Ваарт отстраивал себе новый дом и, сокращая свои расходы, заставлял рабочих красть для него из корабельных мастерских различный строительный материал и даже отвинчивать электрические лампочки, освещавшие во время работы нижние этажи судов.

— На складах всякого добра много… Заменят, — говорил босс, добродушно посмеиваясь. И многозначительно добавлял: — Рабочему против капиталистов стесняться нечего!

Против этого безобразного воровства, снижавшего идею организованной классовой борьбы до мелкого жульничества, решительно восстал Наль.

— Босс, — сказал он как-то Ваарту, подходя к нему в обеденный перерыв и закуривая от его трубки, — если ты не оставишь Джаири и Яо в покое и будешь по-прежнему заставлять их отвинчивать для тебя лампочки и воровать краски, гвозди и инструменты, дело закончится для тебя невесело: сядешь в тюрьму.

Он выразительно звякнул обрывком якорной цепи, как будто желая напомнить мастеру звук кандалов, И сел рядом с Ярцевым.

Ваарт вначале настолько опешил, что не нашелся даже, что возразить, глядя на скрепщика немигающими тревожными глазами. Потом на висках его вздулись жилы, лицо покраснело, и босс разразился проклятьями и угрозами немедленно прогнать Наля к дьяволу.

— Не тарахти, босс. Цилиндры взорвутся, — произнес строго Ярцев, вставая и вертя в руках молоток.

Ваарт с испугом попятился: ему показалось, что клепальщик хочет его ударить. Рабочие захохотали, отпуская по адресу мастера нелестные замечания. Авторитет его за последние дни был подорван, туземцы перестали его бояться. Теперь Ваарт это чувствовал и, подавив гнев, постарался представить все дело шуткой…

Эта история сблизила Наля с «американцем». Симпатии юноши к умному, спокойному клепальщику, которого в мастерских звали то «дядей Самом», то «янки», возрастали день ото дня, но настоящая крепкая дружба началась лишь после того, как Наль впервые узнал, что его друг по национальности русский.

Вскоре Ярцев стал заходить к нему на квартиру, где хорошо познакомился с его сестрой и отцом.

Старик когда-то работал бурильным мастером в нефтяных концессиях «Мадо-Дьепон» и «Твальф-Деза», подчиненных, через Дорскую компанию, нефтяному королю Колейну. Долгая жизнь Тана Сенузи изобиловала романтическими случайностями. Карьеру. свою он начал простым рабочим в концессии «Мадо», но уже через год благодаря знанию голландского языка и природной сообразительности сделался младшим помощником бурильного мастера.

В то время он познакомился с большеглазой японкой Сизуэ, служанкой нового управляющего промыслами Ван-Ганзена.

Главной ее обязанностью было прислуживать больному сыну Ван-Ганзенов Эдгару. Ему шел девятнадцатый. год, он нигде не учился и не служил, так как по дороге из Амстердама заболел острым психическим расстройством, напуганный взрывом горючего контрабандного груза, едва не потопившего их пароход в Атлантическом океане. Это случилось за несколько лет до начала империалистической мировой войны. Острая форма болезни перешла в тихую и была признана неизлечимой, хотя по внешнему виду Эдгар Ван-Ганзен меньше всего походил на психически, ненормального. Статный и широкоплечий, с высоким лбом и пышными темно-русыми волосами, он обладал музыкальным талантом, прекрасно играл на виолончели. В обычной беседе Эдгар казался здоровым, разумно рассуждал, пока разговор не касался войны или «туземных» восстаний. Тогда он болезненно возбуждался и прятался в темные углу.

Тан Сенузи встречался с японкой по праздникам у своей тетки, которая стирала для управляющего белье и помогала в генеральных уборках по дому. Веселая девушка в голубом кимоно и белых полу-чулочках, приветливо говорившая с Таном на ломаном местном наречии кромо, каким яванцы низших слоев беседуют с высшими, привязала его к себе очень скоро. По праздникам без нее было скучно, и младший помощник бурильного мастера, обмотав от талии до щиколоток новый саронг — кусок пестрой материи, похожий на юбку, — надевал поверх накрахмаленной чистой рубашки европейского покроя пиджак, обувая на босые ноги открытые туфли и шел в гости к тетке, надеясь встретить там Сизуэ. Постепенно девушка, совершенно оторванная от своих соотечественников, привязалась к яванцу.

