Вернувшись, он натолкнулся на енота, который активно мешал отвар для победы над запахами. По мокрым глазам и высунутому на бок языку Мидун заподозрил, что психическое состояние друга очень сильно ухудшилось со вчерашнего вечера. Чумазый не обратил внимания на окалину, упавшую ему на лапу и пропалившую немалый участок шерсти. Уже без всякого стеснения енот справлял нужду под себя и даже, казалось, не замечал этого. «Плохо дело, плохо…» – среди своих блуждающих мыслей о вчерашнем Мидун нашел время подумать про друга.

               ‒ Вот! – котел с кипящей жидкостью оказался возле Пуса. ‒ Мойся!

               ‒ Свихнулся, что ли? Я же сварюсь, ‒ брезгливо молвил кот.

               ‒ Мелочи! Запаха не будет, тебя в яму не посадят!

               ‒ Да нет, давай уж подождем, пока остынет немного. А я потом пойду, посмотрю, что в городе творится. Кто о чем рассказывает. Поесть что ли?..

               Взгляды друзей остановились на мешке с рыбой, оставленном вчерашним вечером в углу пещеры. И только тут они обратили внимание, что мешок несколько больше, чем был накануне. По очертаниям нельзя было угадать, что же в нем появилось. Осторожно крадучись, кот подошел к мешку и поднял его край. Пус обомлел. Внутри лежало тело Клавдии Сыцер.

               Время давно перевалило за полдень, и солнце близилось к закату, когда Пус Мидун вышел из пещеры енота. Справившись с новыми похоронами, он хорошо намазался травяным отваром и сам заприметил, что запаха на нем никакого нет. Так, немного воодушевленный этим фактом, он гнал от себя дурное наваждение – образ Клавы, который то и дело врывался в его мысли наперегонки с образом Барки.

               Алгоритм мышления кота свелся к трем самым простым функциям: прятаться, пить, трястись. Они поочередно сменяли друг друга, заставляя Мидуна часто останавливаться, делать несколько глотков воды из ближайшей лужи, оглядываться, припадать к земле или нырять в кусты при подозрении на малейшую опасность. Пус приблизился к первой постройке – крайней черте их поселка. Во дворе дома было тихо, даже местная детвора почему-то не скулила под забором, как обычно. Все куда-то ушли. Забредая все дальше в сеть дворов, он больше и больше настораживался необычной даже для ночного времени тишине, не говоря уже про светлый день. И только через некоторое время он услыхал гул голосов, донесшийся со стороны параллельной тропы. Согласно появившейся уже привычке кот нырнул в пышный куст, росший возле дороги, и едва не взвыл – это была полынь. Учуяв ненавистную траву, все блохи в шерсти Мидуна разом ощутили тошноту и принялись активно грызть хозяина. Но выбираться было поздно, вот совсем рядом уже замелькали жители, шедшие организованной толпой в одну сторону. Так, стиснув зубы и периодически почесываясь, Пус постанывал и терпел. А толпа тем временем, собрав почти всех жителей поселка, двигалась мимо кустов с затаившимся котом. Похоже было на то, что это похоронная процессия, и двигалась она к местному погосту. Вскоре догадка кота подтвердилась ‒ мелькнул гроб с закрытой крышкой, водруженный на плечи участников действа.

               «Что-то слишком много похорон на сегодня» – подумалось коту. Верной оказалась и вторая догадка: хоронили кабана, ставшего жертвой безумного маньяка. Родственники покойного шли за его гробом, подбадривая друг друга объятиями.

               Но на этом неожиданные события не закончились. Вдруг за этой процессией появилась следующая, правда гораздо меньше. Но куда более неожиданная. На сей раз в толпе был медведь Драный, идя с совершенно непричастным и скучающим видом. За ним топала его жена, а за их спинами несли гроб с тещей Драного. К изумлению кота, замыкал шествие не кто-нибудь, а волк Кабанов. Его передняя лапа была загипсована и болталась на повязке. Но в ликующем взгляде Кабанова читалось торжество, и волк не сводил своих глаз с медведя Драного. Очевидно, сразу после церемоний Драного заберут в участок для задушевной беседы по поводу скоропостижной кончины его родственницы.

