— Будьте любезны, — обратилась она ко мне нежным голоском, — подержите мою малютку. Я сбегаю в универмаг за соской. Только одну минутку. Ну, две!

В жизни своей мне не приходилось держать на руках младенцев — это совсем не мужское дело. Мне бы надо было сказать, что я спешу на работу в поликлинику, пусть бы она какую-нибудь женщину попросила. Но я медик и обязан быть самым гуманным из всех людей. Я как болван смотрел на эту милую молодую мать, потерявшую соску. Она тоже смотрела на меня нежно и умоляюще, и я не смог ей отказать и сказал:

— Давайте. Только не больше двух минут.

— Какой вы замечательный человек! — Она положила на мою правую руку теплый белый сверток, а сама неторопливо пошла в универмаг.

В левой моей руке литровая банка со сметаной и лук, на правой — спящий младенец.

Проходит минута, две, пять — нет матери! Меня это мало тревожит: в универмаге много народу. Может быть, очередь за сосками, откуда я знаю? А может быть, ей и еще что-нибудь нужно купить.

Прохожие почему-то начинают обращать на меня внимание. Я не пойму, что привлекает их взгляды. Наконец одна старушка в синем платочке подходит ко мне и говорит:

— Молодой папаша, у вас сметана по брюкам льется. Я могу подержать ребенка.

— Спасибо. Не беспокойтесь, — отвечаю я и становлюсь боком к витрине, чтобы не было видно, что я вымазан. Жду еще несколько минут. Потом смотрю на электрические часы, висящие на противоположной стороне улицы, — прошло четырнадцать минут, как ушла мать.

Ребенок начинает шевелиться, вскоре слышу его плач, а я не знаю, как его успокоить. Снова прохожие смотрят на меня странными глазами.

Почему же так долго не идет мать? Поискать? Я не решаюсь войти в универмаг, чтобы не разминуться с нею. Чего доброго, она не увидит меня возле витрины и подумает, что я хочу похитить ее ребенка.

Четыре часа дня, уже начался прием в поликлинике. Не могу устоять на одном месте, прохаживаюсь вдоль витрин.

Глаза мои невольно устремляются на широкую дверь универмага: входят и выходят люди, а моей мамаши нет. Закрадывается мысль: а не подкинула ли она этого младенца? Она пожалела бросить его где-нибудь во дворе и решила отдать в руки человека. Но почему она выбрала своей жертвой меня? Неужели во всем городе не нашлось лица более глупого? Этого я понять не мог.

Прошло более часа. Что же делать? Куда идти? В больницу? В поликлинику? Засмеют. Пойду-ка я в милицию.

Мне очень мешала банка со сметаной. В незнакомом дворе возле водопроводной колонки я смыл с брюк сметану, потом зашел в булочную, купил двести граммов хлеба и в сквере съел его с луком и с остатками сметаны. Банку оставил на скамейке.

У меня освободилась левая рука, и я теперь уверенно взял уснувший живой сверток и направился в отделение милиции. Я вспомнил милиционера дядю Лешу, с которым мы встретились в день прибытия на станцию. Помнит ли он меня?

Дежурил не он, а тощий лейтенант. Он меня подробно расспросил и, кажется, не поверил тому, что я рассказал. Как назло, паспорт мой был в школе.

— Где работаете? Где учитесь? — спрашивал он.

— Нигде, — отвечал я. Мне не хотелось называть больницу. — Я приезжий. Я приехал сюда, чтобы разыскать товарища, но потерял адрес и шел на вокзал, когда подошла эта женщина.

— Неправдоподобно. — Дежурный смотрел на меня с подозрением.

Младенец снова начал плакать. Я сказал лейтенанту:

— Достать молока вы можете? Ребенок есть хочет.

— А можно молоко? Сколько ему?

— Понятия не имею, — сказал я.

— Мальчик или девочка? — спросил он.

— Если интересуетесь — проверьте, — сказал я. — Я не эксперт.

Лейтенант сидел на стуле и смотрел на меня. Не знаю, о чем он думал.

— Вы так и не сказали: можете вы принести молока с соской?

— У нас нет молока, — ответил лейтенант. — Откуда в милиции молоко? А сосок и тем более нет.

