В толпе выделялся иностранец на голову выше всех и шире большинства мужчин в плечах. Я догадался, что это англичанин, встречающий нас, с ним договорился Элиас.

На почетном месте в начале прохода стоял местный сановник. На нем была камиза[5], а весьма солидную талию опоясывал зеленый кушак. Обут он был в традиционные турецкие шлепанцы. На его голове красовался головной убор, похожий на миниатюрный минарет, а на пальцах ослепительно искрились кольца с драгоценными камнями.

Один из двух слуг держал над сановником полосатый зонтик, стоял он на расстеленном на земле коврике. Сановник едва взглянул на Хетти, а от моего лица не мог отвести взгляда своих темных глаз. К тому времени я привык, что на меня пялятся, но под взглядом этого человека я чувствовал себя рыбиной, которую он намеревается съесть на ужин.

— Салам алейкум! — поприветствовал я его.

— Алейкум ассалам! — был ответ.

Он помолчал, и я не знал, что делать: поклониться ему, заплатить бакшиш[6] или просто идти дальше.

— Позвольте мне представить вам его превосходительство вали[7], губернатора Трапезунда, — раздался голос. Иностранец снял шляпу: — Простите… Я должен был отрекомендоваться. Меня зовут Пол Троубридж.

Как и Риггс, он был высок и худ. Его льняной костюм выглядел потрепанным, на локтях и коленях пузырился. Он навис над Хетти и потрепал Томаса по щеке.

— Добро пожаловать в Трапезунд! Вали с нетерпением ожидал знакомства с вами.

Великий человек что-то сказал Троубриджу на диалекте, которого я не понимал, и ушел. Все напоминало ситуацию, когда много шума из ничего. Пол уверил нас, что все не так.

— Это свидетельство того, что вам оказана честь! Уважение. Обычно вали никогда не встречает иностранцев у причала.

— А он всегда так странно ведет себя? Таращится? — спросил я.

— Только если человек ему нравится.

Увидев выражение моего лица, Пол засмеялся и сообщил мне, что распространился слух о моих навыках стоматолога.

— Он хочет, чтобы вы его навестили. У нашего почитаемого губернатора очень плохие зубы.

Потребовалась целая вечность, чтобы выгрузить наш багаж и погрузить его на мулов. Пока мы ждали, Пол предложил перекусить в местной гостинице.

На удивление, все было вкусно. Гостиницей управляли два брата-француза из Байонны. Во время обеда Пол рассказал нам немного о себе. Получив профессию врача, он решил путешествовать по Европе, останавливаясь во всех крупных городах. Далее его путь лежал в Афины, а затем в Константинополь.

Элиас Риггс был его единственным знакомым здесь, поэтому он остался у него и они проработали вместе несколько лет.

— Я не был миссионером. Я никогда не верил в эту чушь: «Мой Бог лучше твоего!»

После этого он извинился и выразил надежду, что мы не сочли его речи оскорбительными. На самом же деле Пол нравился мне все больше и больше.

Именно Риггс предложил Полу эту работу в Трапезунде, когда его друг доктор Фред Шепард умер от тифа и власти искали ему замену.

— Сколько лет вы уже здесь? — спросила Хетти.

— Слишком много! Я уже потерял им счет. Мои родители умерли, в Англии у меня остался лишь один брат, так что я езжу туда крайне редко. Мой дом на самом деле здесь. Надеюсь, вскоре и у вас возникнет то же чувство.

Я очень надеялся, что так и будет.

Во время долгого путешествия через всю Европу я сильно сомневался в том, что принял правильное решении приехать в Турцию. Для моей карьеры в области медицины это была катастрофа — оставить перспективную работу и стать миссионером. Некоторые люди, например мать Хетти, считали это мое решение пагубным.

Пол Троубридж убедил меня, что это не так. К тому времени, когда подоспели еда и вино, я уже поздравлял себя с тем, что поступил правильно.

Еще до окончания обеда Хетти немного рассказала Полу о том, что мы делали в Нью-Йорке, и я видел, что они сразу же нашли общий язык. Она была очарована его старомодными манерами, а он был явно сражен ее невозмутимостью и великолепным чувством юмора.

