– Вы есть будете?

               Шкаф было решено оставить в покое – Пус даже вдвоем с енотом не мог сдвинуть его с места. Чумазый решил не спрашивать, каким образом кот умудрился в одиночку его повалить и протащить несколько метров. Стол они поставили на то место, где стоял раньше шкаф. Залитый краской пол застелили гардинами и занавесками, хотя Пус сам был полностью испачкан разными цветами со всех сторон и продолжал следить везде, к чему прикасался. Один его бок был красным, ближе к морде цвет переходил в темные тона. Другая сторона больше походила на сочную летнюю зелень полей с примесями неопределенного цвета. Окрас хвоста, лап и живота не поддавался описанию. Кровать встала на свое место, но расстилать на ней грязное белье не имело никакого смысла. В окна начал забираться густой сумрак накатившегося, словно морская волна, вечера, дом будто погрузился в пучину океана, и енот поспешил развести огонь на кухне, поставить пару свечей да одну керосинку на столе в комнате. В доме стало теплее, и Науса, сидевшая все это время в кресле, наконец, согрелась. Она перестала всхлипывать и икать, и даже начала выводить какие-то ноты, хотя все получалось весьма не складно и противно для слуха.

               – Тарелок-то почти не осталось, – пожаловался енот.

               – Да и Тучун с ними, – вяло произнес Пус Мидун.

               – Пойдемте ко мне, граф. У меня и ужин как раз будет готов.

               – К этой твоей полоумной старухе? Сама иди.

               – Она вас любит, вы заблуждаетесь!

               – Меня тут все так любят.

               Енот хихикнул.

               – А Пус вон летом памятник из грязи строил! – весело рассказал он.

               – Что вы говорите, мой друг! – изумилась Науса.

               Кот лишь скривился и промолчал.

               – Весело жили. Были времена. Сунь-трава росла у меня вот такая! – енот поднял лапу выше своего роста.

               – У нас тоже трав всяких полно. Моя матушка травница страшная! Все что-то сушит, что-то перетирает, что-то подсыпает. Затейница. Недавно моего финансиста Олуха-Горбатого лечила от кашля. Оказалось, трава слабительная… Однако вообразите, она его таки вылечила! – Науса прикрыла клюв крылом и неловко захихикала.

               – Чумазый, ты бы достал что-то из еды, – попросил кот.

               – Сей момент, мои дорогие. Хотя там уже почти ничего не осталось. Колбаса и вот банка грибов. Ах, еще рыба была. Соленая. Я не ем такое соленое. У меня суставы не те уже.

               – Все давай на стол. Мы тут больше не будем оставаться. Только сегодня.

               – Как? А куда пойдем? – енот оглянулся на кота.

               – Не знаю. Ищут меня. Идти надо.

               – Граф, вы можете у меня остаться. Никто вас не тронет у меня.

               – Сама со своей блаженной живи. Я лучше в поле где-нибудь.

               Науса демонстративно обиделась и поджала клюв.

               Енот водрузил на огонь кастрюлю, насыпал в нее так и не растаявший снег, и бросил сверху колбасу.

               – Куда ж ты опять ее переводишь! – Пус подскочил к кастрюле и вытащил колбасу. – Грибов свари! А колбасу просто поломай и на стол. Рыбу еще туда кинь, в кастрюлю. Вкуснее будет.

               – Ты же готовить-то, никогда не готовил…

               – Тебя зато смогу приготовить.

               – Навару с меня, что со снега.

               – Всяко лучше, чем с крапивной колбасы.

               Енот вновь забегал по кухне, выполняя поручения Мидуна. Кот посмотрел на его действия со стороны и затем улегся на диван, ожидая ужина. Науса в это время просто молчала в своем углу, тайком поглядывая на маячивший в полутьме силуэт Пуса. Она чувствовала, что в ее судьбе намечается новая полоса, озаренная идеей и стремлением. Каким-либо образом осмыслить четкий план ей не удавалось, как не получилось уловить смысл большинства тех вещей, которые Пус говорил двумя часами ранее. Вряд ли она сама себе отдавала отчет в том, что раньше она обязательно бы докопалась до сути всего, что происходит. Тогда все было под контролем, понятно и разложено по полочкам. Но уже давным-давно эти мелочи перестали ее волновать даже в самой малой степени. Очень многие вещи изменились в ее жизни, большинство из которых могли бы стать главной и достаточно веской причиной, чтобы поменять уклад и способ мышления. Еще в начале своего пути перемен она иногда задавала себе вопрос – является ли ее естество достаточно ценным, чтобы нести себя без изменений сквозь годы, чтобы изменять весь мир вокруг, но самой оставаться такой, какой была когда-то? И однажды она поняла – не является. Она, по сути, ничего собой не представляла, ее идеи не были ценными, ее опыт никому не был нужен, ее прошлое было до ужаса банальным и граничило с пошлостью. Сберегать было нечего. При мысли о том, что ее жизненный опыт можно было бы передать потомкам, становилось смешно. Сначала смешно, а затем накатывали слезы и душили ее днями, неделями, месяцами. Матушка поначалу суетилась вокруг нее, пытаясь как-то разбавить тоску, поила горячими чаями и заставляла парить лапы в отваре свеклы, но затем бросила эту затею и погрузилась в свое личное замкнутое состояние. Так они и жили последние годы – каждый в своем мире, в своей комнате.

               В дверях появился Чумазый, пыхтя под тяжестью кастрюли. Он дотащил ее до стола и поставил на его край. Взглянув на Наусу, енот сделал пригласительный жест.

               – Как чудесно пахнет! – соврала графиня, движимая требованиями этикета.

               – Я, между прочим, повар по первому образованию, – гордо улыбнулся тот.

               – Я нисколько в этом не сомневаюсь, милый друг. Будем трапезничать?

               – Как хотите, но я поем… – опустил морду енот.

               – А что там наш любезный граф?

               Кот дышал ровно и глубоко. Он провалился в сон. Науса подкралась к его кровати и занесла крыло над его мордой.

               – Уть!

               – А? Что такое? – кот поднял сонную морду и огляделся.

               – Граф, миленький, не время еще ко сну отходить. После ужина положено побеседовать, выпить по стакану вашей любимой козьей настойки и только затем укладываться. Вставайте к столу!

               Пус нехотя поднялся – сон был довольно крепким и сладким, как это обычно бывает, когда засыпаешь неожиданно.

               – Не граф я. Когда же ты поймешь?..

               – Не бормочите себе под нос. Ваше место ждет вас! – Науса подошла к столу и согнала Чумазого, который уже уселся во главе. – Простите, мой друг, но это место для графа. Графам всегда положено уступать место во главе, даже если они в гостях. Уть! – ее крыло коснулось носа енота.

               Тот, смутившись и потирая нос, пересел на другое место.

               Науса немного посуетилась возле Мидуна, подставляя тарелку поближе и накрывая колени кота краем скатерти.

               – Ну, раз салфеток у вас нет, то и этого достаточно будет. – Сова заняла свое место. – Разливайте, граф.

               Пус покосился на гостью, но молча поднял кастрюлю и плеснул жидкости каждому в тарелку до краев. Брызги капель полетели во все стороны, и если Наусу это смутило, то енот даже хихикнул от радости. Кот сел на свое место. Графиня смотрела на него с ожиданием, немного приподняв брови, словно ждала, что Пус сейчас прочтет стихотворение. Кот занервничал.

               – Ну, что еще?

               – Мы вас ждем, граф. Вы должны дать команду к началу ужина.

               – Да Чумазый вон уже лакает.

               – Оставьте бедному существу право быть немного диким. Мы же с вами должны следовать правилам.