— Ну, тогда сдайте ребенка в ясли или в больницу. — В конце концов вы дежурный и предпринимайте какие-нибудь меры, ищите мать или там еще кого-нибудь, вы же дежурный, — сказал я. — Не могу же я держать младенца на своих руках до бесконечности. — Я почувствовал, как что-то теплое поплыло по моим ногам. Я понял, в чем дело, и поднял сверток с ребенком вверх. Возле моих ног образовалась лужица.

Лейтенант засмеялся. Он смеялся долго, минуты две, потом спросил:

— Это он или вы?

— Неуместные шутки, — сказал я. — Я буду жаловаться на вас. Вы несерьезно ведете себя на дежурстве. Я пришел к вам за помощью, а вы сидите как чурбан и смеетесь.

Лейтенант кашлянул, подтянул портупею и сказал:

— Осторожнее выражайтесь, гражданин. Я никуда не отпущу вас до утра. Будете ждать, пока не придет начальник.

— А вы позвоните ему, — попросил я.

— У него нет дома телефона.

— Не верю. У начальников телефон всегда есть.

— Наш не любит, чтобы его беспокоили.

— Я положу сейчас ребенка на ваш стол и уйду.

— Вы никуда не уйдете, гражданин. Если будете плохо вести себя, я велю посадить вас под замок.

— Не имеете права, — сказал я.

— Тогда увидите.

— Значит, мне ждать до утра?

— Да.

— Если ребенок умрет, я подам на вас в суд, — сказал я. — Я обвиню вас в тяжелом преступлении.

— Меня? — спросил лейтенант. Лицо его стало очень серьезным.

Что же делать? Надеяться на помощь этого служаки не приходилось. Надо самому как-то выпутываться. Ребенок охрип от плача.

— Разрешите позвонить, — сказал я.

— Куда?

— В больницу.

— Зачем? Я должен знать зачем.

— Я хочу вызвать врача. Ребенок, кажется, болен. У него начинается аппендицит.

— В таком возрасте не бывает аппендицита, — возразил лейтенант. Однако в светлых глазах его промелькнул страх.

— У моей сестры был именно в таком возрасте. Не даете звонить, не надо. Против вас еще один факт.

— Звоните. Я не запрещаю, когда знаю зачем.

Я схватил трубку, соображая, куда лучше адресоваться. Захаров с Грининым как раз в эти минуты ужинают в больнице. Я позвонил в терапевтическое отделение и попросил позвать Захарова. Ребенок кричал прямо в трубку, высунувшись из пеленок.

— Ну вот, — сказал лейтенант, — а говорили, у вас нет знакомых в городе.

Я ничего ему на это не ответил. Я услышал голос Захарова:

— Ну что там у тебя стряслось, Игорь? Почему в поликлинике не был? Откуда звонишь?

Я рассказал ему суть дела и попросил:

— Выручай, а то милиционер хочет держать меня здесь до утра.

— Чем же тебе помочь? Приехать? Ладно, сейчас прикачу на машине.

Минут через пятнадцать к зданию милиции подкатила карета «Скорой помощи». Вошли Захаров и дежурный врач. Поздоровались.

— Мы заберем подкидыша в больницу, — сказал дежурный врач и приоткрыл пеленки. Красное личико с черными пуговками-глазами смотрело на нас.

— Не возражаю.

— У нас есть и молоко и разные молочные смеси.

— Отдаю с пребольшим удовольствием, — сказал лейтенант. — Забирайте. Только расписочку оставьте. Вот бумага.

Дежурный врач написал расписку. Лейтенант прочел ее и сказал:

— Забирайте. А мать этого подкидыша мы обязательно найдем.

— Только не вы, — сказал я. — Другие, может, и найдут.

— Минуточку! — Лейтенант встал из-за стола. — Вы знаете этого гражданина? — Он показывал на меня авторучкой.

— Господи! Да это же наш сотрудник, — сказал Захаров. — Вижу, вы тут с ним немного тово…

Дежурный врач сказал мне:

— Ну, папаша, прошу. — И жестом указал на дверь. Дежурил врач по кожным болезням.

Все улыбались, даже лейтенант милиции. Только мне было обидно и горько. Я вынес ребенка на улицу. Не знаю, что бы я сделал с той, которая дала этому существу жизнь.

Придя в школу, я принялся в раковине стирать свои брюки. Сушил я их над электроплиткой в соседнем классе.

Вошел Гринин, сказал:

— Поздравляю, Игорек. Ты, оказывается, проворный парень. Уже папашей стал.