Владимир Золотых (Таисия и Михаил Штарёвы)
Владимир Золотых (Таисия и Михаил Штарёвы)
Возьмите врата, князи ваша.
Въструбимъ, яко во златокованыя трубы, в разумъ ума своего
И начнемъ бити в сребреныя арганы возвития мудрости своеа.
Въстани, слава моя, въстани въ псалтыри и в гуслех!.
слово Данила Заточеника, еже написа своему князю, Ярославу Володимеровичю
Первая часть.
Пролог. Лето 6696 (1188)
Больше всего на свете Давыду хотелось почесаться, но он терпел. Его сводила с ума мысль о том, как он с наслаждением будет скрести себя, как сдерет ногтями струпы с ладоней, с щек, с боков, с бедер, как утихнет зуд, сменяясь болью, потечет сукровица... представил, как его, князя, увидят его воины, увидят отдирающим присохшую к язвам рубаху и чешущимся как шелудивый пес... и передернулся. Мерзко и унизительно. Хорош герой, впору на паперть, честному народу язвы показывать и подаяния просить...Воины его над ним не смеются, в лицо, по крайней мере, но что они говорят за его спиной у костра ночью, когда он ворочается в сене и, наконец оставшись один, чешется, чешется, чешется? Небось, обсуждают, за какие грехи одолела молодого князя срамная болезнь...
Как же гадко качаться на носилках между двух лошадей, то первая споткнется, то вторая не в такт шагнет, носилки наклонятся, а ноги окажутся выше головы. Эх, иноходцев не нашли, пришлось брать тех коней, какие были... Все время болтает из стороны в сторону, а иногда и хвататься приходится, чтоб не вывалило на горке. Но не ехать же привязанным, как беспамятному. Укачало уже совсем, а что делать? Ноги в стремена не всунешь, так распухли, не сожмешь коню бока, если внутренняя сторона левого бедра - сплошная мокнущая рана, а руки, обмотанные тряпицами, не держат поводья. Порой он малодушно начинал думать, а не стоило ли оставить все как есть, был бы сейчас здоров и силен... Но тут же обрывал себя и воровато оглядывался: не прочел ли кто в глазах недостойные мысли? Нет уж, в сто раз лучше сейчас качаться в носилках и мучиться, но хоть знать, что поступил так, как должно, и Бог помог так явственно, что надо считать это чудом...
Копыта лошадей хлюпали по лужам, с еловых ветвей, поросших у ствола лишайником, на Давыда сыпалась мерзкая морось, рогожа, которой укрывался князь поверх корзна, промокла, сам дорогой плащ отсырел, хотелось согреться и уснуть, и лучше бы и не просыпаться, раз новый день не принесет ничего хорошего, а только зуд телу и унижение душе.
И все-таки, он-то ждал совсем другого... Думал, дурак, что станут его славить как Александра Поповича, а может, даже как князя Владимира Глебовича... Ведь он заслужил! Он смог! Никто не смог, даже брат - и тот не посмел, а он, Давыд посмел, и победил, как и было предсказано, так почему же вместо пиров в его честь, вместо песен о нем, что пели бы на этих пирах, вместо славы, у него только эти проклятые носилки, вытрясшие из него всю душу, мокнущие язвы на теле, да горькая обида на душе? И правды никто не узнает, тайну знают только трое: он сам, брат, Муромский князь Павел, да братнина жена, княгиня Елена.
Так и не понял Давыд, своею ли волей княгиня гада привадила, или и вправду он творил насилие... Впрочем, откуда Давыду это знать, если он и не думал, как и чем живут женщины, когда не выходят на пир княжеский ...
Лес наконец расступился, и дорога вывела к небольшому починку, всего один двор, собственно, и не двор даже, забора-то нет, а так, две заглубленные в глинистую землю халупы без окон, низкие крыши крыты дерном, из открытой двери одной из них тянет дымом.
- Эй, Демьян! Зайди, узнай, куда нам дальше ехать-то?
Глава 1. Владимир. Годом раньше. Лето 6695 (1187)
Город Владимир поражал воображение. Он стоял на высоком берегу, как войско князей, и издалека были видны его шлемы-купола. Семнадцатилетнему Давыду стоило труда не раскрыть рот, словно он - деревенский пастушок, которого впервые взяли в город на торг. "Варежку-то не разевай!", - мысленно сказал он сам себе.
Въезжал он через Серебряные ворота, которые смотрели в сторону его родного Мурома, и хотя ему сказали, что они меньше, чем Золотые, но все равно, белокаменная арка огромна, распахнутые створки ворот сплошь окованы свинцом, а купол надвратной церкви и вправду сиял как серебряный. И это были только ворота!
Кто бы мог подумать, что еще лет тридцать назад это был никому не известный городок, один из множества, основанных Мономахом по границам Руси. Сейчас это действительно столица, по праву заменившая дряхлый Киев. Правда, мысленно одернул себя Давыд, Киева он все-таки никогда не видел, но все равно, Владимир наверняка лучше. У какого еще города столько ворот? Один только-только перестроенный после пожара Успенский собор чего стоит! Пять глав с куполами-шлемами, и каждый крыт золотом. По закомарам золотое кружево пущено! А по стенам белого камня пояс из резных столбиков с арочками, и ангельские лики глядят. Наверное, в Раю так же красиво!
