Я не знаю, чего ожидал от стареющего американского миссионера, но не мог и представить себе, что он будет столь энергичен и высок.

Уже более сорока лет он работал врачом в Османской империи. Я рассказал о своих планах исследования трахомы[3], но ему, похоже, было интереснее обсуждать время служения мессы в этих краях.

Он очень набожен, и поэтому я ощущаю неловкость, общаясь с ним. Безусловно, устраиваясь на эту работу, я понимал, что в первую очередь буду врачом-миссионером. Когда мне только предложили эту должность, Хетти заметила, что я атеист, а она еврейка.

Конечно, мы иногда ходим в церковь, но, думаю, Элиас уже подозревает, что я не совсем тот, кем он меня считал.

На протяжении некоторого времени создавалось впечатление, что он вот-вот отошлет нас обратно, однако же ему крайне необходима помощь в клинике и очень понравилась Хетти.

Конечный пункт нашего назначения — маленькая деревушка в районе Трапезунда, на побережье Черного моря. Как я узнал, это место весьма уединенное, хотя находится недалеко от большого города и важного порта — Трапезунда.

Деревня расположена в центре самого зараженного трахомой региона, так что впереди нас ждет много изнурительной работы.

В настоящий момент мы живем на Истиклал-авеню в Пера. Здесь, конечно, не роскошно, зато чисто, хорошее обслуживание, и мы находимся на европейской стороне Босфора.

У нас три комнаты, а в нагрузку к ним — греческая судомойка, турецкий носильщик (или, скорее, мастер на все руки) и полька-повар.

Хетти, моя дама, или ханум по-здешнему, оказалась в своей стихии.

Она не может практиковать как врач, потому что женщинам-врачам разрешается работать только в гаремах. Но каждое утро она встает рано и отправляется делать зарисовки руин старого Константинополя.

Вполне понятно ее восхищение городом. «Шлюха Востока», конечно, соответствует своему прозвищу — она великолепна и безвкусна в равной мере.

На любой улице города есть достопримечательности, от которых дух захватывает, например, великолепный Собор Святой Софии или роскошный дворец Топкапы. И в то же время за углом, среди руин зданий, стертых с лица земли землетрясением 1894 года, расположились трущобы, кишащие паразитами.

Париж в миниатюре с изящными бульварами простирается вдоль европейской стороны Босфора, в то время как на восточной стороне женщины в парандже идут за мужьями в трех шагах позади них, и там безраздельно властвует Пророк. Как говорит Элиас, это город противоречий и контрастов.

Мы крепко подружились с Генри Моргентау, американским послом, и его женой Жозефиной. Они евреи, и Хетти в их компании чувствует себя как дома. Кроме того, Генри очень интересный человек.

Он принимает по-царски и владеет отличным винным погребом. Его развлекает то, что «бедный доктор-миссионер» весьма неравнодушен к хорошему кларету.

Семья Моргентау знает в Константинополе уйму людей, начиная с дипломатов и заканчивая молодыми гидами, и, похоже, они намереваются перезнакомить нас со всеми.

Теперь, когда наши планы путешествия отложены из-за беременности Хетти — она ожидает ребенка осенью, — мы собираемся видеться с Моргентау часто.

Невозможно избежать этой задержки, но все равно это расстраивает.

Хотя нам все равно придется ждать получения разрешения для продолжения нашего путешествия.

В этой стране невозможно работать, строить и даже заниматься любой мелочью, не имея на то разрешения. Элиас советует мне быть терпеливее.

Рассказывает, что, когда он только прибыл сюда, старый султан запрещал чтение любых иностранных материалов и газовое освещение. Он боялся развращения своих подданных. Элиас просит меня помнить, что сейчас я по крайней мере могу читать и у нас есть свет. Аминь!

Вдоль северного мыса реки, впадающей в море, растут деревья. Они редеют в том месте, где поток воды изгибается, замедляется и образует небольшой водоем. Берег кажется изломанным, в воде будто лежат купающиеся гиганты.

Деревенские женщины ходят сюда стирать.

