Кабинет был обыкновенный. Разве только какая-то целесообразность окружающего: ничего лишнего. Нагромождение бумаг и книг на столе не казалось ни хаотическим, ни педантичным. Видно было, что здесь работают — и все.

Клара опять подумала, что Ленин, собственно, мало изменился за эти годы. Но сейчас в нем угадывалось и новое: чувство какой-то особой полноты жизни, высокой удовлетворенности.

И это не снималось тенью заботы, которая набегала на его лицо и вдруг таяла в усмешке. Усмешка тоже была беглая, но открывала расположенность человека к смешному и уменье видеть его.

До сих пор Клара встречала Ленина на людях, в пылу выступления, или спора, или напряженного разговора, и первое, что бросалось в глаза: необыкновенная страстность, оживление, с которым он не только говорил, но, казалось, и слушал. Тому, чем он занимался в данный момент, Ленин отдавался весь и не скрывал этого. Его лицо, наклон головы, вся фигура выражали какой-то стремительный интерес к собеседнику или оратору. Он как будто быстро впитывал в себя все, тут же его оценивая. Из его ответов было ясно, что мысль его уже проделала работу над услышанным, повернула его так и эдак и возвращает собеседнику — обогащенным…

Теперь, когда Клара была с Лениным наедине, она определила это его свойство точнее. Говорить с Лениным было легко, прежде всего из-за этого его внимания и поощрения говорить дальше. Оно не выражалось словами, но передавалось самой манерой Ленина слушать.

Поэтому начисто отпадали и естественные опасения отнять у него время, как-то затруднить… «Да он ни минуты не будет говорить о том, что ему неинтересно. Только о том, что даже не просто интересно, а необходимо, — заключила Клара. — А что ему необходимо узнать от меня? То, что я хочу ему сказать, будет ли важным для него?»

Она не успела предположить то или другое, потому что Ленин начал разговор стремительно, как будто продолжая его, как будто не после точки даже, а — запятой.

И тотчас он двинул главную свою мысль, главную в этом разговоре: еще нет у нас международного женского коммунистического движения! Когда он сказал: «Мы должны немедленно приступить к его созданию», — это «немедленно» прозвучало с нажимом и было обращено сейчас к ней, Кларе, а слово «мы» включало в себя то, что русские коммунисты будут в этом главной силой.

Поэтому он и начал беседу с положения женщины в Советском государстве. Одна его фраза сразу осветила вопрос: о том, что пролетарская диктатура искореняет больше предрассудков, чем кипы литературы о женском равноправии. Клара обрадовалась ей, в ней заключалась мысль, близкая ей с юности, — «В деянии начало бытия».

Клара сама вложила немалую долю в «кипу литературы о женском равноправии». И ясно ощутила, как пример страны, практически осуществившей это равноправие, перевел агитацию за него на новую ступень. Если раньше Клара писала и говорила о женском равноправии, видя его в идеале, то опыт России сделал желаемое действительным. В словах о «кипе литературы» не было иронии или пренебрежения, но слышалось удовлетворение от того, что жизнь подтвердила теорию. И с тем оживлением, которое не затухало в нем, Ленин стал слушать ответ Клары на прямой вопрос о работе среди женщин за границей.

Она не могла говорить о ней, не вспомнив о Розе. Не упомянув ее имени.

…Это было сразу после основания Коммунистической партии. Они почувствовали себя уверенней и сильнее: они обрели свой дом. И они помечтали немного о такой газете, которая освещала бы женское движение. И даже прикинули, кто был бы полезен в ней. Ведь они, немецкие коммунистки, никогда не забывали о женском движении.

Первая конференция Компартии Германии была нелегальной. А всякое нелегальное собрание, естественно, тяготеет к краткости. Уж куда там терять время на вопросы второстепенные, если за делегатами идет полицейская охота!

А на конференции все же стоял вопрос о движении женщин. Да как же иначе? Коммунистическое движение без организации женщин — птица без одного крыла! Но Ленин должен был знать, что здесь — трудности огромные, потому что самые опытные агитаторы и руководительницы женского движения остались у социал-демократов. Им, коммунистам, в известной степени — начинать сначала.

Когда Ленин сказал, что предстоят великие дела, эти слова он произнес не пафосно, не приподнято, а обыденно, не подчеркивая их. В этом, однако, содержалось нечто очень важное, потому что великие дела ведь совершались здесь, в первом пролетарском государстве, каждодневно, они стали обыденными. Какая величественная обыденность! И она, Клара, причастна к ней! Нет, в такой мысли не было ничего «итогового», ничего завершающего: напротив, она устремляла вперед. И то, что перед ней снова лежала длинная трудная дорога, радовало Клару.

