Он с каким-то новым чувством, словно переоценивая, окинул взглядом Зеппа: его стройную фигуру — занимается спортом! — продолговатое лицо, спокойные глаза с каким-то рассредоточенным взглядом, который, казалось, вбирал все, без разбору, и не выделял никого и ничего, все принимая бесстрастно, как бы про запас. Удивительно, что такой ловкий субъект в общем-то мало преуспел в жизни. «А он изрядно полысел!» — почему-то обрадовался Уве, словно какой-то изъян в его советчике делал его более понятным и надежным. «Мы с ним оба молодые, — подумал Уве, — нам еще многое предстоит. Нельзя предугадать ход истории. Кто мог подумать в годы исключительного закона, что на рабочих собраниях будут открыто призывать к забастовкам и антиправительственным выступлениям! Кто мог допустить, что у владельца предприятия не будет другого выхода, как опереться на какую-то часть рабочих, безусловно, достойных, но все же людей другого круга. И через них проводить свое влияние. Нет, во времена папы Нойфига жизнь была гораздо легче и во всяком случае проще. «Да» это было «да», а «нет» было «нет»!

Вот в прошлом месяце в ущерб себе — да, нанося немалый урон себе, — он выделил изрядную сумму на занятия спортом своих рабочих. Боже мой, у папы глаза полезли бы на лоб от всего этого! Зачем предпринимателю гребцы и лыжники? Что, это помогает лучше работать? Способствует развитию производства? Дурь! А надо!.. Надо потому, что все это делают. И его не убудет от того, что изредка в субботний вечер он сыграет партию в кегли со своим мастером, тем же Фуксом, например… Но папа не знал таких забот! И если играл в кегли со своими мастерами, то разве только потому, что не помышлял о другом обществе. И другом времяпрепровождении!»

Но сейчас он вызвал Лангеханса, имея в виду определенную цель. Уве беспокоило предстоящее выступление на его фабрике.

Странно, Клара Цеткин в качестве агитатора совсем не сливалась в его сознании с той женщиной, которая так мило говорила с ним в ресторане в тот свой приезд. Даже не верилось, что она — из этих крикунов и напроломидущих. Уве считал, что в партии теперь так много хорошо воспитанных и терпимых, широко смотрящих на вещи людей. Ведь Лангеханс — тоже в партии, и Фукс — само собой… Почему такая культурная дама, как фрау Цеткин, должна науськивать рабочих на хозяев и призывать к крайним мерам? Да, хорошо подготовиться, подстраховаться — это необходимо!

— Вы считаете, что Фукс организует собрание как надо?

— Безусловно: на фабрике есть еще разумные люди.

Уве приободрился: еще бы! Он столько сделал для своих рабочих! К тому времени, когда он уйдет в отставку и посвятит себя исключительно производству кухонной утвари и кое-чего другого, у него будут первоклассные предприятия с самыми передовыми рабочими. Теми самыми, которые удерживают партию от левых излишеств и стоят на почве реальности.

Успокоенный, он отпустил Лангеханса. Этот Зепп — находка в паше время! И надо привязать его покрепче к делу «Отто Нойфиг и сыновья» — Уве не хотел менять название фирмы. Участие в прибылях? Почему бы нет?

Размышляя таким образом, Уве машинально смотрел в окно, как его советчик и друг быстрым деловым шагом проходит по заводскому двору в своем щегольском легком пальто с атласными отворотами, в модной шляпе с загнутыми вверх полями на лысеющей голове. Вот он приветливо отвечает на поклоны рабочих. Приподнимает шляпу перед женщинами, толкающими вагонетку на подъездных путях. Вот он пожимает руку инвалиду-привратнику, вытянувшемуся перед ним, словно перед фельдфебелем. Пройдоха Зепп. Необходимый Зепп. Зепп-Безменянельзя…

Лангеханс миновал высокую ограду с многократно повторяющейся готически хвостатой надписью «Отто Нойфиг и сыновья» и отправился прямиком в винный погребок Ауэрбаха. Историческое место, где в свое время веселился с друзьями Гете и где, как гласит предание, впервые предстало ему видение доктора Фауста, настраивало Зеппа на философский лад.

«Что есть Фауст в наши дни? Где взять Мефистофеля, которому можно было бы запродать душу? Кому нужна душа?» Зепп пил маленькими глоточками кюммель и предавался своим сложным мыслям. До какого-то пункта они шли, абсолютно совпадая с ходом мыслей Нойфига: «Мы с Уве оба принадлежим к молодым, — Зепп всегда опускал то обстоятельство, что был на десять лет старше. — Мы новое поколение людей дела. Нас ждет новая эпоха. Новый век. Новый век — у… это штучка! Чтобы достойно войти в него, надо уже сейчас тренироваться… На пролезание в игольное ухо! Все эти старые патриархальные порядки годились, когда «да» было «да», а «нет» было «нет». Но наступают времена другой формулы: «И да и нет». И потому…»

Тут мысль юриста сворачивала на свой собственный путь: «Когда-то говорили: за двумя зайцами погонишься — ни одного не поймаешь. И это был голос здравого рассудка. А теперь поймает зайца только тот, что погонится за двумя. Одного поймает наверняка, а возможно, и обоих. Раньше, кто тише ехал, оказывался дальше. В век, когда скорости решают все, он всегда будет в хвосте. И самое главное: наступило время «службы двум хозяевам». Когда-то Гольдони очень веселился, разоблачая слугу двух господ. Старомодный господин не подозревал, что именно такой слуга будет главной фигурой грядущего века».

