— Эй, артист! — услышал я за своей спиной голос Захарова. — Чего там ищешь?

— Так, ничего. Забавная история. Глупая, как жизнь.

Я затоптал тапочкой спутавшиеся следы и дал парнишке двадцать пять рублей. Подхватив удочку, он помчался к озеру.

— Ни черта не понимаю! Что у тебя за ночные приключения? — спросил Захаров. Он протянул мне сверток.

— Николай, — спросил я его, натягивая брюки. Они были немного не в тон пиджаку, но ничего, здесь это сойдет. — Николай, почему у людей все в конце концов выходит наружу? Они не хотели бы кое-когда оставлять следов. А следы-то остаются.

— Иди-ка спать, парень, — ответил Захаров.

Спать не пришлось. Пришлось выдержать пренеприятное объяснение с Золотовым.

— Объясните свое поведение, — сказал он сухо, когда после завтрака я пришел в ординаторскую.

— Мое поведение? — спросил я.

— Вам надо разжевать и положить в рот? — спросил он. — Извольте! Что за мальчишество лазать через окно? Напустили тучу мух. Окно — настежь.

— Извините меня, Борис Наумович… Я вылез позагорать.

— Всех мух выловить! О выполнении доложите. Приступайте! — Он, подымая халатом ветер, вышел из ординаторской.

Я крикнул санитарку и сказал, что Золотов велел немедленно уничтожить мух. Мы раскрыли все окна и начали махать полотенцами. В десять у меня назначена встреча с Верой, и нужно было спешить. Наконец в ординаторской осталось четыре мухи. Они сидели на потолке и никак не хотели покидать теплый золотовский кабинет. Им было наплевать на то, что мы старались вовсю. Пришлось забраться на шкаф, чтобы дотянуться до этих тварей.

Времени оставалось в обрез, а Золотова я не мог найти нигде. Нина сказала, что, кажется, он в родилке. Я снял телефонную трубку.

— Родильное отделение слушает. Кто говорит?

— Гринин! — ответил я и услышал, как сестра сказала: «Девочки, узнайте, родила Гринина или нет?»

Фу! Я бросил трубку на рычаг и побежал в родилку. Придирчивая акушерка не пропускала меня до тех пор, пока я не надел на мой очень чистый халат еще один, роддомовский.

— Все сделано, — доложил я Золотову.

— Как прикажете понимать? — спросил он, нахмурившись.

— В прямом смысле, — ответил я.

— Вам что-нибудь понятно? — спросил он у врача акушера-гинеколога.

Та пожала плечами. У нее были красиво завитые каштановые волосы.

— Вот видите, и доктор не понимает, — сказал Золотов.

Я ни за что не сказал бы ему тех слов, которых он от меня добивался, если бы не спешил.

— Все мухи выловлены!

— Ну вот! Теперь и доктору понятно.

Врачиха рассмеялась.

— Так вот, — более дружелюбно сказал Золотов, — мух наловились, теперь готовьтесь к ассистированию.

— Не могу, — перебил я. — У меня заказан телефонный разговор с Москвой.

— В это время Москву не дают, — сказал Золотов.

— А вот у меня заказ приняли.

— Как вам угодно, — сказал Золотов и повернулся ко мне спиной.

Я опоздал на десять минут и проклинал все на свете, расхаживая возле почты по тротуару. Веры не было. Стрелка на почтовых часах перепрыгивала с минуты на минуту. Постоит и прыгнет. Потом снова постоит и прыгнет на следующее деление.

Может быть, даже хорошо, что встреча с Верой не состоится? Принесет ли она счастье? Красивая статуэтка в квартире… С другой стороны, когда парень встречается с девушкой, разве всегда нужно думать о браке? В аспирантуру без Аллы не попадешь. Профессор сделает все возможное — и даже невозможное! — чтобы провалить меня. Он выполнит любую прихоть своей единственной дочери.

— Здравствуй, доктор!

Я обернулся и уже не мог больше думать ни о чем. Передо мною стояла Вера.

— Я решил, что ты не придешь, — сказал я, смущенный и взволнованный.

— И ошибся в диагнозе, доктор?

— Зови меня Юрой.

— Мне нравится это имя, — ответила она.

— Пойдем куда-нибудь, — сказал я, — подальше от людей.

