— Садись, Алеша, расскажу тебе историю страшную. Не дай Бог кому-нибудь такое!.. Запряг я коровку пораньше утром и повез вино на базар. А когда приехал, продал все до капельки. Вино хорошее у меня было, — дед поднял большой палец, — люди покупали, хвалили… Заночевать надо было у знакомых, а утром ехать. Ан нет, поперся обратно, хотел скорее домой поспеть. Только выехал за околицу, к пустырю подъехал, смотрю — два парня лежат у обочины и за мной наблюдают. Встали, подошли, буренку останавливают, поздоровались: «Ну, что, вино все продал, дедушка?» — «Все подчистую разобрали». — «Вино у тебя отличное, дедушка», — засмеялись. А я их узнал, на базаре они были. Говорю им: «Так я помню, вы у меня выпивали да подхваливали! Спасибо говорили!» — «Ну, а деньги с собой, что ли везешь?» — спрашивают. — «Конечно, с собой, а где же им быть», — отвечаю. — «Ну так давай деньги, дедушка. Зачем они тебе, старому?» — «Как это „давай“, — закричал я, — вы что, шутите, ребята?» — «Нет, не шутим! — говорят. — Мы тебя поджидаем, дед. Ты же сам сказал, что вечером в Привольное будешь ехать. Вот мы и ждем терпеливо, — издеваются. — Давай деньги, старик, по-доброму!..» Только теперь понял я, что ребята не шутят, грабить меня вздумали. Один корову придерживал, другой хотел полезть мне за пазуху, деньги, значит, взять. Я обернулся, — там у меня у бочки клюка лежала, — да как дал ему по темечку… Упал он и стал ногами дрыгать. Голову я ему пробил сгоряча…

Тут дед заплакал, стал кулаками тереть нос, достал платок, высморкался, протер глаза и тяжко передохнул:

— Другой меня так ударил в лицо, что зуб выбил, губу разбил в кровь. Но я и ему клюкой по плечам съездил так, что он заорал… Видит, что напарник подыхает, — тягу дал, убежал в степь, скрылся где-то в овраге, ворюга… У меня кровь изо рта! Губы вздулись. Смотрю, парень затих, скончался… А тут еще корова мычит, рвется с дороги — испугалась. Я ее успокаиваю, а сам плачу, не знаю, что делать. Никого нигде нету… Боюсь, тот вернется, убьет.

Дедушка снова зашмыгал носом, вытерся платком.

— Поднял я убитого, погрузил на тележку и еду… Голова кругом идет, ничего не вижу… Страшно стало… Парень мертвый на тележке.

Алексей увидел, что дедушка сильно расстроился, решил увести его домой. Он взял деда под руку, но старик, видимо, хотел до конца рассказать о своей трагедии.

— Ничего, ничего, я справлюсь, внучек! Сейчас я. — Он помолчал, немного успокоился и продолжал:

— Не хотел я убивать парня, сгоряча ударил кленовой палкой парнишку… Пережил я много в тот злосчастный вечер, не дай Бог кому… Ну, так вот, доехал я до деревни Славкино, завернул во двор к знакомым… И тут началось! Вся деревня сбежалась… Парня убитого на солому положили… Я рассказал людям, как дело было. Меня многие знали. Кто про что судачит, шум стоит во дворе. Многие плачут: кому парня молодого жаль, а кто меня жалеет, а может, проклинает. Пришлось в деревне заночевать. Отхаживали меня. Всю ночь я глаз не сомкнул, так расстроился, думы всякие… А утром милиция приехала. Парня того увезли, протокол составили. Меня арестовать хотели… Потом велели ехать домой, никуда не выезжать… Словом, суд был. Того бандюгу, что убежал, Стрелина, поймали. Все подтвердил на суде, как было. Вину он на себя принял. Деньги, говорит, не взял: «Простите, говорит, дед не виноват. Мы деда подкарауливали, хотели у него деньги отобрать. Так получилось, деньги я не отбирал».

Перешли через мостик. Дед остановился на минутку:

— Оправдали меня! Сколько пережил я, уму непостижимо. Алеша. Бабушка, бедная, изревелась. Мы тогда жили вдвоем… Вот какие люди бывают паскудные. Раньше такого не было. У немцев все лежало открыто. Никто ни у кого не воровал. Уважительные были…

Домашние накрывали на стол. Бабушка Наталья глянула на деда Степана и сразу же поняла, в чем дело:

— Опять горюшко вспоминал! Будет тебе, старый, сердце терзать, расстраиваться. Давно прошло все! Пережили мы напасть эту, ужасть. Садитесь за стол, ужинать будем…

Алеша спал безмятежно. Мать наказала Нине не тревожить брата: пусть отоспится с дороги. Сегодня воскресенье, все отдыхают. За многие годы такое блаженство досталось ему впервые.

Проснувшись, он не спешил вставать. Очевидно, его разбудил Ниночкин смех во дворе. Звонкий голосок беспрерывно взрывался от хохота. Любопытство подстегнуло. Он надел брюки, сунул ноги в домашние шлепанцы и вышел на крыльцо. Оказывается, смеялись все, и сам он невольно расхохотался: во дворе гуляли пьяные куры. Они не могли ходить. Опираясь на крылья, курочки вставали и падали назад. Петух, что называется, «петушился», горланил, шатался, опираясь то на правое, то на левое крыло, то смешно пятился назад. Любивший бабушку за щедрость, он вдруг набросился на нее, клевал и царапал когтями фартук. Куриный пастух так раскудахтался и бил крыльями, будто на него нападали. Бабушка Наталья заохала, запричитала и поспешно ретировалась. Смеху было на весь двор.