Тан был смуглолиц, красив, обнаруживая в своих энергичных чертах и худощавой стройной фигуре примесь индийской крови, свойственную большинству жителей средней Явы. Из дружбы вырастала любовь.

Трудно сказать, чем бы кончилось это чувство, если бы неожиданный трагический случай не направил их жизни в одно русло.

Господина и госпожи Ван-Ганзен в тот вечер не было дома; они поехали в соседнюю виллу к знакомым, оставив больного сына на попечении Сизуэ.

Тан Сенузи, прождав напрасно японку, с которой уговорился встретиться у тетки, в грустном раздумье пошел обратно домой мимо виллы Ван-Ганзенов, надеясь увидеть любимую девушку хоть через окно коттеджа. И как раз в тот момент, когда он медленно. шел мимо виллы, он услыхал крик о помощи, донесшийся из глубины квартиры. На мгновение он растерялся, не зная, что делать: врываться в дом управляющего было почти кощунством. Тан Сенузи относился ко всем европейцам и особенно к своему начальнику почти с благоговейной робостью. Крик повторился, испуганно захлебнулся и смолк. Яванец узнал голос Сизуэ. Выхватив из-за пояса нож, он бросился через сад к окну.

Прыгнуть через подоконник в комнату и пробежать gs, ив столовой в гостиную было делом минуты. Там, на шелковистом ковре, лежала бледная Сизуэ. Она была без сознания. Кимоно было порвано и распахнуто. Около девушки стоял Эдгар.

Тан Сенузи, не помня себя, бросился на него с ножом, но сумасшедший сжал его руку с такой ловкостью и так сильно, что нож выпал. Завязалась борьба.

Внезапно Эдгар Ван-Ганзен, с проворством помешанного, схватил со столика бронзовую статуэтку Боро-Будура и ударил яванца по голове. Когда тот, теряя сознание, упал рядом с девушкой, безумец, точно в первые поняв содеянное, выпрыгнул из окна и побежал через сад к нефтяным вышкам. По дороге его поймали туземцы.

Девушка вскоре забеременела. Управляющий и его супруга, боясь общественного скандала, а еще больше судебного дела, поторопились договориться с обоими потерпевшими, сыграв на их обоюдной привязанности и выдав им крупную сумму рингитов на свадьбу. Вскоре молодоженов перевели с нефтяных промыслов «Мадо» в концессию «Твальф-Деза», откуда, не без содействия Ван-Ганзена, на нефтяные разведки близ Семаранга и, наконец, снова в «Мадо-Дьепон», где Тан Сенузи сделался скоро бурильным мастером. К этому времени у яванца уже подрастало детей: младший сын Наль и старшая девочка Эрна, названная так по желанию жены управляющего.

Вплоть до своего отъезда в Голландию Эвелина Ван-Ганзен, с согласия мужа, посылала девочке «на уроки музыки и английского языка», заботясь об ее воспитании.

Нефтяные промыслы Дорской компании разрастались. Заработки бурильного мастера увеличивались, и его дети могли получить почти европейское образование.

Но Сизуэ в домашнем быту и привычках оставалась японкой; по-прежнему носила японскую одежду, стряпала национальные кушанья и, находясь без мужа с детьми, старалась говорить с ними на своем родном языке. Дети ей заменяли родину…

Весною тысяча девятьсот двадцать седьмого года Сизуэ неожиданно заболела тропической малярией и умерла.

Прошло еще несколько лет. Эрна уже окончила среднюю школу и поступила в институт иностранных языков, на русское отделение…

Наль был в последнем классе, когда зимою на нефтяную концессию обрушился ураган. Под порывами ветра гудели и вздрагивали трубы бензинного завода «Мадо-Дьепон». Вдруг одна из труб пошатнулась. Ураган разорвал стальные оттяжки. Железная махина накренилась над раскаленными печами, над нефтепроводом и цистернами, полными бензина. К месту аварии согнали рабочих. Быстро примчались пожарные, но все их усилия были тщетны: пожарная лестница не доставала до места крепления оттяжек. Тогда у подножия трубы соорудили из столбов мачту высотой в двадцать метров. К ней приделали блок и подвесили бадью. В этой бадье необходимо было подняться до верха мачты и прикрепить к трубе новые оттяжки. Управляющий вызвал желающего, но предприятие было слишком рискованное: шквалистый ветер все больше и больше кренил трубу, готовую обрушиться на цистерны. Люди боязливо переминались и молча оглядывались друг на друга.