Тогда Гарольд работал грузчиком у старого своенравного торговца табаком, которому также помогал в конторе, и при этом схватывал на лету все, что нужно было знать о торговле табаком. Это продолжалось до тех пор, пока он наконец — по заданию того же торговца — не уплыл на паруснике на Барбадос в качестве участника экспедиции. Тогда все вокруг только и говорили о том, что на острове можно освоить новые территории, которые могли бы быть пригодными для посадки табака, что сулило немалую выгоду.

Вместе с несколькими склонными к авантюризму торговцами он внимательно обследовал Барбадос. Почва на острове, густо заросшем джунглями, была плодородной, а жаркий влажный климат идеально подходил для выращивания табака. Враждебно настроенных туземцев, которые могли бы оспаривать у них остров, там не было, поскольку Барбадос до сих пор оставался необитаемым. Когда Гарольд вернулся в Лондон с этой хорошей вестью, старый торговец, у которого он работал, умер от лихорадки, забравшей у него последние силы. Контора была закрыта, а имущество, которое находилось на складах, продано. Но Гарольд знал о припрятанных золотых запасах торговца, которые, по его глубокому убеждению, теперь по праву принадлежали только ему одному. В конце концов, именно он был тем, кто отныне будет продолжать дело жизни этого человека и кто уже направил его в нужное русло. Через три дня после его возвращения умерла и мать Гарольда, словно решив хотя бы в конце своей жизни оказать любезность сыну. А уже через неделю после этого он со своим золотом взошел на палубу ближайшего корабля, который отправлялся в Карибику.

Консорциум купцов, получивших от короля право пользования островом, состоял из нескольких дюжин неустрашимых первопроходцев, которых Гарольд рассматривал как людей, равных ему. Они вместе осушили болотистые места, с помощью еще пары десятков долговых рабочих и рабов построили ряд хижин и укрепленный порт, а также отвоевали у разросшихся на острове джунглей пространство для выращивания табака, индиго и хлопка. Они работали не покладая рук, днем и ночью, и каждый из них захватывал себе многообещающие куски земли и обрабатывал их до тех пор, когда после долгих и мучительных месяцев первые урожаи вернули как минимум часть затрат.

С тех времен прошло больше двадцати лет, и большинство плантаторов в последующие годы худо-бедно приспособилось к такой жизни. Когда некоторые из них умирали, Гарольд скупал их землю, если она граничила с его собственным наделом. Марта была вдовой одного из таких плантаторов, и он, женившись на ней, таким образом бесплатно заполучил большой кусок земли. Он хорошо помнил те трудные времена с их бесконечными мучениями, голодом, нуждой и неурожаями. Многие из первых поселенцев не выдержали, сдались и ради здоровья своих семей вернулись в Англию. Другие же собирались это сделать. Гарольд тоже не был исключением, потому что Марта постоянно настаивала на возвращении, жалуясь на трудную жизнь, устраивала истерики и требовала, чтобы он отвез ее «домой в Англию», как она выражалась. Однако он выдержал все.

Дальнейшее развитие было уже неудержимым. Оглядываясь назад, Гарольд до сих пор удивлялся тому, что сахарный тростник, казалось, буквально за одну ночь стал главным растением на Барбадосе, хотя развитие производства до первого урожая, заслуживающего внимания, и получения muscovado[17], который можно было продавать, заняло несколько лет.

Сегодня он наряду с Норингэмом был самым богатым и могущественным плантатором на острове. Он гордился тем, что ему удалось создать, и был готов убить каждого, кто попытался бы отнять это у него. Остальные думали точно так же, как и он. Они все слишком много вложили в дело тяжкого труда, чтобы просто так взять и отдать то, чего они этим трудом достигли. Значит, следовало готовить остров к бою. Сегодня на собрании они будут об этом говорить.

Его лицо помрачнело, когда он вышел на дорогу за последним полем сахарного тростника и перед ним открылся вид на большой господский дом Норингэмов. Это было длинное здание с двумя более короткими крыльями, направленными в сторону плантации. Просторная веранда на фронтальной стороне была обращена к морю. Колонны, на которые она опиралась, были выдержаны в дорическом стиле, почти как в греческих храмах, которые Гарольду доводилось видеть на картинах. Побеленные стены дома были такими светлыми, что слепили глаза, когда солнце светило прямо на дом. Тем не менее этот большой, представительный дом не мог сравниться с Данмор-Холлом.