               В конце концов, и эта процессия прошла мимо, и Пус, не оставив на себе живого места после неистовой чесотки, выбрался из своего укрытия. Пытка полынью закончилась, возникло такое чувство, что все блохи не выдержали и покинули тело кота. Короткими перебежками он двигался от забора к забору, норовя почесать бока о доски, подбираясь все ближе к своему дому. Обойдя на сей раз центральную базарную площадь стороной, он вскоре оказался у своей калитки. Похоже, никто не пробирался на эту территорию в отсутствии хозяина и опасаться было нечего. Войдя к себе, Мидун поспешил растянуться на своем коврике, давая отдых уставшим конечностям. После употребления отвара Чумазого все тело обычно несносно ныло, суставы гудели, а по мышцам время от времени пробегали судороги. Так, оказавшись в тишине и под защитой родных стен, кот вновь ощутил непреодолимое желание поспать с пару часов. И сопротивляться этому сил не было никаких.

               Пус ощутил прикосновение к своей морде. Моментально открыв один глаз, он увидел в упор крысиный нос, который тыкался ему в переносицу. От неожиданности Мидун вскочил и собрался уже дать деру, как вдруг сообразил, что крыс-то ему бояться нечего. Последние сомнения развеял очень знакомый голос, пропищавший в темноте:

               ‒ Пус, это я. Я это!

               Кот унял дрожь от испуга, поспешил придать голосу презрительный оттенок и ответил:

               ‒ Я понял, что ты. В следующий раз голову откручу, если будешь так ко мне подкрадываться. Ты чего сюда приперся, Прокоп?

               ‒ Я… Мне и идти некуда больше. Жена моя пропала. В моем доме уже кто-то живет. И я вспомнил, что ты мне обещал защиту…

               Через несколько мучительно долгих мгновений глаза кота привыкли к мрачным сумеркам, царившим в помещении, и Пус обрел зрение. В них он разобрал топтавшегося на месте посреди комнаты гостя. Крыса Прокоп за последние сутки изрядно истрепался, потерял свою бескозырку и испачкал парадные туфли. На морде у него можно было различить несколько заметных ран.

               ‒ Это я через кустарник дрался, что у Барки за домом… ‒ пояснил Прокоп, поймав взгляд Пуса.

               ‒ Так а от меня тебе что надо?

               Прокоп не сразу нашелся, что ответить. Он только засопел, а через минуту начал повествовать:

               ‒ Ты когда ушел со своим мешком… Мы еще посидели в кустах и пошли дальше. Но только реку мы не смогли перейти. Не нашли, где там брод, а я чуть не пошел на дно, пока искал. А потом Клава… Начала переживать за эту глупую Барку, что, мол, ты ее задерешь… ‒ Пус немного напрягся. – Все рассказывала, как Барка к ней хорошо относилась, и что нельзя так с ней поступать… В общем, я ее отговаривал, как мог, но ночью она ушла, пока я спал. К Барке, видать. Предупредить ее что ли… А теперь я пришел за ней, а дома ни Барки, ни жены моей… Я их весь день ждал, а потом гляжу – ты домой к себе пошел. Я и поплелся за тобой следом. Сначала стучал, ждал, пока ты откроешь, а потом вошел.

               ‒ И что тебе сейчас от меня надо?

               Крыса Прокоп вздохнул. Он и сам толком не знал, что ему надо.

               ‒ Так ты не знаешь, где они могут быть? Барка и Клава?

               Пус не ответил сразу. Он не хотел сейчас выдавать себя, чтобы не пришлось еще и Прокопа придавить. Он встал, подошел к окну и принялся рассматривать очертания дома соседки, словно что-то вспоминая. Потом повернулся к крысе и ответил:

               ‒ Не видел я никого. Я у Чумазого в пещере всю ночь провел, мы пили там.

               ‒ Я так и думал…

               Раздался громкий стук в дверь.

               ‒ Хозяин, ты дома? – грянул из-за двери громкий бас.

               «Бах, бах, бах» – опускалась неведомая тяжелая кисть на испещренную сколами и торчавшими гвоздями дверь. Прокоп сразу завертелся по комнате, ища место, куда бы спрятаться. Выбрав для этого кучу хлама в углу, он шмыгнул туда и затих. Пус затравленно осмотрелся по сторонам. Если это волки, то вылезать через окна нет смысла – там наверняка засада, дом окружен. Самое умное, что смог придумать Мидун, это спокойно ответить, вдруг обойдется.