Ануш с матерью молча шли к реке и обе несли по корзине. Когда они подошли к излучине реки, до них донеслись голоса и звуки шлепков мокрой тканью по камням.

— Барев, Ануш! Барев, госпожа Шаркодян!

Парзик Шатиян, стоявшая на отмели возле Саси, приветственно помахала рукой, увидев Ануш и ее мать.

Рядом на камне сидела Хават, болтая ногами в воде. Обе девочки подоткнули подолы юбок за пояса, под ногами в воде лежала одежда для стирки.

Мать Ануш, едва поприветствовав их, вытрясла из корзины вещи на берег, затем сняла ботинки, чулки, подоткнула юбку и пошла к реке.

— Чего ты таращишься на них? — одернула она дочь. — Ты что, думаешь, белье выстирается само?

Ануш вывалила содержимое корзины и села рядом, чтобы снять обувь и носки. Одежда принадлежала их домовладельцу Казбеку Ташияну и его сыну Хусику.

Вещи были грязными и пахли тем, о чем Ануш не нравилось думать.

Ануш взяла кусок мыла и рубашку, опустила и то и другое в воду, намылила, потерла, прополоскала, потом разложила для просушки на камнях.

Мать и дочь молча работали бок о бок. Ануш пыталась повторять движения матери. Хандут Шаркодян была гибкой и крепкой. Из-за небольшого роста ее сила была незаметна.

Когда умер ее муж, именно она все чинила, пилила доски и забиралась на крышу, чтобы поправить деревянную черепицу. Она гордилась своим умением рыть траншеи, навешивать на петли ворота и вообще выполнять любую работу.

Гохар, бабушка Ануш, присматривала за небольшим огородом, а Ануш бралась за любую подработку, которая приносила деньги, хотя большинство из них не давало ничего.

Мать никогда не бывала довольна ее заработками и любила напоминать семье, что, если бы не она, Хандут Шаркодян, они все уже давно пошли бы по миру, так что им очень повезло, что есть она!

Ануш не была уверена, что им так уж повезло с матерью. Ничто не удовлетворяло эту женщину и не приносило ей радости. Ее раздражала жизнь в целом и дочь в частности.

— Псс… — подозвала подругу Парзик.

Ануш кивнула и оглянулась на мать, которая тщательно выполаскивала брюки.

— Пойду пожелаю Парзик удачи, — сказала Ануш. — Ее мать начала шить ей подвенечное платье.

— Только быстро! — отозвалась Хандут, даже не взглянув на нее.

Парзик стояла в воде, уперев руки в бедра, похожая на полузатонувшего колосса. Для девочки она была очень высокой. Ее рост еще больше подчеркивался худобой и необыкновенно длинной шеей. Густые темные волосы были заплетены в косы и лежали кольцом вокруг головы. А из-за носа, похожего на клюв, она заслужила прозвище Птичка. Она была не так красива, как Ануш или Саси, но у нее были полные груди, широкие бедра, и все это как по волшебству появилось пару лет назад.

Парзик единственная из всех подруг Ануш была обручена. Вардан Акинян, местный штукатур и ее троюродный брат, стал ее женихом. Благодаря работе, выполняемой в казармах, его освободили от воинской повинности, и он был одним из немногих молодых людей, оставшихся в деревне.

— Я слышала, что случилось, — сказала Парзик.

— Тихо! Моя мать не знает! Как Кеворк? — спросила Ануш, поворачиваясь к Саси.

— Нормально.

— А Хават?

Все три девочки посмотрели на сестру Саси, уставившуюся на свое отражение в воде.

— Она много плачет. Я пока не говорила ей, что Кево уехал.

— Уехал? Куда?

— Моя мать повезла его к дяде в Орду. Они выехали в Трапезунд сегодня утром.

Ануш посмотрела на реку — та упорно прокладывала путь к морю.

— Что ты будешь делать? — спросила Саси.

— Я?

— Тот солдат тебя запомнил, так что тебе угрожает опасность.

— Кажется, их капитан человек справедливый, — заметила Парзик. — Кеворку повезло, что тот подоспел вовремя.

— Он турок! Они все одинаковые! — заявила Ануш.