Вблизи дома он увидел леди Гэрриет Норингэм, срезавшую цветущие побеги с дерева, наверное, для украшения стола. Гарольд знал, что она любила украшения из цветов. И снова его рука напряглась в желании потянуться к рукоятке плети. Это было машинальное движение, почти рефлекс, и он ничего не мог с этим поделать. У него даже возник вопрос — не бросается ли это в глаза другим людям, и если да, то что они думают по этому поводу? Однако затем он из упрямства попытался убедить себя, что это не играет никакой роли, потому что его никогда не заботило, что подумают о нем остальные. Он знал, что его не любили, скорее побаивались. Но кому это нужно, если у него была другая, лучшая возможность иметь власть над людьми? В молодые годы он пару раз слепо поверил в любовь и в то, что способен сам дарить ее, но жизнь очень быстро излечила его от этого.

Леди Гэрриет постарела, отметил про себя Гарольд, и с какой-то холодной безучастностью даже почувствовал странное удовлетворение от этого. Жизнь на острове обошлась с ней не особенно ласково. Ее когда-то стройная фигура стала худой, грудь под элегантным шелковым платьем — жалкой и плоской, а ключицы над вырезом платья — костлявыми. Ее волосы полностью поседели. Зато лицо, воплощение старательно оберегаемой бледности, казалось нестареющим, что удивило Гарольда, поскольку морщины вокруг глаз и уголков губ было невозможно не заметить. Пока он размышлял об этом странном противоречии, она, улыбнувшись, повернулась к дому и что-то крикнула, но Гарольд не расслышал. Проследив за ее взглядом, он увидел появившихся на веранде Анну и Элизабет. Элизабет гостила в Саммер-Хилле уже несколько дней, якобы для того, чтобы помогать Анне при подготовке к празднику обручения, однако Гарольд знал, что она просто использует возможность сбежать из Бриджтауна, и прежде всего — из Данмор-Холла. Она даже оставила маленького сына на попечение кормилицы, что делала очень редко. Смерть ее отца и происшествие, случившееся ночью две недели назад, очень сильно сказались на ней. Несколько дней подряд она вообще не выходила из своей комнаты. Гарольд вновь посмотрел на невестку и запретил себе дальше думать о ней, потому что это снова вызвало бы у него мысли о Роберте, а он не мог вынести этого в данный момент. Вздохнув, он вытащил из кармана часы и с облегчением увидел, что наконец-то наступило время. Словно подтверждая его мысль, в следующий момент на улице появился чернокожий с колокольчиком и провозгласил:

— Свободные плантаторы Барбадоса зовут на собрание! Собрание начинается!

Гарольд засунул часы в чехол и пошел к дому.

Уильям Норингэм, который стоял, прислонившись к колонне, оттолкнулся от нее и коротко поклонился дамам:

— Прошу прощения, меня призывает долг.

Прежде чем удалиться, он улыбнулся сначала Элизабет, затем своей сестре. Собрание плантаторов должно было проходить на открытом воздухе, в большом дворе, между двумя боковыми крыльями дома, под парусиновым навесом от солнца.

— Уильям так добр, — сказала Анна со смешанным чувством гордости и сострадания. — Он всегда очень старается сделать все правильно. И при этом никогда не думает о себе!

Элизабет посмотрела вслед Уильяму. Прямая спина, задумчивое, немного озабоченное лицо, обращенное к ней в профиль, — казалось, даже его внешний вид подтверждал слова сестры, которая искренне сочувствовала ему. Затем неожиданно на его лоб упала прядь волос, немного смягчив выражение серьезности и снова придав его лицу моложавый вид, что очень нравилось Элизабет, которая чаще видела Уильяма в постоянной заботе о благе других людей. Поскольку через несколько часов должен был начаться праздник обручения, он уже сейчас надел свой праздничный костюм, шелковую жилетку, кружевное жабо, а также короткие штаны до колен из бархата и туфли с серебряными пряжками.