Гавриил не знал, сколько прошло времени, прежде чем он прошептал:

— В ту ночь, когда ты напал на Люка.

На лице у Михаила не дрогнул ни один мускул.

— Когда ты меня душил…, — Гавриил сглотнул вставший в горле комок. — Ты собирался остановиться? Скажи мне правду. Ты думал остановиться?

Михаил намотал на руку кожаный шнурок с висевшим на нём пузырьком с кровью. Гавриил вздохнул, понимая, что Михаил не ответит. И все же он ждал. Молился, что случится чудо, и он заговорит. Потеряв всякую надежду, Гавриил уже хотел было закрыть глаза и сдаться навалившемуся на него изнеможению, когда Михаил вдруг произнес:

— Я бы остановился.

Гавриил замер, не сводя с Михаила глаз. У Михаила раздувались ноздри.

— Тебя я бы не убил. Но только тебя.

Тогда, в той комнате со свечами, Гавриил изо всех сил сдерживал слёзы. Не хотел, чтобы Бретрены обрадовались, увидев, что он все же сломался. Но сейчас в кровати, рядом с братом, после стольких лет признавшимся, что ему не все равно, Гавриил дал волю слезам. Михаил закрыл глаза и заснул. Но Гавриил не спал. Вместо этого он смотрел на брата и обводил взглядом остальных Падших. Мальчиков, стремящихся убивать. Мальчиков, избравших не свет, а тьму. Потерянных мальчиков. Мальчиков, у которых в этом мире не осталось никого и ничего, даже надежды.

И вот тогда ему все стало ясно. Путь Гавриила, усыпанный камнями и глыбами смятения, внезапно расчистился и стал прямым и понятным. Такова была его судьба. Этого хотел от него Бог. Он почувствовал своё призвание. Почувствовал лёгкое покалывание в руках и ногах. И когда он с готовностью принял на себя эту миссию, то почувствовал, как Бог окутал его своим теплом. Он стал пастырем. И не важно, насколько велики грехи этих мальчиков, они всё равно Божьи дети.

Гавриил защитит Падших от Бретренов.

И он верил, что Бог поможет ему найти выход.

Глава седьмая

Три года спустя...

Гавриил, пошатываясь, брел назад по коридору. От вывиха у него безвольно висела рука, плечевая кость выступала вперед. Его снова поднимали на страппадо. (Страппадо — пытка посредством подвешивания тела жертвы с одновременным разрыванием суставов. Применялась в Европе и в Российской империи в XIV—XVIII веках — Прим. пер.) Связали веревкой запястье и подвесили к потолку. От ослепительной боли в вывихнутом плече стало трудно дышать. С ним часто это проделывали. И все же легче от этого не становилось.

И через два дня он должен был принять решение.

За ним захлопнулась дверь в комнату. Он подошел к кровати Уриила, и тот встал. Гавриил безмолвно повернулся, а Уриил тем временем взял его за руку и вправил ему плечо. Гавриил дышал, превозмогая мучительную боль. Но он выдерживал и более страшные пытки. Изо дня в день выдерживал более страшные пытки.

— Он с тобой говорил? — спросил Уриил.

Гавриил кивнул.

— И что?

Гавриил тяжело вздохнул.

— Я сказал ему, что присягну, — его взгляд скользнул к Михаилу, который лежал на кровати, уставившись в потолок. — Чтобы вам помочь, мне необходимо находиться рядом. Это мой единственный выход… единственная возможность вытащить всех нас отсюда.

Годы. Гавриил годами ждал шанса их спасти, освободить из этой адской дыры. Но за все это время ему не подвернулось ни одной возможности, лишь всё те же пытки, изгнание нечистой силы и ночи в комнате со свечами, где его ставили на колени или прижимали к полу, а отец Куинн «очищал его своим семенем». Временами Гавриил пытался вспомнить, каким он был до Чистилища. Но теперь та жизнь казалась ему чужой. Алтарник, всем сердцем преданный своей вере и любимым священникам. Священникам, которые затем над ним надругались.

Вся комната напряженно прислушивалась к их разговору. Бретренам приходилось творить чудовищное зло. Гавриил никогда бы не сделал ничего подобного. Даже если он присягнет, времени у него будет не так уж много. Как только он откажется выполнять приказ, его накажут. Но если он не присягнет… его убьют.

Выбора не было.

Гавриил подошел к своей кровати. Потер глаза тыльной стороной ладони. За все время пребывания в Чистилище он ни на секунду не терял веры. Веры в то, что этот путь предначертан ему Богом, и он должен его пройти. Он знал, что Бретрены действуют вне ведома Католической церкви. Отец Куинн, да и остальные не раз это признавали. Гавриил верил, что, если Папа узнает об этих бесчинствах, об отделившейся от Церкви секте, священникам несдобровать. Гавриил по-прежнему взывал по ночам к Богу, моля о помощи, моля о том, чтобы Бретренов обнаружили. Он все еще верил, что все они как-нибудь спасутся. Даже если они совершенно беспомощны, у него еще оставались молитва и вера. Уж этого Бретренам у него не отнять. Они и так уже лишили Гавриила гордости, самоуважения и осквернили его тело.

Душу он им не отдаст.

Когда наступило утро его Дня рождения, он никак не мог унять дрожь. Гавриил понятия не имел, в чём заключалась церемония посвящения в Бретрены. Одеваясь, Гавриил услышал за дверью громкие голоса. Он повернулся к собравшимся у его кровати Падшим.

