— Пока нет. ЭмАйТи — возможно, но профессора в Гарварде и Принстоне — скептики.

По поводу работы мамы и папы, он имеет в виду. Эти профессора пытаются разорвать их, они не верят тому, что произошло в декабре.

— Ладно, тогда подумаем насчет ЭмАйТи.

Его серые глаза встречаются с моими.

— Неважно, куда я уеду. Я всё равно буду твоим.

Я мягко поцеловала его, наслаждаясь тем, как сплетены наши тела, тихим скрипом его джинсов об мои, когда мы двигаемся, чтобы быть ближе.

— Но я хочу, чтобы ты был моим, например, в каждые выходные. Не только на Рождество и в весенние каникулы.

С этим декабрьским сумасшествием, я отложила начало обучения до следующего января. Школа Дизайна Род-Айланда согласилась это сделать, они сохранили мою стипендию и всё остальное. Пол скорее всего начнет обучение в январе. Если он поедет в ЭмАйТи, то мы будем совсем недалеко.

Пол сказал:

— Ты всё еще не хочешь поступать куда-либо кроме РАШД?

— РАШД — это лучшая школа в стране по реставрации.

— А что насчет изобразительного искусства? — его большой палец скользнул по моей щеке. — Забудь о том, чтобы заботиться о чужих картинах. Создавай свои.

— Видишь, поэтому ты гений физики, а не экономики. Слышал когда-нибудь фразу «голодающий художник»?

— Я сомневаюсь, что ты будешь голодать, если твои родители и я будут успешно трудоустроены, — Пол стал практичным. — Если бы ты смогла изучать искусство где угодно в мире, чтобы стать художником, куда бы ты отправилась? Я слышал, как Джози говорила тебе об Университете Чикаго…

— Не Чикаго, — слова вырвались слишком легко для того, что было так трудно признать. — Я имею в виду, это отличная школа, но если бы я могла поехать куда угодно? Я бы выбрала Школу Изобразительного Искусства Раскин, в Оксфорде.

— Почему её?

— Там учат всему, — я не могла скрыть зависть в своем голосе. — Ты учишь анатомию так же, как студенты-медики, ты понимаешь, что находится под кожей людей, которых пытаешься написать или сделать скульптуру. Там есть профессора, которые учат любой технике, от древних до современных или экспериментальных. Они лучше всех.

— Так поступай туда, — сказал Пол, гений, за которого борются лучшие физические факультеты мира.

— Я никогда не поступлю. Помнишь, я даже не ходила в школу, — обратная сторона домашнего обучения — колледжи считают, что сложнее тебя оценить. РАШД согласился, но иностранный университет, вероятно, не сможет получить доступ к моим данным.

Пол покачал головой.

— Ты сразу же поступишь, как только они увидят твою работу. Оксфорд сразу же примет тебя.

Примет? Мы оба взглянули наверх на разодранный портрет Пола, его глаза так же внимательно смотрят с холста, как и в жизни. И все равно, я не могла представить, что профессора в самой лучшей школе искусств увидят этот портрет так же.

— Важно, чтобы ты выбрал правильную работу. Я это знаю. Ты занимаешься исследованиями, которые перевернут мир. Я просто рисую.

— Я просто решаю формулы. Ты создаешь произведения искусства, которые будут иметь значение еще долго после того, как моя научная работа будет казаться обыкновенной.

Я рассмеялась:

— Вряд ли.

— Но возможно. Твои мечты так же важны, как мечты любого другого человека. Твоё будущее так же важно, как и моё. Я хочу пойти на компромисс, если это нужно, для того, чтобы мы были вместе, но не нужно идти на компромисс даже не начав.

— Для меня это не имеет значения, — сказала я. — Я не гений, в отличие от вас.

— У тебя нет влечения к науке. Но интеллект проявляется не только в этом. Я бы никогда не хотел отобрать у тебя карьеру художника, так же, как ты не хочешь отбирать у меня исследования, — приподнявшись на локте, Пол посмотрел на меня сверху вниз, почти угрожающе. — Прекрати сравнивать себя с нами. У тебя свой собственный талант. Покажи миру, на что ты способна, Маргарет. Ты даже не видишь, насколько ты удивительная.

Бывают минуты, когда неловкость спадает с Пола и он говорит как раз то, что надо. В такие минуты я чувствую, будто таю, что мы сливаемся вместе, становимся не двумя отдельными людьми, а одним целым.

Тот вечер был таким же.

— Эй, — тихо сказала я. — Мама и папа собираются на конференцию в Токио через несколько недель. Ты не едешь с ними, правильно?

— Мы решили, что не надо.

— Ну, тогда может быть, — мои щеки загорелись. — Ты останешься на ночь?

Мы были бы в доме одни. Нигде рядом не было бы членов моей семьи, которые и так уже слишком много знают о моей личной жизни. Вместо этого мы могли бы быть вместе, и между нами абсолютно ничего, всю ночь.

Он какое-то время смотрел на меня, и его глаза потемнели так же, как я помню с той ночи на даче с лейтенантом Марковым. Он медленно кивнул.

— Хорошо.

Я смущенно рассмеялась.

— Кажется, что мы этого раньше никогда не делали.

— Не делали. Ну. Не здесь.

Мой пол был только искрой сознания внутри лейтенанта Маркова в ту ночь во вселенной России, потому что у него забрали Жар-птицу, и он не мог получать напоминания. Но он был там всю ночь, так что он помнить всё так же живо, как и я.

