— Откуда ты это знаешь?

— Никлас мне сказал, — ответила кузина и тут же поправила себя: — Капитан. — А затем, содрогнувшись, добавила: — Его деверь, богатый торговец, вчера за обедом сказал, что эти парни такие грубые и бесстыдные, что постоянно приходится кого-нибудь из них наказывать плетьми. Оттуда и доносятся те крики, которые мы слышим иногда в передней части корабля. Капитану приходится выставлять часовых, иначе кому-то из них может взбрести в голову подняться сюда, на верхнюю палубу, и перерезать нам глотки, пока мы спим!

Каким бы образом ни была набрана команда и какими бы ни были эти люди, их грубое громкое пение и похабные крики только усиливали впечатление Элизабет, что она находится в какой-то затхлой тюрьме. И хотя матросам строго-настрого запрещалось выходить на ют, то есть кормовую часть верхней палубы, поскольку она предназначалась исключительно для капитана, офицеров и пассажиров, этого было мало, чтобы изменить ситуацию к лучшему.

Что касается вони, то Элизабет отнюдь не чувствовала себя пахучей розой. Может быть, она воняла еще сильнее, чем все остальные люди на борту, поскольку была вынуждена постоянно держать перед собой ведро для рвоты, и тошнотворный запах пропитал всю ее одежду до последней нитки. Поначалу она еще бегала к поручням корабля, однако быстро оставила эту затею. Дело в том, что ветер тут имел одно подлое обыкновение — внезапно дуть человеку в лицо, не говоря уже о том, что каждый раз целый ряд зрителей становился свидетелем ее слабости. С той поры она предпочитала скрывать свои страдания.

Доведенная до крайности, Элизабет была готова на все ради того, чтобы иметь возможность хотя бы один раз искупаться! Однако такой роскоши на борту корабля Вест-Индийской компании не было предусмотрено. Правда, где-то в глубинах трюмов находились несколько шаек для мытья. Элизабет вчера сама их видела, когда на какое-то время почувствовала себя лучше, то есть достаточно сильной, чтобы бороться с тошнотой и сойти вниз в трюм корабля, чтобы посмотреть на Жемчужину. Роберт настоял на том, чтобы сопровождать ее, и она была такой глупой, что даже испытала чувство благодарности к нему. До того, как обнаружила, что его больше интересовало собственное самочувствие, чем состояние ослабевшей от морской болезни жены.

— Ну давай, — ласково прошептал он ей, запихивая ее в темный угол, где между сундуками с товаром и бочками находилось множество мешков с кормом. — Я сделаю так, что ты забудешь свою болезнь! Это пойдет тебе на пользу! Это пойдет на пользу нам обоим!

Ее протест он подавил с помощью поцелуев, имевших вкус бренди, и, пока она боролась с новым приступом тошноты, он толкнул ее на мешки, задрал на ней юбки и, не церемонясь, поспешно выполнил свой супружеский долг. У Элизабет все еще горели щеки от стыда и унижения, когда она вспоминала об этом, а хуже всего было то, что это видели некоторые из матросов. Они находились в средней части корабля, под палубой вокруг трапа, ведущего вниз, и, обступив трап, стали громко кричать и свистеть, когда они вместе с Робертом снова возвращались наверх.

Всего лишь через пару часов, когда стемнело и другие пассажиры находились за ужином, Роберт еще раз подкрался к ней. Он накинулся на нее подобным же образом, и в этот раз у него получилось даже быстрее. Элизабет, понимая, что ее просто использовали, чувствовала себя опозоренной. Возмущенная поведением супруга, она со страхом спросила себя: неужели это его обычный способ выполнять супружескую обязанность? Еще больше ее волновал вопрос о том, как часто это будет повторяться. Чувствуя себя усталой, она прилегла и закрыла глаза. В голову пришла мысль о том, чтобы съесть хотя бы кусок сухаря, который утром ей принесла Фелисити.

— Никлас… хм, то есть капитан, сказал, чтобы ты попыталась съесть сухарь. Люди, которые сильно страдают от морской болезни, довольно хорошо переносят это.