А неподалеку от княжеского терема строится новый собор, Демьян уже сбегал, узнал, говорят, что освятят Дмитровским - по Великому князю Всеволоду.
Ну да, он же Димитрий в святом крещении.
И весь храм будет покрыт резьбой с узорами. Давыд не поленился, сходил посмотреть, как мастер под навесом тешет в белой глыбе святого воина: конь летит как живой по воздуху, у святого плащ по ветру развевается, а сам он мечом на врага замахивается. Надо же, мастер, должно быть, видел настоящий бой - у его воина ноги выпрямлены и упираются в стремена, так всегда делают, чтоб удержаться в седле, когда столкнешься и копье сломаешь...
На самом деле, Давыд не мог похвастаться боевым опытом. Он был только в одном походе предыдущим летом, когда его старший брат, князь Муромский, Павел, по велению Великого князя Всеволода ходил в Рязанскую землю под стены Пронска. Владимирские и муромские полки отправились в поход вступиться за князя Пронского, город которого заняли его старшие братья, Рязанские Глебовичи, пленив пронских бояр и княгиню. Но когда Великий князь Всеволод послал свои дружины, да еще и братьев муромцев, рязанцы быстро оставили город, так что о настоящем бое Давыду пока приходилось судить по рассказам дядек из гридницы.
Задумавшись о прошлогоднем походе, юный князь наступил в грязь, позавчера шел дождь, почти всюду подсохло, так нет, надо было обязательно влезть в лужу. Хорошо, что новый сапог не промок. Он вернулся на дорожку, и стер прилипший ком глины о край деревянной мостовой.
Давыд приехал в стольный Владимир на свадьбу: Великий князь Всеволод отдавал свою дочь в Черниговскую землю за князя Ростислава Сновского, и на эту свадьбу он созвал всех, кого только можно. Хотел похвастаться своим городом, да еще и радостью - после четырех дочерей год назад княгиня подарила ему, наконец, сына Константина, а совсем недавно - еще одного, Бориса.
Cвадьбу назначили на липень, или как учит говорить дьяк, июлий. Давыд подумал, что даже выбор времени для праздника - и то повод показать свое богатство. У смердов в начале липня в амбарах пусто. И хотя князю, конечно, не приходится мякину в хлеб замешивать, но собирать столько гостей, да еще и таких знатных, как черниговские Ольговичи, не дожидаясь урожая... Любит Всеволод удивить богатством и щедростью...
- А ворота-то, когда церкву-то освящали, оказывается, вываливались!
Из Демьяна, которого Давыд отпустил на целый день болтаться по городу, просто выплескивались новости, слухи и старые сплетни, которых он набрался на торгу.
- Еще известь не высохла, а народу набралось - страсть! А ворота вдруг хрясь! И упали! И прямо на людей! Дюжину целую придавило. И что? Как ворота подняли, все двенадцать оказались целы! Веришь? Вот те истинный крест! Мне малец один у ворот рассказывал, так он божился, что там его тятю придавило, мальчонкой еще. Я ему пуговку дал, медную.
- Ты б ему еще серебряную дал, так он бы рассказал, что это его самого там придавило, а что он маленький - так потому и не вырос, что пришлепнуло!
Давыд со смехом препирался с Демьяном, а сам рад послушать, ему-то нельзя походить по торгу, позубоскалить с торговками, он тут вместо брата, ему должно вести себя достойно, о всей земле Муромской будут судить по нему... Именно это ему все время, пока во Владимир плыли на ладьях по Клязме, говорил братнин воевода, Милята Якунич, аж на зубах кисло становилось.
Хотя Милята прав, конечно. Давыд сюда приехал не только гулять на пирах, да на охоту ездить.
Давыд перестал слушать Демьяна, который все разливался соловьем, и с тоской подумал о главном поручении, которое дал ему брат - встретить во Владимире князей Игоря Святославича и Владимира Игоревича, того самого, что в плену у половцев был, да вернулся оттуда с молодой женой-половчанкой. Интересно, кстати, на нее посмотреть, если он ее с собой взял...
Так вот, встретить Владимира и его сестру, которую еще зимой брат за себя сосватал, и со всем почетом проводить в Муром, где и сыграют свадьбу.
Честно признаться, ему было неохота тащиться с какой-то дурной девицей, при которой, небось, еще девок толпа, (вот Демьян-то рад будет!), ехать придется еле-еле, чтоб не растрясти, по дороге ни поохотиться, ни повеселиться. Ну да ладно. Это же братнина невеста.
А брат для него не просто князь, которому он должен подчиняться.
Когда умер отец, Давыду было два года, он почти ничего не помнил, только метель, и как он не смог идти за гробом, спотыкался и падал, и какая-то нянька взяла его на руки и несла, да еще всплывало в памяти, что раньше мать ходила нарядная, в красном платье; и серебряные, с ажурными бусинами, височные кольца стукались друг о друга и звенели, когда она резко поворачивала голову. Давыду очень нравилось слушать, как они звенят, и он нарочно хватал ее пухлыми ручками за щеки и поворачивал голову то в одну, то в другую сторону, а она смеялась.