Лангеханс допил кюммель, заплатил по счету и поднялся по винтовой лестнице погребка. Швейцар распахнул перед ним тяжелую одностворчатую дверь и пожелал господину юристу приятно отдохнуть в кругу семьи. Адвокат не собирался этого делать, хотя бы потому, что не имел семьи.

Перед ним открылась картина вечернего Лейпцига, который он так любил. Улицу заливал желтоватый свет этих новомодных фонарей с лампионами, висящими, словно гроздь винограда на железном столбе. Экипажи, медленно двигавшиеся по мостовой, ловили тревожные отблески своими лакированными боками, умножая световые точки, роящиеся, словно светляки, в узком русле улицы между шпалер старых лип. Слева шпиль Томаскирхе ясно рисовался в небе, подсвеченном снизу рекламой колбасного заведения Беренцвейга. Справа Гриммаишештрассе уходила перспективой залитых светом домов, первые этажи которых представляли сплошную линию сверкающих витрин и пестрых вывесок.

Толпа праздных людей катилась по тротуарам, обдавая сложным ароматом фиксатуара, духов и зубного эликсира Плюмке, «гарантирующего сохранность зубов и свежее дыхание».

Лангеханс подозвал извозчика и велел везти себя в гостиницу «Кайзерхоф».

Клара начала свое выступление с события недавних дней: повышения цен на продукты питания.

— Кому выгодно повышение цен, почему правительство идет на эту меру? Разберемся!

И Клара разбирает по косточкам таможенную политику правительства, направленную на удорожание хлебных продуктов.

Клара только что совершила большую поездку: она рассказывает о тяжелой жизни рудокопов Силезии и металлургов Рейнской долины, кустарей Тюрингии, об изнурительном крестьянском труде на полях богачей за Эльбой. Жены и дети рабочих и крестьян давно тянут лямку труда на фабриканта и помещика.

На совести правящих классов, на совести буржуазных писак, вопящих о прогрессе и классовом мире, на совести строя миллионы жизней, g том числе — жизней женщин и детей. Вопиющее противоречие между словами и делом разъедает современное общество опаснее, чем мор, чем эпидемия — бич средневековья! То были опасности, рожденные самой природой. Массовое убийство сегодня — порождение преступного строя. И ответственность за уничтожение людей, за нищету и социальные болезни, за деградирование масс несут в равной мере с капиталистами те, кто уводит от борьбы, кто усыпляет бдительность угнетенных, те, кто призывает к братству овец и волков! Эти болтуны так же опасны, как прямые защитники бесчеловечного строя. «Чума на оба ваши дома!» — восклицает Клара словами Шекспира.

Клара испытывает тот особый подъем, когда нужные слова сами приходят к ней, она не выбирает их, не ищет. Мысли выношены ею, они стали ее сущностью. Это ее мир, мир, который она избрала и который не покинет до последнего своего дыхания.

Так можно говорить только с людьми, жаждущими именно этих слов, принимающими их как свои собственные мысли, выраженные другим человеком ясно и глубоко. И Клара с уверенностью опытного оратора определила, что здесь, в спортивном зале, которым гордился Нойфиг, она должна говорить именно так. Она уже не помнила, что нашептывал ей накануне в «Кайзерхофе» Зепп Лангеханс, ее давнишний знакомый. Очень-очень совестливый господин. Очень-очень ловкий господин… О чем он ее предупреждал? От чего предостерегал?

Нет, в глубине сознания у нее, конечно, отложилось что-то от его неожиданного вторжения, но сейчас это казалось мелким и несущественным. Сейчас, когда ее так слушали! Так принимали! И как могло быть иначе? Это же с ними, с этими людьми ей идти дальше и подниматься выше. И когда горнист протрубит атаку, они будут в одной цепи наступающего класса. Потому что у них один враг. Один. В какие бы личины он ни рядился! О, она узнает его под любой маской!

И зная его так хорошо и сделав борьбу с ним целью своей жизни, она указывает пальцем на тех, кто куплен! Кто вопит о классовом мире, об изживании противоречий.

Как сигнальщица, стоит она на мостике и машет флажками, предупреждая об опасности, о подводных скалах, о скрытых рифах, о глубинных течениях, грозящих кораблю…

Когда она садится и председатель поднимается, чтобы назвать фамилию следующего оратора, она наконец вспоминает странное свидание накануне.

…Лангеханс почти не изменился со времени их последней встречи. Он тогда помог ей, проявил внимание и дружелюбие. И все же настороженность ее не растопилась. Он принадлежал к тем социал-демократам, которые отошли от партии, когда исключительный закон распростер свои черные крылья над Германией. Таких людей было немало: они боялись социализма, но допускали его победу. И хотели при всех обстоятельствах быть среди победителей. Так она понимала Лангеханса в то время. А теперь? Одно дело — откликнуться на ее просьбу, а другое — проявить инициативу, предупредить ее, что на фабрике Уве Нойфига ее ждет организованный отпор со стороны самих рабочих. Чем руководствовался Лангеханс в данном случае? Соображениями перестраховки? Конечно, за эти годы он мог, как бывало с другими, перемениться, примкнуть к последовательным социалистам: он же не был связан ни родством, ни богатством с сильными мира сего. Но Клара не верила в это. Лангеханс был как раз из тех прилипал, которые неотлучны от кита капитала.