К пескам Ершов остался равнодушен, но вид, открывающийся взору в сторону гор, вызвал восхищение. Здесь было много воды, а вода в Средней Азии — это жизнь. Бурные реки, сбегая с гор, растекались по паутине арыков — многочисленных небольших искусственных каналов. Они орошали поля, пышные сады, где зрели фрукты.

Гарнизон школы пилотов размещался рядом с широкой автострадой, обсаженной тополями. Тенистым коридором автострада шла до города. В густой сочной зелени садов белые стены домиков казались особенно нарядными. Блестели окна, блестела вода в арыках и водоемах, блестел снег на горных вершинах, серебрились взъерошенные движением воздуха листья тополей. Вместе с ароматом садов переменчивый ветер нес то горную прохладу, то зной пустыни…

Заглядевшись, Ершов забылся. Автомобильный гудок вернул его к действительности. Он поспешно взглянул на часы — до прихода поезда оставалось пятнадцать минут.

— Успеем, — снова успокоил его шофер.

Но только отъехали от гаража, мотор зачихал, закашлял и окончательно заглох. Шофер чертыхнулся и полез под капот искать «пропавшую искру», а взбешенный лейтенант, выпрыгнув из машины, чуть не бегом кинулся по шоссе к городу. С ужасом он поглядывал на неумолимые стрелки часов. Безнадежно опоздал…

Что же произошло с новичками, которые, сойдя ка перрон, не нашли тут представителя школы?

Их прибыло человек двадцать. Старшиной группы был долговязый, худощавый парень, чем-то похожий на Маяковского. Это сходство усиливалось явным подражанием парня великому поэту. Фамилия его была Зубров, но прибывшие почему-то называли его не па фамилии и не «товарищ старшина», а «товарищ студент». Прозвище было дано ему не случайно: Всеволод Зубров был призван в армию и направлен в летную школу со второго курса института. Это «возвышало» его над остальными курсантами и по образованию и по возрасту и, видимо, было учтено в военкомате, когда его назначали старшим группы. Учли, наверное, и не по летам серьезный вид его.

Быть старшим в разношерстной группе будущих курсантов не так-то просто. А молодые, горячие, озорные, непривычные к военной дисциплине, едва знакомые с уставом, они неохотно подчинялись командам человека без всяких знаков различия. В дороге многие из них уже ссорились с Зубровым, а когда вышли на перрон и не нашли представителя школы, в команде начался полный разброд. Каждый высказывал свои предложения, считая их наилучшими. Большинство сходилось на том, что надо пока «пошататься по городу» и в школу не спешить.

— Последний день в штатском ходим, — сказал один, — а уж потом как наденешь форму, черта лысого выглянешь из школы без увольнительной. Мне брат писал из армии…

Другие дружно его поддержали.

— Товарищи, — возражал Зубров, — ведь война, какие же теперь развлечения?

Его подняли на смех.

— Навоюемся, успеем!

Зубров рассердился и хотел уже крикнуть «прекратить разговоры!», как кто-то предупредил его:

— Глядите, вон, наверно, из школы!

От вокзала к группе будущих курсантов шли два человека. Один был в военной форме. На голубых петлицах его гимнастерки по одному треугольнику. Это был стройный, широкоплечий, с тонкой талией и выпуклой грудью красивый грузин. Глаза большие, с длинными, как у девушки, ресницами, смотрели добродушно и, пожалуй, сонно; движения неторопливые, даже вялые. Его спутник в штатском по своей подвижности был полной противоположностью. То и дело забегал вперед, что-то нашептывая, размахивая руками и бросая косые взгляды из-под сросшихся черных бровей в сторону новичков. Маленькая кепочка едва прикрывала короткий темный чубчик, челочкой свесившийся к левому глазу. Полосатая морская тельняшка плотно обтягивала его худую гибкую фигурку. Походка у него была какая-то вихляющаяся, широкие с бахромой внизу брюки мели пыль.

Очень живописная пара!

С их приближением споры среди прибывших прекратились, все выжидающе уставились на них. Грузин улыбнулся, поздоровался и с сильным акцентом начал разговор:

— Все приехал?.. Как это спросить? Санька, ты любишь болтать, спроси… — И неторопливо стал закуривать.

