Ты и твоя партия тоже не мирились. А результаты? Пора бы сделать выводы и научиться дальновидности.

Антоним с возмущением посмотрел на отца.

— Дядя Ярослав прав.

— В чем же? — бушевал Зденек.

— Над нами глумятся, унижают чешское достоинство, рвут родину на части. Ты только подумай, отец: у нас отняли тридцать процентов территории, на которой живет более миллиона славян. Теперь там хозяйничают немецкие фашисты и польские паны. Если бы ты знал настроение солдат и офицеров! Когда я пришел в казарму и рассказал о поступке Мрачека, весь взвод одобрил его. Солдаты считают его подлинным патриотом.

Зденек Слива не решился спорить с сыном. Он только всплеснул своими длинными руками, покрутил шеей и с кислой миной на лице уселся на стул.

Гавличек, верный своему обыкновению, выслушал слова Антонина молча.

Антонин обвел глазами присутствующих.

— А вы слышали, — спросил он, — что передает берлинское радио? Геббельс уже требует включения в состав Германский империи всех территорий, заселенных немцами. Риббентроп поднял вопрос о подсоединении к Германии Данцига, о разделе Литвы. Как вам это нравится?

Ярослав поглядывал на юношу с одобрением. Нет, этот паренек ни в чем не похож на отца! Сколько в нем сердечного огня, смелости, решительности. И как он убежден в том, во что верит.

— Вы думаете, они только болтают об этом? — продолжал Антонин. — Я вам сейчас покажу кое-что.

Он подошел к вешалке, вынул из кармана шинели сложенную карту и, развернув ее, положил на стол. Все, не исключая и Гавличека, склонились над ней.

— Я выпросил эту карту у подполковника. Смотрите. Немцы называют ее лингвистической картой Европы. Они изобразили здесь свое «жизненное пространство». Читайте! — Антонин показал пальцем в угол карты.

Зденек Слива вытянул губы. В примечании было сказано, что из восьмидесяти восьми миллионов немцев, населяющих Европу, только семьдесят пять живут в Германии, а остальные — в Польше, Венгрии, Югославии, Литве, Чехословакии, Швейцарии, Эльзас-Лотарингии и других странах. Территории этих стран были покрыты той же краской, что и Германия.

— Все ясно, — сказал Лукаш. — А вы, наивные люди, верите, что Гитлер удовлетворится Судетами… Ты мне не дашь на время эту карту? — спросил он Антонина.

— Возьмите, Ярослав. Она ходила из рук в руки в Моравской Остраве, ее знает весь наш полк.

— Спасибо, — поблагодарил Лукаш. — Она и в Праге пригодится, раскроет кое-кому глаза на истинное положение вещей.

— Ты считаешь, что мы наивные дети? — воскликнул Зденек Слива. — Не мы, а вы, коммунисты, наивные дети! Да разве мы сможем устоять против Гитлера?

Но за Лукаша ответил Антонин.

— Сможем! — сказал он очень громко, и на его лице проступили красные пятна. — Наша армия, весь наш народ воспитан борьбой за национальную независимость. Нам не впервые отбивать немцев. Гитлер нагл, но и труслив. Ему надо вовремя дать по рукам, и мы можем это сделать. Мы — арсенал Европы. Я вам назову несколько цифр. Подполковник Мрачек рассказывал: у нас восемь заводов производят пулеметы и винтовки, пять — орудия, двенадцать — снаряды и патроны, пять — порох и взрывчатку, восемь — автомобили, пять — танки и броневики, пять — моторы, четыре — самолеты, восемь — противогазы. У нас тысяча самолетов первой линии. Мы в состоянии вооружить армии нескольких стран, и в самый короткий срок. Вы представляете себе, что это означает? На месте президента я бы немедленно объявил мобилизацию, а не успокаивал народ всякими баснями… Я убежден: народ поднимется как один человек. У каждого наболело сердце и чешутся руки — дайте только оружие… Наконец, мы не одиноки, мы можем рассчитывать на помощь. Существует великая славянская страна Россия…

Зденек Слива, слушая сына, сверлил его своими маленькими, лисьими глазами и наконец прорвался:

— Потише ты… с этой твоей Россией! Много знать стал! С твоим языком и в тюрьму угодить недолго. — Он передернул плечами и, повернувшись к Лукашу, сказал с открытой злобой: — Это твоих рук дело, Ярослав! Это ты испортил мне парня дурацкими бреднями. Сам лезешь головой в петлю и других за собой тянешь. А ты запомни, — он обернулся к сыну, — если будешь много болтать, я вышвырну тебя из дому вон!

Слива уже не кричал, а только взвизгивал пискливым голоском.

— Как тебе не стыдно, отец? — сдержанно произнес Антонин. — Ты испортил жизнь моей матери, а теперь стараешься испортить мне. Но как бы ты ни кричал и что бы ни делал, я останусь при своих убеждениях.

Лукаш молча поднялся и, не прощаясь, вышел.

— По решению партии ты должен в ближайшие дни перейти на нелегальное положение, — сказал Лукашу уполномоченный подпольного пражского комитета компартии Червень.