Но это напоминает мне. Я смотрю вниз и все, что я вижу это кровь. Большинство из этого уже смыло, но она все еще в моих волосах и под ногтями. Даже мои руки выглядят запятнаными.

- Чья она? - он говорит, глядя на Элайджу.

- Охранника, - говорю я, хотя не могу поверить, что это мои слова. - Я убила его.

Когда я говорю это, это действительно впитывается. Прошлой осенью я видела как кое-кто умер прямо передо мной, и я думала, что это было достаточно плохо. Но теперь я убила кого-то. Своими собственными руками я воткнула зубчатый кусок металла в его шею, я чувствовала как его кровь хлынула на мои руки, впитываясь в мою кожу.

Я думаю о его лице, и мой живот сжимается. Я отворачиваюсь от Барклая, сгибаясь в талии, и меня рвет на траву.

- Она в порядке? - спрашивает Элайджа, когда я снова поднимаюсь. - Охранник, он черт возьми стрелял в меня. Он задел ее тоже?

- С ней все в порядке, просто шок, - говорит Барклай. Он потирает рукой мою спину и говорит: - Не волнуйся, это всегда происходит в первый раз, это нормально.

Я не могу себе представить, что эти слова когда-либо заставили кого-то чувствовать себя лучше.

И если он не мог стать еще хуже, он добавляет, - Это станет легче.

Я втягиваю достаточно воздуха, чтобы сказать: - Боже, я надеюсь, что нет, - прежде чем выплескиваю остаток кислоты из моего желудка на траву.

Барклай проверяет раны Элайджи и дает каждому из нас сменную одежду из моего рюкзака.

Затем он приседает рядом со мной. - Он в плохом состоянии, - шепчет Барклай. - Я думаю, что пуля прошла насквозь, но я не могу быть уверен, что там не остался фрагмент чего-либо.

На секунду я просто смотрю на него. Я не уверена, что он от меня хочет.

Барклай должно быть чувствует это, потому что добавляет, - Ему нужна больница.

Я киваю. Прямо сейчас я чувствую, что мне тоже может понадобиться больница.

- Я знаю одну хорошую, - говорит Барклай. - Это мир, похожий на ваш дом, где нет путешествий между вселенными и не много нестабильностей. Там мы будем в безопасности пока не останемся слишком надолго.

Я ничего не говорю, и Барклай хватает меня за плечи и трясет. Мой взгляд падает на его шею и почему-то, я представляю зеркало, врезающееся в его шею, и стекающую кровь.

- Посмотри на меня, - говорит он, его хватка крепнет на моих плечах.

Я поднимаю свои глаза к нему.

- Что бы ни случилось, это не твоя вина, - говорит он. - После того, как это закончится, ты можешь плакать, но прямо сейчас мне нужно, чтобы ты завязывала с этим.

Это не большая вдохновляющая речь, но она заставляет меня двигаться. Я не думаю о том, что слишком тяжело вспоминать, у нас осталось только три с половиной дня, чтобы закрыть рынок торговли людьми и сохранить всех, о ком я забочусь.

Больница находится в захудалой части города - где бы мы ни находились - который Барклай называет Небольшой Пекин. Приемная заполнена детьми с насморком и кашлем и парнем, у которого острый инфекционный конъюнктивит.

Как мы подходим к стойке регистрации, женщина за ней краснеет, ее кожа цвета слоновой кости, становится ярко-розовой когда она видит Барклая, а затем опускает глаза. Она не может подавить улыбку уже формирующуюся на ее губах.

Барклай наклоняется к ней, быстро говоря на языке, которого я не узнаю. Это может быть китайский или это может быть нечто совсем другое. Я понятия не имею.

Но это работает.

Она встает, машет Эладже и мне, затем провожает нас троих обратно в пустую комнату.

Доктор входит, и регистратор говорит с ним на том же самом языке, который я не могу понять, тогда он жестикулирует Элайдже, чтобы откинуться назад на кровати. Доктор щелкает дополнительным верхним светом на и начинает рассматривать его ногу.

Я стараюсь думать о Бене и на что это будет похоже, когда я вижу его, когда он обернут руки вокруг меня, и все будет иметь просто немного больше смысла.

