Мне снился прекрасный сон. Я дышала!! Не было противных хрипов в груди и перехватывания горла, когда при вдохе не можешь протолкнуть воздух, он комом встает, и начинаешь задыхаться.

В моем сне у меня было размеренное дыхание, я не прилагала усилий, чтобы дышать рывками, боясь вновь зайтись удушливым кашлем. Я сидела на берегу реки, вокруг клубился туман, небо было хмурым, но кое-где виделся проблеск солнца. И лилась музыка. Нежная и трепетная, она будто проникала под кожу и наполняла меня жизнью. Играла флейта, выводя свою мелодию, вроде простенькую, но обладающую какой-то магией. И во сне мне казалось, будто я слышу ее наяву.

Я просыпалась, а музыка все стояла у меня в ушах, и, если бы я владела каким-нибудь музыкальным инструментом, мне кажется, я смогла бы ее наиграть. А так я ее напевала. Про себя. Потому что вслух не могла — не всегда получалось вздохнуть нормально, не то, что говорить, или, тем более, петь.

А вообще я сейчас проходила интенсивную терапию в частной лечебнице. Правда, я была против этого, потому как подслушала разговор медсестер. Было до слез обидно услышать их: «Седьмая палата, не жилец, что ни делай, это неизлечимо». Мне даже жалко стало того, кто находится в седьмой палате. И только потом на меня снизошло озарение, что в седьмой-то палате нахожусь я! Это я безнадежна! Слезы хлынули из глаз, глухие рыданья спазмом сдавили горло, сразу перехватило дыхание, стало не хватать воздуха и я начала задыхаться. Прибор, к которому я была подключена, пронзительно запищал, и вбежали те самые две медсестры, которые так запросто обсуждали мою смерть только что, за дверью палаты. Потом, наверное, я отключилась, потому что, когда я снова открыла глаза, возле меня сидела заплаканная мама.

— Дочка моя, — она всхлипнула — как же ты нас напугала! Что случилось, расскажи?

И я, нисколько не стесняясь, рассказала маме про разговор медсестер. Мама меня утешала и ругала их «поганый язык», а потом, поджав губы, вышла. Я невольно улыбнулась. Если мама делает такое лицо — кому-то не поздоровится.

Вот после того случая мне и предложили лечь в специальную клинику, специализирующуюся на онкологических заболеваниях.

Меня зовут Ева, и мне 17 лет. Через месяц у меня выпускной, на котором меня не будет. Потому что я неизлечимо больна раком легких. А через два месяца у меня день рождения и мне исполняется 18 лет. Кроме мамы, меня навещает отчим. У нас очень хорошие отношения, он воспитывал меня с двух лет, после ухода отца. Что там произошло у мамы с моим биологическим отцом, я не знаю, но он ушел от нас, когда я родилась, а мама через два года встретила отчима. Вот его я и зову папой. Теперь нарисовался мой х-м-м... настоящий, так сказать, отец, но общаются с ним только взрослые, я видеть его не хочу. Начинаю волноваться, и у меня обязательно случается рецидив.

Сны с игрой флейты мне стали сниться недавно. Раньше я просто слышала музыку, теперь стала видеть себя, сидящей на берегу реки. Мне казалось, что после таких снов я, хоть на немного, но чувствую себя лучше. Будто и дышать становится легче. Конечно, я понимаю, что это самообман, разве может быть лучше после сна? Но они приносят мне умиротворение, я перестаю думать о своей смерти и начинаю думать и планировать будущее.

А вчера я увидела самого музыканта. Точнее сказать, пока просто его очертания. Он стоял на другом берегу прямо напротив меня и играл на флейте. Это и вправду была флейта, ее я видела четко, будто держала в руке. Она была сделана из дерева и так отполирована, что немного отсвечивала в проблескивающих лучах солнца. Было видно, что флейта старая, и ею часто пользуются. Музыкант был высоким, одет во что-то темное, туман совсем его скрывал, и я его не рассмотрела. Но мне казалось, мы смотрим глаза в глаза друг другу. Меня будто током прошило, взгляд завораживал, а в сочетании с музыкой — это были бесподобные ощущения.

— Привет, — прошептала я. — Ты пришел за мной? — Флейта зазвучала еще громче, музыка взвилась к небесам, заставляя замирать душу…

С раздражающей настойчивостью меня выдернули из сна. Чьи-то прохладные руки коснулись лба, потом по щеке прошлись губы. С трудом я открыла глаза, и в поле зрения попала мама.