Элизабет осторожно понюхала сухарь. Он пах, как сухой застарелый хлеб, даже немного заплесневелый. Свежей еды на «Эйндховене» почти не было, и это прежде всего касалось свежего мяса, потому что его можно было перевозить с собой только в живом виде. И хотя на борту было много кур и коз — первых держали на комель-блоке, а вторых — в грузовом трюме, где даже были устроены стойла, — животные предназначались не для того, чтобы исчезнуть в желудках матросов или пассажиров. Чтобы прокормить более сотни человек, понадобилось бы огромное количество животных, которое просто не поместилось бы на корабле. Поэтому кур здесь держали ради яиц, а козы давали молоко, которое кок использовал, чтобы разнообразить пищу для привилегированных пассажиров, размещенных на юте. Матросы, как рассказала Фелисити, чаще всего получали одно и то же: вяленую треску, бобы или овсяную кашу, иногда солонину и, естественно, достаточно сухарей. Сухарей, очевидно, хватало всем, и их можно было получить в любое время.

Если она съест маленький кусочек, то наверняка будет больше шансов, что он останется в ее желудке. Элизабет осторожно сгрызла пару кусочков. На вкус они были как солома. Но зато, по крайней мере, ей не стало плохо уже от первых крошек. Исполненная надежды, девушка снова откусила от сухаря и стала жевать. Когда открылась дверь и в каюту вошел Роберт, спокойствие Элизабет моментально улетучилось. Она выпрямилась и словно одеревенела.

— Как у тебя дела? — осведомился он.

— Не особенно.

— Мне так жаль! Я надеялся, что ты сможешь есть хотя бы сухари. Все говорят, что если человек может сохранить в себе сухарь, то ему скоро будет лучше. К тому же, я слышал, редко кто болеет морской болезнью дольше одной или двух недель. Поэтому, конечно, скоро твоя болезнь закончится! Тебе ведь вчера лучше стало или я ошибаюсь?

Она не дала обмануть себя его участливому тону. За это время Элизабет уже научилась читать его мысли по выражению лица, пусть даже сейчас оно было слабо различимым, потому что в каюту почти не проникал свет из-за задраенных иллюминаторов.

— Я устала и хотела немножко полежать, — сказала Элизабет.

Она замерла, когда он подошел ближе. Его высокая фигура, казалось, полностью заполнила тесную каюту. Стоявшие друг на друге сундуки и — к счастью, пока что пустое — ведро, которое в перевернутом виде одновременно служило в качестве стула, не давали ей свободно двигаться. Роберт же просто отодвинул ведро в сторону и протиснулся поближе к Элизабет.

— Дай я хоть раз взгляну на тебя, мое бедное сокровище. Хм… кажется, тебе уже не так и плохо, правда? Ты посмотри, ты даже съела сухарь. Это хороший знак! Нет никаких сомнений, что ты начинаешь выздоравливать.

Он рукой убрал ей волосы с лица. Казалось, ни запах, исходивший от нее, ни ее неухоженный вид и немытое тело не смущали его. Улыбка Роберта, как и всегда, была солнечной и открытой, однако Элизабет чувствовала некоторое напряжение, скрывавшееся за нею. Она догадывалась, что именно побудило его прийти сюда, — и тут же получила подтверждение своей догадки. Едва он положил свою руку на ее бедро и подбадривающе погладил ее, все стало ясно.

— Роберт, — тихо произнесла она. — Я не в таком состоянии, чтобы заниматься этим.

— Глупости, — сразу же сказал он. — Вчера же получилось. И разве это не было прекрасно? — Он наклонился, чтобы поцеловать ее, однако Элизабет увернулась от него.

— Пожалуйста, не надо!

— Ты — моя жена! — Его голос стал строгим.

Элизабет была настолько возмущена, что полностью забыла про свои проблемы с желудком.

— Ты хочешь сказать, что это моя обязанность — снова и снова терпеть то же самое, хотя я очень плохо чувствую себя?

Он вздрогнул, и, как ей показалось, на его лице промелькнула неуверенность. Однако уже в следующее мгновение он выпрямился и заявил:

— Дорогая, я хочу тебя, и я имею на это полное право. Кроме того, я тебя люблю. — Его голос снова стал вкрадчивым: — Все будет очень быстро!

— Оставь это! — Элизабет, разозлившись, решительно отбросила его руку и вскочила на ноги. — Я не хочу! Здесь… грязно и тесно! Здесь все вокруг воняет. Здесь нет кровати, обстановка просто невыносима, и это мучительно! Ты слышишь? Мне вполне хватило вчерашнего. У меня нет никакого желания. Это самое последнее, чего бы я сейчас желала. Уйди, пожалуйста, Роберт!