Она посмотрела мне в глаза. У нее были умные глаза. Немножко кокетства и ни грамма наивности.

— Зачем уходить от людей?

— Хочу видеть только тебя!

— И в толпе, если захочешь, можно видеть лишь одну.

Я не нашелся что возразить. В ларьке я купил две большие плитки шоколада, сунул их в карман пиджака.

Скоро мы были за городом. Справа возвышалась насыпь железнодорожного полотна, слева раскинулся залитый солнцем нескошенный луг. Белые, желтые, фиолетовые и красные цветы. Благоухающая зелень, а за ней ярко-синее озеро.

Вера шла так красиво, как никто до нее не ходил.

Я смотрел на нее сзади, смотрел на чуть распушившиеся волосы, на ее талию, перетянутую белым шелковым пояском, на ее загорелые ноги в легких коричневых тапках. Тысячелетняя история. Идет женщина, как будто летит над землей, а ты жадно смотришь ей вслед, и хочется идти рядом. Два следа рядом — от широких туфель и маленький, с ямочкой от каблучка. Они тянутся рядом. До поры до времени.

Я взял Веру за руку. Она посмотрела мне в глаза, вырвала руку, побежала по тропинке, которая все еще вилась вдоль железнодорожной насыпи. Я побежал, догнал и по-прежнему шел сзади и глядел, как она идет, как слегка морщинится на ней белый шелк. И как выступают на спине пуговицы лифа.

Тропка вильнула влево на луг. Я не знал, куда она выведет, но готов был идти по ней куда угодно. Мы прыгали через кочки, перескакивали через неширокие канавы с черной и ржавой водой. Когда я обернулся, железнодорожной насыпи уже не было. Она исчезла, словно вдруг опустилась, продавив своей тяжестью землю. Лишь кончики телеграфных столбов чуть виднелись на фоне безоблачного неба.

— Посидим, Юра, — сказала Вера и опустилась на траву, натянув на колени платье.

Я расстелил пиджак и сел. Вера была совсем рядом, волосы ее пахли солнцем, медом, весной и еще чем-то удивительным. Я хотел обнять ее, но Вера перехватила мою руку и, улыбаясь, сказала:

— Доктор Юра! — И покачала указательным пальчиком.

Она сидела, вытянув ноги и покусывала травинку. Откусит, подержит в губах и сдунет. Чертовски захотелось ее поцеловать. Но что-то удерживало от этого.

И вдруг я начал говорить, что женюсь на ней, что увезу в Москву, где у меня милая старушка мать и просторная, с окнами на юг, квартира.

— Мама будет очень довольна тобой, я знаю. Она очень скучает сейчас одна.

— В Москву? К матери? Я матери нужна или тебе?

— Конечно, мне!

— А отец у тебя есть?

— Погиб на фронте. У меня только мама. Она на все готова ради меня. Поедем, Верочка. Зимой мы будем жить в Москве, а летом на Кавказе, на берегу моря. Там живет мамин брат, генерал в отставке.

— Ты интересный человек, Юра, — сказала Вера, премило растянув второе слово, — я таких еще не встречала.

Что ж, многие девушки считают меня интересным, и было бы глупо доказывать им обратное.

— Я рад, что я тебе интересен, Вера. Но мне этого мало.

— Ого, Юрочка, ты решительный.

— Через два года я буду врачом. Может быть, знаменитым врачом.

— А я через два года окончу десять классов.

— Поедем в Москву!

Она срывала с ромашки лепесток за лепестком.

— Не любит!

— Не веришь? — спросил я.

— У тебя есть другая. По глазам вижу. Я по глазам любое могу узнать.

— Я не люблю ее, она мне противна.

— Кто она?

— Студентка.

— Тоже будет врачом?

— Да, — ответил я. И спросил: — А ты кем будешь?

— Инженером.

По озеру плыла лодка, в ней сидели парень и девушка. Когда я пригляделся, то увидел голубое платье с белым воротничком. Валя. И, конечно, Каша!

Вера посмотрела мне в глаза.

— Ты на студентке женишься. Она будет врачихой. В одной семье два врача. Много общего.

— Я женюсь только на тебе. Так?

— Не знаю. — Лицо Веры было очень грустное. Она смотрела на солнце, которое неярко светило из-за белой тучки. Тучка напоминала кружевной девичий воротничок.