— Доброе утро, дочка. Как хорошо, что у тебя сегодня нет температуры. Ты что-нибудь хочешь?

Я с тоской посмотрела на открытое окно. Вдалеке поблескивала река. Я вздохнула

— Доброе, мам. Я бы мороженое съела. — я снова вздохнула, приготовившись к маминым объяснениям, что у меня хронический тонзиллит, и что мороженое мне нельзя, и что обязательно снова начнется воспаление. Тут мы с мамой посмотрели друг на друга с удивлением, потому что я в первый раз выразила желание что-нибудь съесть, не испытывая при этом тошноты, а мама на радостях согласилась.

— Хорошо, я скажу Марианне, она купит, — мама подошла к окну, собираясь его закрыть

— Не надо — хрипло попросила я, замечая, что у нее прибавилось морщинок, — оставь.

***

Сегодня ощущения реальности происходящего было самым ощутимым.

Мой музыкант был на моей стороне берега, он бродил рядом, иногда прекращая играть. Но когда я набирала воздуха в легкие, чтобы что-нибудь сказать, он начинал играть снова

— Кто ты? — сегодня мне было особенно плохо, постоянный холод доставал до сердца, я тряслась в ознобе, думая, что, скорее всего, на утро маму не увижу.

Музыка взвилась крещендо, ввинчиваясь в мозг, молоточками отдавая в висках, но мне не было неприятно, я понимала ее, эту музыку. Наверное, это кажется бредом, но мне стал нужен мой музыкант, который играл только для меня, удерживал на Земле и приносил надежду на возможное будущее.

— Как тебя зовут? Не уходи! Кто ты?

Флейтист, исчезая в тумане, шепотом ответил:

— Глеб…

***

Сегодня я впервые смогла сесть самостоятельно.

Сегодня у моих одноклассников выпускной. Наверное, они все красивые: девочки — в специально пошитых платья, таких разных, но таких бесподобных, мальчики — впервые в костюмах и с нормальными прическами. Они все немного в волнении, останется потом сдать экзамены и все, вперед во взрослую жизнь. Я будто слышу их смех, и планы на будущее шепотком, их предвкушение, что день грядущий им готовит…

Только вот меня это не касается.

Я скоро умру.

У меня нет друзей.

Я всегда была замкнутой, любила одиночество, а с развитием болезни, отпали и последние знакомые. Мне некому позвонить, поздравить с праздником, и мне никто не звонит, никому я не нужна.

Слезы ручьем бежали по щекам. Я порывисто всхлипывала, размазывая влагу по щекам и напрасно пытаясь успокоиться, боясь, как бы не начался приступ.

В открытое окно лилась прохлада и лунный свет. Я подтянула ноги к груди и обхватила их руками, чувствуя себя брошенной и никому не нужной. Никому, даже родителям. Мама устала подбирать слова утешения, устала быть или казаться сильной для меня, а отчим устал поддерживать и маму, и меня.

Простой белый потолок будто подтверждает мою никчемность, заставляя содрогаться от глухих и рыданий и жалости к самой себе. Щеки уже горят от слез, я их растерла до красноты, вытирая бегущие дорожки соленой влаги, постоянно сглатываю, стараясь дышать глубже, но не получается. И я зажмуриваю глаза, откидываюсь на подушки, пытаясь выдавить все слезы, чтобы они больше не текли.

Матрац прогибается под чужим весом, и я в ужасе распахиваю глаза. Он рядом. Сидит, укоризненно глядя на меня, и аккуратной рукой вытирает слезы. Пальцы теплые и чуть-чуть шершавые.

— Все будет хорошо. Поверь мне.

Я никак не могу прийти в себя. Ведь он казался мне сном. Он и его музыка, такая нужная мне. За месяц я привыкла к ней, я нуждалась в ней чуть ли не больше, чем в воздухе, я с нетерпением ждала, когда я усну, чтобы вновь увидеть моего музыканта и услышать его музыку, гибкие пальцы, касающиеся флейты, мимолетную улыбку на очередной мой детский вопрос. Мне казалось все это реальным, но я боялась. Боялась узнать что это – сон или явь, что на самом деле это бред моего мозга, что я придумала себе флейтиста потому, что всегда одна и никому не нужна, я боялась, что не нужна и ему.