— Совсем сдурел твой петух! В драку лезет пьяный! Наделал ты, дед, делов! — без сердца бранилась бабка.

Дедушка Степан ухмылялся, прищурив хитрые глазки: он подготовил новую сценку. В компании с курами кабанчик доедал хмельной виноградный жмых в корыте. Он свалился и взвизгнул, вскочил на передние ноги, а зад приподнять не мог, так и сидел по-собачьи. Затем направился к своему логову, но идти не мог: тяжелое брюхо мешало ему, и он волочил его по земле, смешно похрюкивая. Обжора полз на коленях, вставал, падал, визжал, но настойчиво добирался до излюбленного места у солнечной стенки сарайчика. Наконец, он дополз, хрюкнул довольно и затих. Утренние лучи грели ему спинку.

Алеша сидел на крыльце и вытирал слезы: он все еще хохотал и не мог успокоиться от необычного спектакля. Довольный представленной комедией, дед улыбался, подошел к Алеше, сел рядом, обняв внука за плечи:

— Немцы постоянно устраивали на праздниках бои охмелевших петухов. Смеху хватало на всех гостей. Колонисты умели работать, но и веселиться могли вдоволь…

После завтрака Степан Егорович повел внука к колхозным виноделам. В огромном помещении стояло четыре больших чана, замурованных в кирпич. По краю ходили молодые женщины с черпаками. Они помешивали бродившее сусло. В нос ударил теплый приторный парок «играющего» вина с изумительным запахом целого букета ароматных трав. Появление Степана Егоровича в винодельне женщины отметили поднятием черпаков и дружным приветствием. Дед представил работницам своего внука. Они оживились, смеялись и перешептывались, глядя на молодого красивого паренька. Одна из них, улыбаясь, зачерпнула полведра вина и на вытянутом держаке поднесла Алеше:

— Выпьешь до дна — признаем, что ты настоящий мужчина! — все громко засмеялись.

Алексей смутился, покраснел. А девчата все громче галдели, подначивая молодца на «подвиг». Деваться некуда, пасовать нельзя! Дед подтолкнул внука локтем: «Давай, пробуй!»

Алеша собрался с духом, поддернул рукава гимнастерки, взял черпак обеими руками и приложился к ведру…

— Пей-до-дна! Пей-до-дна! Пей-до-дна! — скандировали девушки под смех, шум и аплодисменты.

Вино было теплое, как парное молоко, и сладкое. Оно еще не перебродило. Аромат его разливался по всему телу. Стало жарко. Пить такое «пойло» было не совсем приятно, да еще под прицелом стольких женских глаз… И наш молодец, выпив, сколько мог, сдался!

— Спасибо, девушки! Больше не могу… Похоже, я в раю побывал! Это не вино, а искушение!.. За такое угощение приглашаю вас на танцы в колхозный клуб… Приходите вечером… Я жду вас! — посмотрел он на ту, что преподносила черпак.

И снова веселый смех наполнил винодельную.

— Вот и посватались! — крикнул кто-то, и опять взрыв смеха!

Дед Степан, довольный удачной проделкой, прошептал внуку:

— Это очень хорошая дивчина, Алеша!

Внук улыбнулся хитроумному деду, но замечание намотал себе на ус…

На следующий день началась уборка урожая на дедовом участке. Отпускник вставал вместе со всеми и, позавтракав, с удовольствием брался за работу: носил тяжёлые тыквы, возил тачку с навозом, убирал виноград. Картошку копали всей семьёй. Работы в огороде всегда много, так что приезд Алёши был кстати. Мать радовалась больше всех. Она потеряла на войне мужа, старший сын Владимир пропал без вести. И приезд младшего сына Алексея для неё стал отдушиной от тяжких дум и страданий. Ниночка убегала в школу, а с приходом тоже включалась в семейную работу. Очень любила Нина очищать початки кукурузы от листьев, любоваться золотым отливом их зёрен:

— Какие они новенькие, блестящие! — восхищалась она.

Самым интересным занятием для Алеши было приготовление вина из винограда. Всем процессом заправлял Степан Егорович. Здесь он был знатоком своего дела. Не спеша, с толком он пояснял внуку все тонкости виноделия. Алексей крутил рукоятку пресса — «давилки». Сизые гроздья винограда под давлением барабана превращались в месиво. Сок нежных ягод стекал в бадью. Сусло вёдрами уносили в сарай, где стоял чан для брожения. Винный аромат наполнял двор, а пить сок можно было прямо из лотка кружкою.

— Вот это работа! — восхищался курсант. — Приеду в училище, расскажу ребятам — не поверят! Кто-нибудь обязательно сострит:

Неожиданно во дворе появилась приятно одетая миловидная женщина. Ниночка побежала ей навстречу:

— София Петровна! Проходите к нам! Мама, София Петровна пришла!

— Ой, как хорошо, что вы к нам заглянули. Здравствуйте, София Петровна, — встретила гостью Ольга Степановна. — Проходите, к столу присаживайтесь. — Нина подала виноград. Подскочив к брату, шепнула:

— Это наша учительница…

Женщины разговорились, а Нина, сменившая маму, подносила виноград к «давилке» и всё время о чём-то шепталась с братом. Алёша в майке, в старых дедовых штанах стоял спиной к столу и крутил барабан пресса. Он невольно ощущал присутствие миловидной особы и чувствовал себя неловко: