— И главврач и завполиклиникой? — спросил Захаров.

— Это еще далеко не все мои должности, — сказал Чуднов, вздохнув.

— Михаил Илларионович еще и заведующий терапией, — сказал я.

— И вы не боитесь инфаркта? — спросил Гринин.

— Типун вам на язык! — сказал Чуднов. — Дело в том, что главврачом я временно. Замещаю Веру Ивановну. Она у нас часто болеет.

Чуднов распахнул окно, рукой разогнал возле своего лица дым и сказал:

— Вы, Игорь Александрович, идите в десятый кабинет, будете работать с доктором Волгиной Екатериной Ивановной. А хирурги пойдут в четвертый кабинет, к товарищу Золотову. Должен вам сказать по секрету, что Борис Наумович до болезни Коршунова вообще в поликлинике не принимал. Не любит он поликлинику. Ну, а теперь пришлось волей-неволей. Не дождется Василия Петровича. Поэтому, возможно, будет нервничать. А вы спокойнее. Люди вы молодые, нервы у вас из стали.

Мы поднялись со своих мест. Захаров и Гринин вышли, а я остался.

— Вы что, Игорь Александрович? — удивился Чуднов.

Я начал так:

— Мои товарищи не любят Золотова…

— Не любят? — спросил Чуднов. — А разве Борис Наумович женщина?

— Не в этом смысле, — сказал я, — не любят как руководителя хирургической практики. Он ничего не дает им делать. Они вроде как секретари у него, почти все истории болезни заполняют.

— И они недовольны? — снова удивился Чуднов.

— Ну конечно! Они не затем приехали, чтобы писать! — Говоря о них, я, конечно, думал и о себе.

— Золотов их проверяет, — сказал Чуднов. Он смотрел на меня из-под насупленных белых бровей. — Птица видна по полету. Неважно, где она летит — над самой землей или в облаках. И по историям болезней, которые они пишут, можно многое узнать о студентах. И то, что Борис Наумович доверил им оформление целой кучи историй, уже о многом говорит. К тому же, Игорь Александрович, прошу учесть, что второй хирург болен и вся тяжесть в стационаре и поликлинике легла на плечи одного человека. Ему трудно. Наше хирургическое отделение обслуживает не только город, но и весь район, а подчас и соседние районы, там у них часто не ладится. И — скажу вам по секрету — не в каждом районе есть свой Золотов. Он для нас счастливая находка. Я всегда спокоен за хирургическую службу. А это для главного врача очень большое дело. Вот будете главврачом — узнаете. Пусть они не паникуют прежде времени.

Я поспешил выйти.

В десятом кабинете уже шел прием. Екатерина Ивановна встретила меня милой сморщенной улыбкой. Она не могла улыбаться иначе, потому что лицо ее было сплошь в морщинках. А когда она улыбалась, их становилось еще больше. Она вытащила из ушей кончики резиновых трубок фонендоскопа и сказала:

— К нам на помощь? Очень приятно! — И обратилась к сестре: — Знакомься, Любочка.

— Мы уже знакомы, — сказала Любочка.

Знакомы? Пристально взглянув на сестру, на ее слишком курносый нос, я сразу вспомнил: Любовь Ивановна! Из хирургического отделения. Это она организовала операцию умирающему мотоциклисту Лобову, а потом затащила меня в кабинет к разъяренному Золотову. И он назвал ее тогда хирургической язвой.

— Вы теперь здесь? — спросил я.

— Как видите. Борис Наумович стал ко мне придираться, не давал спокойно прожить ни одного дня, и я вынуждена была просить Чуднова о переводе.

— Любочка, вызывайте! — сказала Екатерина Ивановна сухим голосом. Вся она была по-старушечьи сухонькая, жилистая, и голос у нее был такой же сухой, трескучий.

Любовь Ивановна открыла дверь и сказала:

— Следующий.

Вошла девушка лет девятнадцати. Она стояла возле стола, мялась и поглядывала на меня.

— На что жалуешься, красавица? — спросила Екатерина Ивановна.

— Боль в боку.

— Раздевайся, послушаю.

Девушка стала как маков цвет.

— Если б знала, блузку надела бы, — сказала девушка.

— Знала, куда идешь, милая, — ответила Екатерина Ивановна.

Девушка умоляющим взглядом смотрела на меня. Я решил выйти. Пусть она знает, что мне совсем неинтересно на нее смотреть. Я направился к двери.

