Ее укус был леденящим ядом. По его телу прокатилась еще одна волна слабости и головокружения, и его колени чуть не подогнулись. Пытаясь сконцентрироваться, он издал крик, и тогда она попыталась воткнуть меч ему в живот.

К счастью, она все еще оставалась в согнутом положении, вдобавок они находились слишком близко друг от друга. Из такой позиции ей оказалось непросто нанести подобный удар своим длинным мечом. Ему как раз хватило времени, чтобы вырвать руку из ее хватки и отклониться назад. Лезвие пронеслось от него на расстоянии ширины пальца.

Выпрямившись, Таммит Ильтазиарра снова встала в традиционную боевую стойку. Ее рот был измазан его кровью. Еще больше крови вытекло из ран на его руке и лбу, застилая ему глаза и мешая видеть. Он вытерся, мысленно пожелав, чтобы кровотечение прекратилось. Полностью этого не произошло, но, по крайней мере, оно стало слабее.

Уставившись ему в глаза, Таммит попыталась перебороть его волю и загипнотизировать его. Но его разум оказался слишком силен, и в ответ он пнул ее в колено. Она отдернула ногу и в свою очередь попыталась вонзить меч ему в живот. Он низко пригнулся, и лезвие просвистело над его головой.

Противники продолжали кружить друг вокруг друга, обмениваясь ударами, но перевес пока не мог склониться ни на чью сторону.

Маларк прекрасно понимал, что является более умелым бойцом. К сожалению, сверхчеловеческая сила Таммит, равно как и ее меч, доспехи, неутомимость и устойчивость к ранениям уравнивали их шансы. Теоретически, голыми руками монах был способен причинить ей вред, но оказалось непросто нанести достаточно эффективный удар, ведь простая боль заставляла ее замешкаться лишь на мгновение, а в большей части внутренних органов она попросту не нуждалась.

И все же Маларку было необходимо закончить эту схватку как можно быстрее. Он не мог терять время на бой, ведь в любой момент могут подоспеть ее союзники либо кто-нибудь еще решит выяснить, что тут творится. Настало время рискнуть.

Таммит сделала шаг вперед, а затем отступила — по крайней мере, все должно было выглядеть именно так. Но на самом деле одна ее нога действительно отодвинулась назад, но вторая осталась на месте. Она попыталась сбить его с толку, заставить думать, что она находится дальше, чем на самом деле.

Он подался вперед, якобы попавшись на ее уловку. Она сделала выпад, стремясь вонзить меч ему в живот.

Обеими руками Маларк схватил ее клинок, грани которого моментально впились ему в ладони. Его обладавшей нечеловеческой силой противнице было достаточно лишь потянуть меч назад, чтобы прорезать ему руки до костей, разрезать сухожилия и, возможно, даже отрубить несколько пальцев.

Он пнул ее в живот. Ошеломленная, она ослабила хватку, и он вырвал оружие у нее из рук.

При этом лезвие еще глубже впилось ему в ладони, но это не имело значения. Ему было наплевать на боль — пока он не захочет, то даже не почувствует ее по-настоящему — и его пальцы все еще были способны удержать рукоять.

Обеими руками перехватив меч, он вскинул клинок над головой сверху вниз, словно кинжал, с криком бросился вперед и нанес удар. Такое оружие не было предназначено для подобной манеры боя, но он не видел иной возможности атаковать ее с этой позиции и вложить во взмах достаточно силы.

Острие пронзило ее кольчугу, вошло в сердце, вышло из спины и, когда она упала, пригвоздило к мостовой.

Лучше бы, конечно, на месте меча был деревянный кол. Тогда бы она оказалась парализована. Но этот клинок был заколдован, и поэтому вампирша могла лишь беспомощно визжать, трепыхаться и бессильно дергать клинок. Если в следующий миг она придет в себя, то сообразит, что сможет освободиться, превратившись в туман, но он не дал ей такого шанса. Выдавив ей глаза, он принялся колотить ее, пока не сломал ей хребет и не размозжил череп.

