Луна, поднявшись, светила все ярче, и на середину улицы легла яркая полоска света. Она осветила бледное лицо молодого поклонника поэзии. Абзац был уверен, что тот мертв. Он видел смерть, и она его не пугала, но, когда нагнулся, чтобы взять футляр с пистолетом, парень вдруг приподнялся на локте и забился в конвульсиях. Лицо его посинело, а на губах показалась пена. Когда Абзац наклонился к раненому, он понял, что помочь ему нельзя уже ничем. Похоже, что кинжал был отравлен. Убийца Одиссея бился в конвульсиях.

В последний раз приподнялись веки. Голубые глаза утонули в бездонной ночной глубине. «Неужели я умираю? – мелькнуло в мозгу у Васи, молодого любителя поэзии, пока голубые глаза всматривались в темное ночное небо, до самых глубин своих переливающееся звездами. – Что случилось? Почему я лежу?» Он словно думал, что кто-то, кто его любит, там, наверху, ответит: «Да, Вася, ты умираешь». Но никто не ответил. Он просто умирал, и никому не было до этого дела.

А над ним уже стоял суровый Ангел смерти, та тень, от которой настойчиво отбивались руки раненного отравленным кинжалом молодого поэта-убийцы.

Лицо Васи посинело. Тело судорожно забилось. Руки точно отгоняли какой-то невидимый призрак. Из бессвязного бреда Абзац уловил только слово «кидалово».

При свете луны Абзац раскрыл футляр от дуэльных пистолетов системы Кухенройтера. Футляр был пуст!

Звезды переливались, мерцали и заглядывали на вымершие, таящие в себе опасности улицы и на темные дома, где томились перепуганные до ужаса люди. И было жутко… Больно… Страшно… А футляр был без пистолета. А где-то был пистолет без футляра.

Все было не просто так. Сначала Олег сказал, что она его утомила, что это «последний раз». Потом она сидела безвылазно дома, точнее, не сидела, а лежала. Потому что Лика спала, просыпалась, брала лежащие на столике возле дивана снотворные таблетки сибазона, запивала водой и тут же снова засыпала. Ей снились сны, в основной своей массе кошмарные. На работе она взяла отпуск за свой счет.

А потом вместо очередного кошмара ей приснился Джон Леннон. Они стояли на узкой грязной улочке, заваленной какими-то поломанными ящиками. И Джон Леннон (во сне Лика точно была уверена, что это он) говорил ей:

— Для того чтобы понять свои проблемы, ты должна встретиться со своей самой первой подругой и сыграть во все игры, в которые вы играли в детстве. Тогда ты все поймешь, тогда все образуется.

— А с мамой? – робко спрашивала во сне Лика. – С мамой тоже надо поговорить?

— Можно и с мамой, если хочешь, но сначала с подругой, которая знает тебя с детства. Она поможет тебе, – отвечал ей Леннон.

Это был непростой сон. Неспроста ей приснился Леннон. Ведь никто другой так не любит слушать «Битлз», как оставивший ее Олег. Значит, сон обещал… Обещал что? Ну, не обещал, а давал надежду.

Лика нашла в себе силы подняться с дивана и пошлепала босыми ногами на кухню, стараясь по дороге не смотреть в большое зеркало, висящее в прихожей. Заварила себе крепкий чай с лимоном, села в кресле, взяла в руки рекламную газету. Пролистав ее, наткнулась на странное рекламное объявление – в черной рамке, на белом фоне, четкие буквы: «Психоанализ. Зависимости: азартная, алкогольная, пищевая, love-зависимость. Стресс, невроз, депрессия, комплексы, страх, неуверенность, одиночество, нарушение сна, головная боль, семейная несовместимость».

За всем этим предлагалось обращаться в «центр», возглавляемый «кандидатом психологических наук». Реклама центра ее заинтересовала; как говорится, эта реклама нашла своего клиента. «Вот интересно, – думала Лика, – раньше они предлагали только избавление от алкоголизма и ожирения, а теперь появилась love-зависимость. Да еще это «love». Не написали же «любовное томление», а именно love-зависимость. Как же от нее избавляют? Наверное, теми же методами, что и от алкогольной! А как лечат от одиночества? Это тоже есть в рекламе. Внушают, что твое одиночество – это совсем не одиночество, а прекрасное состояние самодостаточности и независимости. И от всего можно избавиться. Все на основе гипноза, скорее всего». Лика чуть было не набрала один из трех телефонов, предлагаемых рекламой, но остановилась. Никто никому не поможет! Это ясно как день, хотя и день был совсем не ясный.