Она поняла, что Ленин воспринимает ее и обращается к ней — да, конечно, — как к человеку, много сделавшему в партии. Но не это было для него, да и для нее, главным. Главное заключалось в том, что он видел ее стоящей не в конце пройденного пути, а в начале нового. С удивительной ясностью она поняла, что именно это ей дороже, что никакое словесное признание ее заслуг не могло бы дать ей большего духовного подъема, чем этот обращенный к ней призыв идти дальше. Внутренний голос, который часто нашептывал ей о старости, о слабости, о покое, умолк, побежденный страстностью, с которой произносились в этом кабинете другие слова.

Речь Ленина — теперь она касалась дел чисто практических — вызывала множество ассоциаций. Она, словно некий катализатор, усиливала движение мысли, подтягивала к ней аргументы, доводы. Но вместе с тем высвечивала в памяти целые картины.

Сейчас разговор пошел о проблемах пола и брака, и Ленин страстно доказывал, что преувеличенное внимание к этим вопросам, прямо-таки выдвижение их на первый план — просто вредно. И едко высмеивал ту настойчивость, с которой эти вопросы трактуются среди немецких работниц. Сейчас Ленин уже прямо к ней, Кларе, обращал свои упреки. И она попыталась объяснить ему интерес к вопросам пола и брака как своеобразную реакцию против буржуазного лицемерия.

Но пока она это говорила, как назло, перед ней вставали знакомые картины. И она уже с иронией вспоминала, с каким упоением агитаторши вводили работниц в круг фрейдистских идей. Их усилия сейчас по-иному виделись ей. Вся ужасная отсебятина в вопросах пола действительно уводила куда-то в очень, очень боковое русло энергию и помыслы работниц. Все-таки Клара попыталась оправдать этот «окольный путь»: в конце концов он приводит к той же критике буржуазного строя…

Но Ленин не шел на уступки. Нет, он проявлял такую непримиримость в этом как будто частном вопросе, словно от него зависели важные политические выводы. Да ведь это так и было…

Ленин прищурил глаз, и сдержанная улыбка тронула его губы, когда он сказал, что есть более интересные и близкие пролетарке темы, чем формы брака у австралийских негров или внутрисемейные браки в древнем мире.

И тут Клара насмешила Ленина своим рассказом о том, что ее предложение отодвинуть вопросы пола несколько назад вызвало обвинение в «старомодном мещанстве».

Клара с улыбкой вспомнила дискуссионный вечер в рабочем клубе, где это произошло, и увлеченность, с какой молодежь высказывалась «с высоты своего жизненного опыта» о таких вещах, как «зов пола», «извечное стремление друг к другу двух половинок», и все в этом духе…

То, что Ленин говорил о любви, об отношениях мужчины и женщины, было целомудренно без аскетизма, разумно, но не рационалистично. И пресловутую теорию «стакана воды» он разбивал вдребезги совсем другими аргументами, чем это делалось обычно: более острыми и беспощадными.

Убедительность его слов шла не только от глубины их смысла, но и из его собственной убежденности, от ощущения их выношенности, их прямой связи с главным: с интересами революции. И не только русской…

«Он мыслит интернационально», — подумалось Кларе, и это не совсем обычное словосочетание, показалось ей, определило подход к теме их беседы. Клара легко применяла сказанное Лениным к действительности Германии или другой страны. И пожалела, что эти мысли не стали достоянием многих.

Она не могла удержаться, чтобы не сказать об этом. На ее замечание Ленин улыбнулся, и она поняла смысл его улыбки: у русских большевиков, как они говорили, «руки не доходили» — ей понравилось это выражение — до проблем этого рода…

И действительно, Ленин заговорил о положении Советской России, о ее трудностях. Ее поразила уверенность, с которой он сказал, что с военной угрозой они справятся. Его помыслы шли дальше. Он весь был в будущем: революция разрушает не для самого разрушения, а для созидания. Она поняла, что главная задача — восстановление и что он сейчас целиком занят планами восстановления разрушенной экономики страны.

Теперь они уже вступили в другой этап беседы: практический. Обсуждали проект тезисов о коммунистической работе среди женщин. Клара ощутила мощную поддержку своей позиции. Ведь ее мысли о специальной работе среди женщин многими встречались в штыки.

Было видно, что Ленин хотел сказать еще что-то, но Клара заметила какую-то перемену в обстановке. К ним уже дважды стучались, и Ленин, хотя и не прерывал разговор, но посмотрел на дверь озабоченно.

Клару тронуло, что, прощаясь и помогая ей надеть ее по-европейски легкое пальто, Ленин с искренней заботой заметил, что «Москва — не Штутгарт», надо одеваться теплее.

Клара вспомнила, что при каждой встрече он никогда не забывал спросить о ее сыновьях, и женским чутьем она угадывала в этом настоящий интерес к ее человеческой судьбе.

Дождь не шел больше, солнце, уже на исходе, положило косой луч на зеленую лужайку.