Только каждый раз, когда я изображаю его лицо, это не Бен, которого я видела. Все, что я вижу, это охранник, которого я убила, один его испорченный глаз, зубчатая часть зеркала, торчащая из его шеи и кровь, льющаяся как волны на мои руки.

Он мог иметь детей, которые любят его больше, чем мир. Может быть, они цитируют фильмы или сериалы друг другу, может он не умел готовить или никогда не забывал проверить заперта ли входная дверь.

Мои руки все в пятнах. Его кровь, теперь черная, находится под ногтями и на моей кутикуле. Глядя на них, я знаю в глубине души, не имеет значения сколько раз я вымою их. Даже когда пятна исчезнут, мои руки никогда уже не будут прежними.

Кто-то похлопывает мое плечо, и я оборачиваюсь к регистратору. Она предлагает мне тюбик чего-то.

- Анти-ожоговый крем, - говорит Барклай, подойдя ко мне. - Старайся не использовать слишком много. Они могут дать нам только один.

Я беру его у нее.

Элайджа стонет. Я делаю шаг вперед, но его пулевое ранение уже чистое и перевязано. Доктор работает над больной ногой.

Нога подвернута, как будто была сломана и зажила не правильно.

Я чувствую боль в животе. Это своего рода травма, которая говорит "Ваша жизнь никогда не будет прежней".

Элайджа, наверное, никогда не будет нормально ходить. Всегда будет заминка в его шаге. Он не будет бегать так же быстро, и не будет такого же баланса. Нога должна быть повторно сломана залечена.

Но не сегодня.

Он как будто знает, о чем я думаю, Элайджа посылает мне кривую улыбку. - Жалеешь об этом?

- Не глупи, - говорю я автоматически. Потому что я рада, что мы забрали его оттуда.

Доктор говорит мне что-то, и хотя я не понимаю, могу сказать, он хочет, чтобы я отступила, что я и делаю. Я не хочу или готова видеть в зеркале ущерб, который получила, но я открываю тюбик и наношу небольшое количество крема на свое лицо пока стою там. Охлаждающий эффект, появляющийся на моей коже, заставляет меня вздохнуть, даже если это больно.

- Вот, возьми это тоже, - говорит Барклай, протягивая мне две таблетки. Я положила их в рот и с трудом проглотила. Тяжело без воды, и когда они идут вниз, то оставляют неприятный вкус лекарства в горле.

- Тебе лучше присесть, - добавляет он. - Мы должны отдохнуть.

Я знаю, что должна сказать ему, что у нас нет времени на отдых, что семья Бена и все, кого они держат в тюрьме, все еще там, что мы должны их вытащить. Но почему-то, слова не приходят ко мне. Вместо этого Барклай и я стоим бок о бок в молчании долгое время. У Элайджи есть несколько открытых язв на теле, раны, которые никогда не заживали, собирая бактерий и нагноение неизвестно как долго. Врач чистит и дезинфицирует их, перевязывает или сшивает. Он подключает капельницу с жидкостью и обезболивающим, и Элайджа отключается, наверное, это его первый настоящий отдых за последние недели.

В какой-то момент регистратор приносит стул для меня, и я сажусь.

Барклай кладет руку на мое плечо, и я зеваю, опираясь на него для поддержки.

Где-то по пути я устала достаточно, что засыпаю.

Я просыпаюсь в одежде, лицом в подушку. Грубые простыни покалывают мою кожу, и все мое тело окостенело и болит, словно я пробежала марафон.

Или сбежала из тюрьмы. Воспоминания с прошлой ночи возвращаются. После больницы мы пришли сюда и я отключилась на ночь. Мы в стандартном номере дешевого мотеля - две кровати и кофеварка. Элайджа на другой. Мой рюкзак на полу между нами, а Барклая нигде не видно.

Я встаю и двигаюсь в ванную. Выгляжу не так плохо, как ожидала.

Неприятная - и болезненная - шишка на затылке и кольцо синяков вокруг моей шеи, большая часть моей кожи красная, будто я обгорела на солнце.

Я сбрасываю одежду и включаю душ так, чтобы вода была холодная, но не совсем ледяная, я стою под краном с закрытыми глазами и даю воде биться о верхнюю часть головы и впитываться в кожу и волосы.