Я сказала:

— Это будет считаться нашим первым разом? Потому что это наш первый раз в этом измерении?

Он скользнул губами по моему виску.

— Думаю, да.

Я скользнула на него, расставили ноги по сторонам от него. Руки Пола нашли мою талию. Я наклонилась над ним, и мои волосы упали вперед, он немного сдвинулся подо мной, наслаждаясь ощущением того, что я на нем. Я не могла ничего с собой поделать и представляла нас в таком же положении, но без одежды.

Улыбаясь, я поддразнивала:

— Ты понимаешь, что мы потеряем девственность дважды?

Он обдумывал это с минуту и тоже начал улыбаться.

— Наша жизнь очень странная.

— Глубоко странная, — согласилась я и поцеловала его. Ладони пола скользнули под кромку моей футболки, медленные, уверенные и горячие.

Может быть, у нас и не было секса в последние несколько месяцев, но это не значит, что мы скучали. Он знает, как я целуюсь. Я знаю, как он прикасается ко мне. Мы изучили друг друга вдоль и поперек.

И теперь мне приходится лежать в постели одной, в ужасе за душу Пола, до тех пор, пока я на сто процентов не уверена, что родители заснули.

К двум часам ночи я уверена, что всё спят, неважно, насколько они переживают. Поэтому я встаю, на цыпочках иду в гостиную в футболке и леггинсах, и нахожу Тео, ждущего меня.

Он сидит за радужным столом и все три рабочие Жар-птицы лежат перед ним.

— Я проверял их, чтобы убедиться, что они работают нормально, — говорит он. Он берет ту, которую я брала с собой в средневековье, изучая отблески света на поверхности медного цвета. Он медленно добавляет: — Частичка души Пола внутри этой штуки. Нужно обеспечить, чтобы она тикала, так?

Я киваю. Как бы я ни беспокоилась за Пола, как бы я ни была настроена начать, я не могу не заметить, каким изможденным выглядит Тео. Без сомнения, он сказал родителям, что идет спать сразу же после них, но вместо этого он сидел и ждал меня.

Но опять же, может быть сон сейчас для него бесполезен:

— Тео, то, что Конли сказал о снах, ты правда их не видишь?

Он не поднимает головы.

— Я уже давно не помню снов. Это не обязательно что-то означает. Я часто их не запоминаю, — его проворные руки замирают, и я чувствую, что он взвешивает слова. — Спасибо, что сделала меня частью сделки.

— Что ты имеешь в виду?

— Что сказала Конли, что хочешь лекарство для меня.

— Это Пол рисковал ради тебя всем.

И я намереваюсь его тоже поблагодарить, когда мы вернем его. Но сейчас я говорю спасибо тебе, — свет, который он направлял на Жар-птиц, вырезает из полумрака лицо Тео и в его заострившихся чертах видно, как он похудел. Не то, чтобы я не замечала этого раньше, но я думала, что это обычная аспирантская худоба. Теперь я понимаю, что Тео тает. — Иногда я задавался вопросом, будешь ли ты мне снова полностью доверять. Потом ты заступилась за меня. Всё объяснила. Это было… Маргарет, давай сойдемся на спасибо.

Я не знаю, что сказать, поэтому киваю. Его глаза встречаются с моими, только на секунду, потом он поворачивается обратно к Жар-птице, удовлетворенно кивает, потом защелкивает её.

— Они готовы? — спрашиваю я.

— Так готовы, как только могут быть.

— Нет смысла ждать, когда проснутся мама и папа, — они остановили бы меня, если бы знали, даже если бы это означало запереть меня в комнате или стереть Жар-птиц в золотую пыль. — Я должна идти.

Тео говорит:

— Поправка, мы должны идти.

— Мы? — я знаю, что правильно расслышала, но мне нужна минута, чтобы осознать это. — Конли ничего не говорил о том, что ты пойдешь со мной.

— Он и не говорил, что мне нужно остаться дома, — улыбка Тео такая острая, что может резать.

Я всё еще шокирована.

— Ты сказал… ты сказал, что не собираешься путешествовать через измерения.

— Это было до того, как похитили моего братишку.

Это старое прозвище — напоминание, что Тео делает это не ради меня. Он даже не упомянул, что спасает собственную жизнь. Только Пола.

Но я все равно вспоминаю, что Тео говорил мне. В частности, когда я получаю хоть каплю власти, она меня захватывает. Он видит путешествия как соблазн, и Тео плохо умеет противостоять им.

И все равно, если он хочет попытаться помочь Полу, я должна хотеть помочь ему.

— Ладно, — говорю я. — Пойдем.

Мы вместе идем в мою комнату, я уже повесила записку «не беспокоить», мои родители поймут, что не нужно заходить в комнату до нашего с Тео возвращения, если, и когда мы сможем вернуться. Я надеваю две Жар-птицы себе на шею, свою и Пола, я знаю, что это только мое воображение, но мне кажется, что Жар-птица Пола кажется тяжелее. Я вспоминаю ученых эпохи Просвещения, пытавшихся определить вес души. Теперь я могу рассказать им.

Тео берет последнюю Жар-птицу в руку. Секунду он смотрит на неё. Делает глубокий вдох. Потом надевает на шею — наконец, готовый к путешествию.

— Всё хорошо? — говорю я Тео.

Старая бравада возвращается.