— Я вас освобожу, — сказал Гавриил, услышав приближение торопливых шагов. — Верьте мне. Я всех нас освобожу.

Падшие не ответили. Вара ухмыльнулся, явно усомнившись в обещании Гавриила. Гавриил его за это не винил. Ничто никогда не складывалось в их пользу. Души Падших были темны. Он это знал. Знал, что кое-кто из них мог возразить, что их вообще не следует выпускать во внешний мир. Он не питал никаких иллюзий и не сомневался, что как только им выпадет такая возможность, они тут же кого-нибудь убьют. Но за те три года, что он с ними прожил, они стали его семьей. Его братьями.

Не ему их судить. У него нет такого права.

Дверь открылась, и вошел отец Куинн. Гавриил постарался не выдать своего удивления. Отец Куинн был первосвященником. Он никогда не приходил в комнату за Падшими.

Целых три года Гавриил находился в его личном ведении.

— Гавриил.

Голос отца Куинна прогремел в комнате, словно удар хлыста. Священник казался взволнованным. Гавриил никогда его таким не видел.

— Живо! — заорал отец Куинн.

Гавриил прищурился, какое-то шестое чувство подсказывало ему, что что-то здесь не так. Он повернулся к Михаилу. Взгляд брата как всегда оставался безучастным, но Гавриил все равно проговорил:

— Держись, Михаил. Будь сильным.

Когда на нем на несколько секунд замерли голубые глаза Михаила, и в них блеснуло понимание, в груди у Гавриила растеклось приятное тепло. Затем Гавриил пересек комнату и вышел от мальчиков, которых поклялся защищать. Отец Куинн захлопнул за ними дверь, и Джозеф понял, что прямо сейчас завершилась еще одна глава его жизни. Гавриил пошел по коридору за отцом Куином. Но когда они свернули налево, в нем зародилось подозрение и беспокойство. В отдалении показалась дверь… очень знакомая дверь. До этого он входил в нее лишь однажды. Когда отец Куинн ее отпер, коридор залил яркий дневной свет, и Гавриил прижался спиной к стене — резкие солнечные лучи оказались для него слишком ослепительными. Он три года не видел солнца. Его окружала лишь тьма.

— Шевелись, — прошипел отец Куинн и схватил Гавриила за руку.

Он толкнул его к свету. На трясущихся ногах Гавриил поднялся по лестнице, о которой узнал несколько лет назад. Ослеплённого вспышкой беспощадного дневного света, Гавриила бросили на заднее сиденье внедорожника. В машине было не так светло, и он заморгал, пытаясь осмотреться. Тут что-то упало ему на колени.

— Переодевайся.

Услышав приказ отца Куинна, Гавриил машинально подчинился. Переодевшись, он взглянул на себя и узнал форму, которую носил в приюте Невинных младенцев. Гавриил никак не мог понять, что происходит. Зачем его снова одели в форму?

Впрочем, гадал он недолго.

— Кое-кто хочет тебя видеть. Очень влиятельный человек. Понятия не имею зачем, — сказал отец Куинн.

Гавриил потер глаза. У него разболелась голова. Отец Куинн прищурился.

— У тебя ведь не было семьи. Именно поэтому ты и оказался в приюте Невинных младенцев. Так кто, черт возьми, он такой?

— У меня нет семьи.

Отец Куинн перегнулся через сиденье и крепко схватил Гавриила за руку.

— Расскажешь кому-нибудь о Бретренах или Чистилище — и все твои соседи по комнате умрут.

Гавриил понял, что священник не шутит, и у него упало сердце.

— Я тебе обещаю, Гавриил. Их смерть будет медленной и мучительной. И хуже всех придется Михаилу.

Внедорожник остановился у задней двери здания, которое он очень давно не видел. Отец Куинн открыл дверь, и Гавриил вышел из машины. Его провели по смутно знакомым коридорам в кабинет отца Куинна. Тут Гавриилу пришло в голову, что, пока загнанные в Чистилище Падшие живут в аду, священники остаются оплотом добра для общества и живущих в приюте мальчиков. Это было самой коварной уловкой. Хороших людей вводили в заблуждение злодеи, переодетые в Божьих посланников.

Войдя в кабинет, Гавриил увидел сидящего там мужчину лет сорока в дорогом костюме.

— Мистер Миллер, — сказал отец Куинн и пожал ему руку.

Мужчина натянуто улыбнулся, а затем сосредоточил свое внимание на Гаврииле.

— Джозеф Келли?

Услышав это имя, Гаврил опешил. Он едва его узнал. Быстро посмотрев на отца Куинна и увидев в его взгляде предостережение, Гавриил кивнул.

— Да, сэр.

Мистер Миллер повернулся к отцу Куинну.

— Вы не позволите нам воспользоваться вашим кабинетом? Мне нужно кое о чем побеседовать с Джозефом. Наедине.

Отец Куинн с минуту не двигался, его каменное выражение лица и плотно сжатые губы говорили о том, что столь явное пренебрежение его задело. Гавриил не сомневался, что он откажется, начнет спорить с пришедшим к нему мужчиной. Но священник поднялся на ноги. Проходя мимо, он положил руку на плечо Гавриила. Его крепкого пожатия вполне хватило, чтобы Гавриил понял, что ему следует держать язык за зубами. Когда отец Куинн вышел, мистер Миллер жестом пригласил Гавриила сесть. Гавриил сел и стал ждать.