— Игорь Александрович, назад! — услышал я громкий и неожиданный, как треск сухого сучка, голос Екатерины Ивановны.

Я повернулся, не зная, что сказать.

— Мы не можем исполнять каждую прихоть пациентов, Игорь Александрович. Вас государство прислало к нам на выучку, и пусть это знают все! Если он в белом халате, — Екатерина Ивановна теперь смотрела на оторопевшую девушку, — он для вас не мужчина, да! Не женщина и не мужчина, он доктор, и все. И вам должно быть безразлично, в штанах он или в юбке. Не люблю, когда начинают ломаться… Любочка, какая у нее температура?

Любовь Ивановна взяла у девушки термометр, всмотрелась в цифры.

— Тридцать шесть и семь.

— Я так и думала, — сказала Екатерина Ивановна. — Ну, так вы будете раздеваться? Или мне вызовут следующего.

Девушка начала стаскивать платье.

Я отвернулся.

— Как тебя зовут, кстати? — спросила Екатерина Ивановна.

— Венера.

— Имя-то какое чудесное! И лифчик и лифчик снимай. Какая упрямая!.. Вот так… Игорь Александрович, прошу… Исследуйте у нее легкие, сердце, печень, селезенку, желудок… Словом, ищите патологию. Основное внимание, конечно, обратите на жалобы.

Я смотрел на Екатерину Ивановну и боялся взглянуть на девушку, которая стояла со скрещенными на груди руками. Я видел ее, не глядя на нее, — видел уголками глаз.

Мне было неловко. Я хотел отказаться, но я не должен отказываться. Напортил бы не только себе, но и Екатерине Ивановне, и Захарову, и, может быть, всей практике. Я не имел права показывать свою робость и начал выстукивать ее, определяя границы легких и сердца. Кончики моих пальцев горели, а сердце останавливалось. Если б она знала, что мне, может быть, труднее, чем ей! Потом вытащил из кармана халата стетоскоп и начал выслушивать. Я слышал, как стучит в стетоскоп испуганное сердце. Потом ощупал руками живот. И сказал Екатерине Ивановне, что патологии не обнаружил.

— Я так и предполагала. — Она приставила к ее груди фонендоскоп, послушала с минуту и сказала: — Можешь одеваться, милочка. Ничего страшного.

Когда девушка оделась и поправила волосы, Екатерина Ивановна спросила:

— На земле лежала, вспомни, пожалуйста?

— Загорала на берегу озера.

— Все ясно, детка. На сырую землю никогда не ложись. А то может и хуже быть. — Екатерина Ивановна выписала ей рецепт.

Мне хотелось подсмотреть, что она выписывает, но было неудобно. Эта девушка может подумать, что я не знаю рецептов.

— Почему же болит?

— Простудилась немного. Вот попринимаешь порошки, грелку подержишь на боку — и все пройдет.

— Спасибо. — Девушка взяла рецепт. Лицо ее по-прежнему горело, блестели глаза.

— Ну, никто не укусил тебя? — спросила Екатерина Ивановна.

Девушка не ответила и выскользнула в дверь.

— В следующий раз будет смелее, — сказала Любовь Ивановна. Она вышла из кабинета и сказала: — Следующий!

Некоторых больных принимала сама Екатерина Ивановна, некоторых передавала мне. Часа полтора она присматривалась ко мне, потом вдруг сказала:

— Вы мне нравитесь, Игорь Александрович, как первый снег осенью.

Я не понял, при чем тут первый снег. Я не успел подумать, что это значит. Екатерина Ивановна сказала:

— Вы будете принимать в соседнем кабинете, в девятом. Участковый врач Орлова заболела, мы с вами будем принимать и своих и ее больных. Если будет что-либо непонятно, пришлете за мной сестру. Идите.

Я пошел. В девятом кабинете за столиком на месте врача сидела сестра. Я заметил, что у нее очень светлые волосы и голубые глаза.

— Буду принимать в вашем кабинете, — сказал я.

Сестра встала и уступила мне место.

— Знаю… Можно вызывать? — Она смотрела на меня вопросительно. Всем своим видом она выказывала готовность подчиняться.

Впервые я почувствовал себя вправе распоряжаться другим человеком. У Вали я был в большой зависимости, так как умел во много раз меньше ее. И, кроме того, Валя…