Санька обрадовался и за минуту наговорил столько, сколько другой и за всю жизнь не скажет.

— Вы, ребята, в распоряжение полковника Крамаренко? Так я и думал. Вы не обращайте внимания на Валико, что он так со мной. Он парень свойский. Уже год отбухал в кавалерии, а сейчас прикатил в летную школу. Ну, а я, факт, нигде еще не служил, прямо с гражданки. Кантуюсь тут вторые сутки. Сегодня работал на разгрузке. За нами не усмотришь, вот и рванули в самоволку. Да, кисло, что нет шайбочек и подстрелить негде. Но мы…

— Подожди, — не выдержал Валико, — тебе доверил разговор, а ты — непонятные слова… Говори дело.

— Дело известное: хотим пива. Не зря же мы сюда припороли! Ну, а как мы остались при своих, то хотим позаимствовать у вас. И вообще нечего перрон топтать, айда в чайнушку!

— О нашем прибытии из военкомата телеграмму дали, — сказал Зубров. — Нам поскорей в школу…

— Знаем, знаем, — затараторил опять Санька. — Валико был вчера посыльным по штабу и раньше других узнал об этой телеграмме. Эка важность! Успеете. Мы же специально к вам припороли, чтобы подстрелить, а вот у нас один чудак, лейтенантик из пехтуры, тот должен был официально. Только он наверняка уже нализался, и теперь ему не до вас.

Последние слова Саньки взбудоражили новичков.

— Понял, студент? А ты нам всю дорогу бубнишь о воинских порядках!

— О каких порядках? — Санька состроил удивленную рожу. — Юноши, я сообщу вам формулу: «Там, где кончается порядок, начинается авиация!» Ясно?

Валико махнул рукой.

— Баламут.

Зуброву все это надоело. Подняв руку, он сказал хоть и не по-уставному, но твердо:

— Идиоты! Черт с вами, больше никого не упрашиваю, поступайте, как хотите, а я иду в школу. Валико, объясни, как пройти туда, а то у блатного Саньки ни черта не поймешь.

Валико лениво поднял девичьи ресницы, с любопытством взглянул на Зуброва, и хотя желание того расходилось с его собственным, он взял у Зуброва записную книжку и с умением военного человека, несколькими линиями воспроизвел путь от вокзала до школы. Всеволод взглянул, кивком головы поблагодарил Валико и, подняв рюкзак, ни на кого больше не глядя, пошел по перрону к выходу.

Будущие курсанты только головами покачали:

— Ну и характер!

— Сделают из такого старшину — житья не даст!

Со вздохами начали подбирать свои вещи и заспешили вслед за Зубровым.

Не пошел только один — высокий, крепкий парень. В спорах он не участвовал, не когда Зубров сказал: «Идиоты! Черт с вами…» — парень рассердился, с шумом бросил чемодан на перрон, сел на него и закурил.

— Вот это по-нашему! — воскликнул Санька. — Молодец! Да мы сейчас, знаешь…

— Не по-вашему, а по-нашему, — оборвал его парень. — Просто я не люблю быть бараном.

— Да ты не сердись, дорогой… Давай, правда, зайдем в чайхану, а? Она здесь такая уютная, что закачаешься!

— Отвяжись. На вот тебе десятку — и дуй. А я посижу тут, не сходя с места, часа три, а там видно будет.

Санька сделал обиженное лицо, но деньги взял и, пятясь к Валико, заговорил угрожающе:

— Ты вообще-то не очень! Я тоже такой…

Валико, следивший за разговором, молча взял из Санькиной руки десятку и, протянув ее законному владельцу, сказал, как и все, что он говорил, сонным голосом:

— Возьмите. Вы нас не поняли.

Парень поднялся. Лицо его из злого сделалось добродушным, и он сказал примиряюще:

— Ладно, ребята. Не будем ссориться. Все молодые, горячие… Поживем вместе, сдружимся.

— В армии без этого нельзя, — согласился Валико.

— А сейчас будем знакомы: Валентин Высоков.

— Валико Берелидзе…

— Санька Шумов…

— Знаете что? — предложил Валентин. — Раз уж все так получилось, выпьем в честь знакомства по паре пива, а потом уж и к месту.