Отступив, Маларк смерил взглядом свою работу и почувствовал укол ненависти, но не из-за тех ран, что она ему нанесла. Она была отвратительна и оскорбляла своим существованием саму Смерть. Его долг состоял в том, чтобы сделать все возможное для того, чтобы уничтожить ее, а не оставлять ее так, ведь позже она, несомненно, восстановится. Но это было нецелесообразно. На самом деле, учитывая, что ранее она уже выживала после того, как ей отрубали голову, это могло оказаться для него непосильной задачей.

Хватит и того, что теперь она больше не стоит у него на пути. Повернувшись, он продолжил свой бег.

Аот обвел взглядом обращенные к нему лица. Поначалу ему показалось, что он видит их впервые, однако у него возникло смутное чувство дежавю. Он присмотрелся повнимательней, и вид одного из незнакомцев, чья покрытая перьями клювастая морда имела хищное выражение, пробудил в нем поток воспоминаний и ассоциаций.

— Яркокрылая, — прохрипел он.

Грифониха фыркнула.

— Наконец-то. Может быть, теперь это логово снова вернется в мое распоряжение, — она перекусила веревку, которой левое запястье Аота было примотано к каркасу кровати.

Он увидел, что его привязали к койке, которая стояла в одном из грифоньих стойл. Сквозь высокие окна падали лучи лунного света. В этом бледном освещении кожа Таммит казалась белой, словно кость. Зеркало представлял собой безликий размытый силуэт.

— Как ты? — спросил Барерис.

— Я больше не безумен, если ты об этом.

— Ты помнишь, что с тобой произошло?

— Частично, — на него напали какие-то призраки, но раны, которые они ему наносили, не были телесными. Скорее, те духи рвали на части саму его сущность. Он потерял сознание, а, очнувшись, никого не узнавал, ничего не понимал и вел себя, словно загнанный в угол зверь. Он думал, что все вокруг хотят причинить ему вред, и отчаянно отбивался.

Целители пытались ему помочь, но поначалу их магия не возымела никакого эффекта. Затем кому-то в голову пришла идея запереть его вместе с его фамильяром в надежде, что близость существа, с разумом которого он был связан, окажет на него благоприятное воздействие.

Возможно, так и произошло, ведь после этого он слегка успокоился. Он все еще не узнавал своих товарищей, но иногда его измененные огнем глаза видели, что они желают ему лишь добра. В течение этих промежутков времени он ел, пил, принимал принесенные ими лекарства и терпеливо переносил попытки священников исцелить его молитвами и касаниями, а не вопил и не пытался вырваться и искусать их.

При воспоминании о своем поведении его охватил стыд и ужас, равно как и страх, что все это может повториться. Почувствовав направление его мыслей, Яркокрылая хихикнула:

— Не бойся. Ты снова стал самим собой, если это имеет хоть какое-то значение. Кому об этом знать, как не мне.

— Что же, и на том спасибо.

Грифониха перекусила веревку, удерживавшую его вторую руку. Чувствуя онемение в конечностях, Аот сел и принялся распутывать остатки своих уз. Хотя те, кто его связывал, не слишком усердствовали, на его лодыжках и запястьях все равно остались болезненные ссадины из-за бесплодных попыток вырваться на свободу.

Когда все обрывки веревки упали на пол, последний кусок головоломки в его голове наконец встал на свое место.

— Маларк! — воскликнул Аот. — Вы его поймали?

— Нет, — ответил Барерис.

— Проклятье! И зачем я вообще вас с собой брал? Никакого от вас толку!

Уже произнося эти слова, Аот знал, что был несправедлив к своим товарищам. Но ему было плевать. Дважды в своей жизни он оказывался в унизительном положении, первый раз по причине слепоты, а второй — безумия, врагу удалось скрыться, и человек, притворявшийся его другом, но осмелившийся манипулировать его рассудком, выглядел подходящей кандидатурой для того, чтобы выместить на нем свою досаду.

Барерис нахмурился.