Лика засуетилась, стала искать телефон своей первой подруги Любаши, которая тоже жила в Москве, но виделись они совсем редко. Любаша работала проституткой, при этом любила подчеркнуть, что «не стоит на улице, а работает через агентство». Что это значит, Лика не слишком задумывалась. Она металась по своей однокомнатной квартире. Сейчас она была мало похожа на загадочную женщину-кошку. То есть, может, на кошку и была похожа, но на такую… которую выгнали из теплого дома. Но на Лику сейчас никто не смотрел, и она могла себе позволить быть собой. Ее красивое чувственное лицо было искажено.

Лика была охвачена беспокойством. Что характерно для беспокойства? Много рассуждений – и ни одного реального действия. А что можно сделать? Позвонить в центр психологической помощи? Передать себя в руки врачам? Пока рано.

И Лика решилась на реальное действие. Даже на два действия. Сначала она позвонит Любаше. Потом она уедет из Москвы. Конечно, временно. Ненадолго. Потом она вернется, когда сумеет совладать со своими чувствами. Единственный способ выйти из ловушки – это сделать что-нибудь в реальном мире: собрать больше информации, сделать телефонный звонок, поговорить с тем, с кем хочется. Лика решила поехать к маме в станицу Бекешевскую Ставропольского края.

Лика ехала к маме – к маме, о которой никому особо в Москве не рассказывала. Ее мать была простой женщиной. Господи! Если слышишь или видишь, образумь людей, что они делают? Насколько Лика помнила, с такими словами ее мама часто обращалась к Всевышнему в трудные минуты.

Не знал о наличии станичной мамы и Олег Шкабров, да он и не хотел знать, как не хотел, чтобы Лика знала о нем хоть что-то конкретное. Она тоже не знала о его маме – сотруднице Эрмитажа и папе-разведчике. Да и что было говорить – они были мертвы.

Про Олега Лика думала, что он умер, или пропал без вести, или просто бросил ее ради другой. Ведь Олег на долгое время исчез из жизни Лики, а потом снова появился. И Лика возлагала большие надежды на его возвращение. Но он вроде бы вновь исчез. Лика в детстве чувствовала себя нелюбимой. Теперь сексуальные отношения вызывали у нее сомнение: «Может быть, он любит только мое тело? Может, он останется со мной только до тех пор, пока я его удовлетворяю?»

В голове у нее сейчас путались разные мысли: «Нет мне покоя нигде. Сегодня пятница, 13-е, я заметила, что расстраивают меня поступки исключительно мужские. Что ни неприятность, то от мужика, если что приятное – то исходит от баб. Сейчас у меня три расстройства из-за разных козлов. Два обещали сделать кое-что и не сделали и не предупредили даже, а один просто мне помешал кое-что сделать. Скоро стану лесбиянкой на этой почве… Может, найду общий язык с мамой?

Надеюсь, что смогу сдерживать свою раздражительность, вспыльчивость и злой язык. Что не буду кипятиться, без конца суетиться и пребывать в дурном настроении, как это иногда у меня бывает в Москве. Что попадутся интересные попутчики. И где, в конце концов, те два короля, один благородный, а другой богатый, которых мне позавчера нагадали на картах? Хотя, может быть, я несправедлива к Олегу? Я даже не пытаюсь его понять, а хочу, чтобы он понимал меня. Наговорила ему кучу ужасных вещей. Он бросил трубку, я ему перезванивала на мобильный, но он не брал трубку – включил автоответчик».

Лика вздохнула, закурила. К этому времени уже отыскался телефон Любаши. Она набрала номер. Они обе жили в Москве, виделись редко, но все время помнили друг о друге. Так именно Любаша б февраля разбудила Лику в 9.45 звонком по телефону с вопросом «Лика, ты жива??? Слава богу!!! Слышала про взрыв?»

«Хоть бы Любаша оказалась дома», – думала Лика, вслушиваясь в долгие телефонные гудки. Набирать на сотовый не хотелось. Можно позвонить очень некстати – вдруг Любаша у клиента?