Мне, безусловно, следовало невзлюбить его, ибо он обладал всем, чего не было у меня: высоким ростом, красотой, очарованием. Но как же трудно было не любить Пола Троубриджа!

Он был любезным, приятным собеседником, и мы, возможно, так и сидели бы, болтая, если бы не пришло время отправляться в Мушар.

Последняя часть пути оказалась самой сложной. Пол предупредил нас об армии мух, кишащих на горном перевале, через который пролегал путь в деревню, но к этому невозможно было подготовиться. Мы взяли с собой широкополые шляпы с сеткой и специальный чепчик для ребенка, но они оказались совершенно бесполезными, когда нас атаковали полчища мух. Мы ехали друг за другом к перевалу, и, как только мы достигли деревьев, эти твари набросились на нас! Сетка и постоянное обмахивание никак не помогали. Я только то и делал, что разгонял тучу вокруг моей головы, и заметил, что лишь несколько маленьких негодяев досаждали Полу.

После того как караван лошадей и мулов перевалил через гору и стал спускаться вниз, наконец стала видна деревня Мушар. Какой контраст по сравнению с величием Константинополя и элегантностью гавани Трапезунда!

Пыльные, зловонные улицы, полные тявкающих собак и детей-оборванцев, кишели мухами и москитами.

Дети что-то хором выкрикивали, Пол перевел это как: «Посмотрите на этих людей! Они носят шляпы!»

Черноглазые дети в ярких одеждах окружили нас, а их матери сразу же закрыли лица чадрами так, что были видны одни лишь глаза, и расхаживали среди кур, овец и собак.

У многих детей были опухшие глаза, усеянные черными мухами. Я спросил Пола, почему они их не смахивают.

— Потому что верят: если будут это делать, навлекут на глаза болезнь, трахому, — это заболевание здесь очень распространено, — ответил он.

Трахома, вызванная мухами, ведет к возникновению хронической инфекции и, если ее не лечить, станет причиной слепоты по меньшей мере у половины этих детей.

Я наблюдал за тем, как они бежали за нашими лошадьми, сопровождаемые роем мух. Взрослые вели себя не лучше, они даже и не пытались отгонять назойливых насекомых.

Нам преподнесли в дар фрукты, козье молоко и виноград, его огромные грозди клали прямо в наши запыленные руки.

Женщина, несущая ребенка, вложила в руку Хетти клочок голубой ткани с изображением глаза и кивком указала на Томаса, дремлющего позади мамы.

— Это называется амулет, — объяснил Пол, — люди носят их с собой, чтобы уберечься от сглаза.

Дети носили синие бусинки, раковины или связанные треугольником кусочки ткани, на которых были изображены тот же самый символ и суры из Корана.

Хетти наклонилась, чтобы погладить темноглазого ребенка, у которого вокруг шеи был повязан амулет, но его мать сразу же накрыла его своей чадрой.

— Не воспринимайте это на свой счет. Никогда нельзя хвалить ребенка, здесь верят, что так можно его сглазить. А если вы забыли и все-таки сделали это, обязательно должны сказать: «Машалла!», что означает: «На все воля Аллаха!»

Мушар оказалась более крупной деревней, чем я ожидал, она простиралась и на восток, и на запад вдоль черноморского побережья. Холмы, покрытые густым лесом, спускаются до самой береговой линии, где нетронутый белый песок мерцает в свете полуденного солнца.

Центр деревни очень отличается от окраин, здесь двух-и трехэтажные дома выходят фасадами на площадь вполне достойного размера.

Церковь и мечеть высятся на противоположных сторонах площади. Еще одно здание, заслуживающее упоминания, — похожее на магазин строение со сваленными в кучи товарами, видными через открытые двери.

Пол повел нас вниз по маленькой улочке, которая протянулась за армянской церковью, и вскоре мы оказались на поросшей травой булыжной мостовой. Она упиралась в аккуратный каменный дом песочного цвета. Создавалось впечатление, что его переместили, уже полностью построенный, прямо из английской сельской местности.